Том 68- Чехов - Литературное наследство

» * *

В это же время Горький получил разрешение жить в Крыму. Чехов жене сообщает: «Дача у него на хорошем месте... но в доме суета сует, дети, старухи, обстановка не писательская».

Пишет, что "читал конец повести Горького «Трое»: «Что-то удивитель­но дикое. Если бы написал это не Горький, то никто бы читать не стал...»54

Ольга Леонардовна пообещала, что приедет на рождество в Ялту, Чехов очень обрадовался, но это ей не удалось, и он стал нервничать: «Одни доктора говорят, что мне нужно в Москву, а другие, что совсем нель­зя, а оставаться здесь я не могу!»

10 декабря началось опять кровохарканье и продолжалось несколько дней. Антона Павловича уложили в постель. Конечно, Евгении Яковлевне трудно было вести дом и ухаживать за больным, да он и не допускал мать до ухода за собой. Отчасти это кровохарканье произошло из-за волнений за Толстого, который прибыл к дочери в Ялту и заболел.

Слава богу, на рождество приехала к брату Марья Павловна, и уход

за ним стал настоящий, как и еда, — она была прекрасная хозяйка.

* * *

15 января 1902 г. я получил от Антона Павловича письмо. Поздравле­ние с Новым годом и пожелания: «Прославиться на весь мир, сойтись с самой хорошенькой женщиной и выиграть 200 тысяч рублей по всем трем займам», а у меня и одного не было... Сообщает, что он хворал ме­сяца полтора. Затем:

42 Литературное наследство, т. 68

...«Писал ли я вам насчет „Сосен"?.. — это очень ново, очень свежо и очень хорошо, только слишком компактно, вроде сгущенного бульона.

Итак, будем ждать вас!! Приезжайте поскорее; буду рад очень» 55.

В январе во время болезни Толстого Антон Павлович за жизнь Льва Николаевича очень боялся. Лечил Толстого Альтшуллер и держал Че­хова в курсе его болезни.

7 февраля Толстому было особенно тяжело, плохо работало сердце. Чехов волнуется: «не выживет» 56.

В это время на короткий срок, чуть ли на два-три дня, Ольга Леонар­довна приезжала в Ялту на первой неделе поста, на второй неделе Худо­жественный театр уже должен был играть в Петербурге — «Три сестры», «В мечтах», «Мещане»... 87.

* * *

Волновался в эти дни Антон Павлович еще потому, что Горького не утвердили академиком. Он запрашивал Кондакова, Короленко, хотя как можно было возмущаться тем, что не утвердили выбранного в почет­ные академики Горького, который находился под судом! Чехов, вероятно, не знал регламента, не знал, например, что всякий почетный академик мог, приехав в какой угодно город, потребовать в какое угодно время — для пользы просвещения — зал для лекции — и без всякой цензуры. Можно себе представить, как бы стал пользоваться этим правом Горький?.. Ведь Куприна не избрали в почетные академики, несмотря на то, что не­сколько раз поднимался этот вопрос, только потому, что он под влиянием вина мог злоупотреблять где-нибудь в провинции этим правом ...

Нужно отметить, что Чехов, когда посылал А. Н. Веселовскому спи­сок своих кандидатов, Горького не выставил, будучи человеком умным и трезвым. Но, когда его не утвердили, заволновался... Такое уже было время! А мотивировка отказа Антона Павловича от звания почетного ака­демика слабая:

«В газетах было напечатано, что, ввиду привлечения Пешкова к до­знанию по ст. 1035, выборы признаются недействительными. При этом было точно указано, что извещение исходит от Академии наук, а так как я почетный академик, то это извещение исходило и от меня. Я поздравил сердечно, и я же признал выборы недействительными, — такое проти­воречие не укладывается в моем сознании, примирить с ним свою совесть я не мог».

Эту просьбу о снятии с него звания почетного академика Чехов послал А. Н. Веселовскому 25 августа 1902 года 68. Он волновался несколько ме­сяцев, переписывался и с Кондаковым, и с Короленко, который тоже

«просил снять с него звание почетного академика» Б9.

* * *

Весною я приехал в Ялту. Толстому стало лучше, и как-то при мне Чехов собирался его навестить. Волновался сильно: менял брюки и, хотя все время шутил, но все же с трудом подавлял свое волнение.

Боюсь Толстого. Ведь подумайте, ведь это он написал, что Анна сама чувствовала, видела, как у нее блестят глаза в темноте. Серьезно, я его боюсь, — говорил он, смеясь и как бы радуясь этой боязни.

И чуть не час решал, в каких штанах поехать к Толстому. Сбросил пенсне, помолодел и, мешая по своему обыкновению шутку с серьезным» все выходил из спальни то в одних, то в других штанах:

Нет, эти неприлично узки!! Подумает: щелкопер!

И шел надевать другие и опять выходил, смеясь:

А эти шириною с Черное море! Подумает: нахал!

* * Ф

Вернувшись, он сказал:

Знаете, это какое-то чудо, нечто невероятное! Лежит в постели ста­рик, телесно вполне едва живой, краше в гроб кладут, а умственно не только гениальный, сверхгениальный!

Говорить о литературе было нашим любимым делом: без конца Антон Павлович восхищался Мопассаном, Флобером, Толстым, «Таманью» Лермонтова.

Вот умрет Толстой, все пойдет к черту! — повторял он не раз.

Литература?

И литература.

вишневый сад

Акварель А. А. Хотяинцевой Дом-музей Чехова, Ялта

Но тут он ошибался, литература уже начала идти «прахом» и при жизни Толстого.

* * *

К концу марта приехал из Москвы Телешов, а из Одессы прибыл Нилус, который начал писать портрет Антона Павловича. Чехов был в хорошем настроении, ожидая приезда из Петербурга Ольги Леонардовны.

Я привез «Дети Ванюшина» 60.

Единственный настоящий драматург, — говорил Чехов.

* % *

Он часто говорил:

Какие мы драматурги! Единственный настоящий драматург — Найденов; прирожденный драматург, с самой что нн на есть драматиче­ской пружиной внутри. Он должен теперь еще десять пьес написать и девять раз провалиться, а на десятый опять такой успех, что только ахнешь!

И помолчав, вдруг заливался радостным смехом:

Знаете, я недавно у Толстого в Гаспре был. Он еще в постели лежал, но много говорил обо всем и обо мне, между прочим. Наконец, я встаю, прощаюсь. Он задерживает мою руку, говорит: «Поцелуйте меня», и, по­целовав, вдруг быстро суется к моему уху и этакой энергичной старче­ской скороговоркой: «А все-таки пьес ваших я терпеть не могу. Шекспир

скверно писал, а вы еще хуже!»

* * *

По вечерам иногда собирались к ужину гости: Телешов, Горький, Нилус, после ужина заходил Елпатьевский, и меня упрашивали иногда