Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков  Т. 3 - Андрей Болотов

 Обыкновенная июльская казанская ярманка была в сей год многолюдная, и уже в новом, построившемся за прудом, городе. И как происходила она у нас прямо перед глазами и стечение народа было превеликое, то зрелище сие было для нас столь приятное, что мы не могли оным довольно налюбоваться. Но увеселений никаких в сей раз по поводу ее не было, кроме того, что я угощал у себя многих приезжавших на нее своих знакомцев.

 Наконец настал и август месяц и с ним для меня новые заботы и хлопоты. Получил я известие, что князь, командир мой, приедет опять к нам на осень ездить по–прежнему с собаками. И мне велено было заготовить и для него, и для людей, и лошадей, и псов его нужные припасы. Я хотя и не имел причины опасаться, чтоб произошли опять какие–нибудь вздоры, поелику князь расположен был ко мне уже лучше, однако все–таки озабочивался сим его приездом и охотнее желал бы, чтоб он к нам не приезжал, и потому будущему приезду его не весьма радовался. Но как переменить того был я не в состоянии, то спешил, по крайней мере, скорее отделывать свой новый дом, дабы успеть до приезда княжова в оный перейтить и дворец опростать ему для жительства. Но он, не воображая себе, чтоб я успел сие сделать, и не хотя потревожить меня изгнанием из дворца, предписал мне, чтоб я сказал господам нашим судьям, жившим до того по–прежнему во дворцовом флигеле, чтоб они изволили выбираться вон из них и отыскивать себе, где хотят, другие квартиры в своем городе, а комнаты свои во флигеле опростали для квартирования самому ему собственно. С крайним нехотением пошел я им показывать сей ордер и уверять их, что произошло сие совсем не от меня, а от одного своенравия князя. Они хотя тому и поверили, зная, что мне в том никакой не было надобности, но не инако, как с крайним неудовольствием принуждены были, согласуясь с повелением сим, прежние свои спокойные и хорошие квартиры покидать и перебираться в город, где наняли они для себя уже кое–где пакосные квартиришки. А вместе с ними перебрался на ту сторону и сам наш городничий.

 Признаться надобно, что таковое их переселение было не только для них, но и для меня весьма неприятно, ибо чрез сие удаление их из близкого соседства и рассеяние по всему городу разрушились все бывшие у нас до того частые свидания и веселые съезды и вечеринки, ибо к тому далеко не было уже такой способности, как прежде.

 Недели через две после того, а именно 28–го числа августа, перебрались и мы все из дворца в новопостроенный свой дом, приведенный к сему времени уже в окончанию. Я очень рад был, что успел его кончить до приезда к нам князя, который, по полученным известиям, находился в сие уже время в своем Сергиевском, и что мог очистить для его и дворец и флигели.

 Не могу изобразить, с каким удовольствием оставили мы пышные и высокие каменные палаты и входили в свой смиренный деревянный домик. Как он ни тесен был, но мы находили в нем довольно уже для себя простора, и он нам казался и весел, и хорош, и спокоен. В особливости же я не мог довольно налюбоваться и навеселиться своим светленьким кабинетом и с особливым удовольствием расстановлял в нем столы, комод, книги и все прочее. К сему времени поспел у меня вновь деланный и самый тот черною кожею сверху оклеенной стол, на котором пишу я и поныне, и которой поместил я тогда под лучшим окошком, из которого вид простирался на город и на дворец.

 Не успели мы в сей дом перебраться, как на другой же день после того я поехал уже я к своему князю в Сергиевское, и проездил почти всю ночь по степи, сбившись в темноте с дороги. Князь принял меня в сей раз несравненно уже лучше, нежели в прежний приезд свой; разговаривал со мною обо всем благосклонно, расспрашивал о волостях, и казалось, что был всеми моими делами доволен. Он продержал меня у себя не более одних суток, в которые возил меня с собою на огромный свой конский завод, в другой деревне построенной, а потом и отпустил меня обратно в Богородицк.

 Едучи от князя домой, занимался я во всю почти дорогу помышлениями об одном деле, относящемся до г. Верещагина, моего товарища, и о котором я в сию бытность мою у князя и от самого его услышал, и которое произвело во мне не только превеликое удивление, но и некоторое негодование на самого князя. Было оно следующее:

 Я упоминал уже вам в прежних моих письмах, что мы в минувшую осень женили сего господина Верещагина на дочери знакомой и приятельницы нашей госпожи Бакуниной, и что все не могли тому довольно надивиться, что сия благородная дама дала себя сему хитрецу так очаровать, что согласилась отдать за него дочь свою. И как она за нею ничего почти не дала, да и приданое было ничего почти незначащее, дивились мы и самому Верещагину, что он, будучи и сам очень небогатый человек, женился на такой невесте, но вскоре потом открылось, что брак сей учинен был с его стороны по дальновидному расчету. У госпожи Бакуниной был очень близкий родственник той же фамилии в Петербурге, служивший при иностранной коллегии и имевший уже важный чин, да и по способностям своим в делах довольно знаменитый. Итак, виды господина Верещагина простирались к тому, чтобы чрез сей брак, сделавшись ему роднею, к сему знаменитому родственнику подбиться в любовь и милость, и чрез его, буде можно, произойтить в чины и люди. К сему побуждало его наиболее то, что как открылись за этим по волости дела не совсем похвальные, переменившие у князя прежние об нем выгодные мысли, то не мог он при дальнейшем продолжении службы своей в сем месте льститься надеждою получить чины, или иные какие–либо выгоды, ибо чтоб быть некогда на моем месте — выложил он совсем уже из головы.

 В сем намерении выпросил он у князя дозволение съездить с женою своею в Петербург для сведения знакомства с помянутым родственником. И как князь в том ему не отказал, то он и отправился в Петербург. И, живучи там несколько месяцев сряду, по характеру своему отменно способному ко всяким проискам, пронырствам и притворным ласкательствам, и успел господина Бакунина так очаровать, что он сделался ему и другом и благодетелем, и охотно взялся весь свой кредит употребить для доставления ему всех желаемых им польз и выгод. Наиглавнейшее желание г. Верещагина было то, чтоб ему выдраться из тогдашнего его низкого чинишка, ибо он был отставным только подпоручиком артиллерийским, и получить какой–нибудь лучший, дабы, пользуясь тем, можно было ему, оставив волость, перейтить в иной род гражданской службы и там искать счастия своего далее. Но как в доставлении ему чина оказалось то затруднение, что он был в отставке и нес службу почти приватную, то, по многом думании и совещании, рассудили они употребить к тому то средство, чтоб князь наш представил о награждения его чином в сенат, а в сенате брался уже г. Бакунин дело сие сработать. А посему и приступил г. Верещагин с просьбою о том к князю, и сей был так безрассуден, что, позабыв совсем обо мне, как несравненно одобрения и рекомендации его достойнейшем, и дал ему себя убедить просьбою учинить по его желанию. А сей не успел сего представления получить, как, при помощи Бакунина и своем пронырстве, и успел в сенате сделать то, что сей и наградил его почетным уже чином коллежского асессора; следовательно, из подпоручиков пожаловал его прямо в премьер–майоры, так как бы он и Бог знает какую для отечества сделал важную услугу.