Избранник вечности - Анатолий Гаврилович Ильяхов

На кораблях подняли вёсла и собрали паруса. Закололи белого быка, в золотую чашу пролили жертвенную кровь. Тушу разделали, куски отдали корабельной команде и воинам для совместной с богами трапезы; потроха и чашу бросили в море — в дар морским божествам — нереидам. Затем корабли продолжили путь в сторону бухты Сигей*, куда тысячу лет назад греки-ахейцы привели корабли для войны с Троей. Одного из них звали Ахиллом — бесстрашный воин, легендарный предок рода матери Александра…

Гефестион несколько раз призывал друга оставить палубу, спуститься вниз, отдохнуть до завершения пути, а он отказался, с удовольствием подставляя обветренное лицо свежему дыханию моря. Образ Посейдона не отпускал царя, он уже сам представлял себя богом, мчащимся по волнам на колеснице с белыми златогривыми конями… Ощущал могучей стихией, вырывающейся из мятущейся молодой души с силой, до сих пор дремлющей под поверхностью сознания. Как Посейдон в непогоду выплескивает ярость, а затем возвращается в спокойные глубины, так и Александр способен в гневе натворить немало необъяснимых поступков, чтобы потом успокоиться, утихомирив рассудок, и стать добросердечным…

* * *

Приземистый берег медленно надвигался на триеру белопенным прибоем. Азия рядом, рукой подать… Александра охватило чувство неистового восторга; выхватив у стоящего рядом воина копьё, он широко замахнулся и сильным рывком послал копьё вперёд. Повинуясь молодой мощи, оно долетело до волнующейся кромки и вонзилось в берег. Друзья-гетайры, воины и командиры, укротив намерения сделать то же самое, молчаливо наблюдали за его действиями. Никто не посмел опередить царский бросок, представляющий собой древнейший священный ритуал. Символ «первого копья» обозначал силу и значимость человека, кто его послал, и также «право на землю».

Корабль уткнулся носом в мелководье. Александр, за ним остальные попрыгали в воду. К берегу в спокойной воде небольшого залива один за другим приставали остальные корабли с воинами греко-македонской армии…

Александр понимал, что одного броска копья не достаточно, чтобы обрести законные права на Персидское царство. Право на землю требует завоевание через победу над царём Дарием. Но это необходимо сделать, как советовал когда-то царю Филиппу афинский оратор Исократ*: «Прошу тебя, завоюй в Азии земли от Киликии* до Синопы*. Выгороди земли, отдели себе их и займись основанием новых городов, куда поселишь тех бездельников, кто ныне шатается в греческих городах по недостатку денег для нормального существования и обижает кого ни попадя».

Войсковые жрецы принесли жертвенные дары Зевсу, Афине Воительнице, отдельно Гераклу, предку царя со стороны отца. Решено обустроить лагерь для отдыха, на попечение командиров оставить ненадолго войско, и с несколькими гетайрами направиться к Илиону*. В тех местах когда-то находилась Троя, от которой уже не осталось даже стен. Аборигены, не вдаваясь в печальные воспоминания, растащили легендарные камни для жилищ и храмов.

От некогда цветущей столицы могучего Троянского царства осталось рыбацкое поселение Илион с ветхим храмом богини справедливой войны Афины. Александр совершил жертвенный обряд. Священнослужитель, привлечённый шумом, намекнул, что храм положено одаривать, на что царь, помедлив, оставил меч с рукояткой, украшенной золотыми накладками. Жрец оживился в предвкушении других даров и похвастался, что в храме с древних времён хранится щит богини, её эгида. Никому не дозволено брать в руки священную реликвию, кроме избранного богами героя. Но посмотреть не возбраняется. Услышав такое, царь с нетерпением произнёс:

— Веди к эгиде!

— Не уверен, что богиня сейчас позволит, — запинаясь, выдавил из себя оробевший служитель; он уже пожалел, что проболтался.

Александр, нетерпеливо подталкивая жреца в спину, прошёл в опистодом — заднюю часть храма, где обычно покоятся культовые ценности и дары прихожан. В крохотном закутке отгороженного помещения с устойчивыми запахами древности, на стене висел щит из потемневшей меди с изображением ужасной Меду-сы*. У Александра перехватило дыхание.

— Я возьму, — напористо произнёс глухим голосом. Жрец раскрыл руки, обозначая всем своим видом запретную тему, и воскликнул тонким от волнения голосом:

— Эгида принадлежит богине!

— Теперь она моя! Ты сказал, что герой может взять эгиду. Я тот герой!

Резко отстранив жреца, снял святыню. Прижимая к груди, заявил, обращаясь то ли к сопровождающим гетайрам, то ли к жрецу или самой Афине:

— Эгида послужит мне, пока я не покончу с Дарием! Потом верну, слово царя!

На выходе повернулся к жрецу.

— Храм и тебя не оставлю без своего участия.

Священнослужитель, осознав, что имеет дело с царём, показал на тёмный угол.

— Там лира Париса*. Не хочешь ли тронуть священные струны?

— Нет! А если бы ты указал, где спрятана лира Ахилла, тогда другое дело! Сейчас недосуг! Меня ждёт Азия!

Уже за спиной услышал:

— Возможно, лира лежит в могиле Ахилла. Мне известно его захоронение. Его слова прозвучали, словно гром с ясного неба!

— Веди!

Шли недолго, преодолевая косогоры и овражки пересохших ручьёв. По дороге священнослужитель успел рассказать о смерти Ахилла так подробно, словно присутствовал на погребении:

— Семнадцать дней воины-греки оплакивали великую потерю, одевшись в пышные доспехи, вместе с ними Фетида и бессмертные боги. С Олимпа спустились Музы; пели погребальный гимн. Когда догорел костер, собрали кости Ахилла, положили в золотую урну, подаренную Дионисом. В урну положили и кости друга Патрокла, захоронили в одной могиле. Насыпали гору земли, далеко стало видно с моря.

С трудом пробираясь через заросли низкорослого кустарника, добрались до невысокого земляного холма, по признакам, очень давно насыпанного. Александр оставил спутников внизу — захотел побыть наедине со временем, Гомером, Элладой и предком — поднялся к вершине. Небольшой провал, сплошь заросший асфоделью*, говорил о давнем захоронении. Совершив обряд в честь своего предка-героя, принёс искупительную жертву троянскому царю Приаму, убитому греками. Удовлетворённый, спустился к подножию, там обнажился. Умастив маслом тело, вместе с другом Гефестионом обежал три раза вокруг холма. Завершив, воскликнул с юношеским восторгом:

— Я не царь Македонии!

— А кто ты? — удивился Гефестион.

— Я общался с богами и героями. В меня вселилась бессмертная душа неистового Ахилла! Я, как он, разъярённым львом готов сражаться с персами!

Друзья не поняли, всерьёз он говорит или ещё не вышел из мифологического образа. Но то, что Александр вдохновился историей Гомера, заметили по приподнятому настроению.

Гефестион не разделил упоение друга-царя, промолчал. Поостерёгся напомнить, что Ахилл не сам распорядился своей судьбой — так решили боги. Мать Фетида, пожелав сделать сына бессмертным, погружала младенца в подземную реку царства Аида, Стикс, но держала за пятку. Тело стало твердым, меч отскакивал, но пятки чудодейственная вода не коснулась. Лишь Аполлон знал уязвимость Ахилла, обещал Фетиде хранить его и тайну. Во время войны греков с