Сказания о людях тайги: Хмель. Конь Рыжий. Черный тополь - Полина Дмитриевна Москвитина

патриотов создали у нас в уезде. Не в бирюльки играли, а кишки выпускали из большевиков. Еще два офицера едут!

Потылицын присмотрелся – на караковом и рыжем коне едут двое, одного из них он узнал…

– Приветствую с победою, господа! – задержал каракового коня простоголовый офицер в расстегнутом френче. – Что вы такие кислые? Как там на вокзале?

– Пошел ты к чертям собачьим! – рявкнул Потылицын. – Ты знаешь, с кем едешь? Это – большевик! Красный хорунжий из Петрограда, которого давно надо шлепнуть. Я его знаю по Белой Елани. Он сорвал наступление Сотникова на Минусинск в начале марта. Сволочь!

– Что?! Что?! – напрягся капитан. – А ну, стойте, воители. Я с вами сейчас разберусь. Хорунжий, револьвер мне! Шашку наголо!

Ной быстро подал капитану наган и сам выхватил шашку.

– Ни с места! – орал капитан, наезжая на есаула Потылицына. – Документы! Быстро!

– Кто вы такой будете, что требуете документы? – отпятился к бревенчатой стене дома Потылицын.

– Я начальник губернской контрразведки капитан Ухоздвигов. И без лишних слов!

Есаул подал документы: капитан заглянул в офицерскую книжку:

– Вот как! Родом из Белой Елани? Вы знаете моих братьев: полковника Иннокентия Иннокентьевича и сотника Андрея Иннокентьевича?

– Я знаю поручика Гавриила Иннокентьевича. Со старшими вашими братьями не встречался.

– В марте я читал одно из сообщений из тайги, подписанное «атаманом Григорием и святым Ананием». Не вы ли скрывались под этими именами?

– Да! При большевиках не ходил есаулом.

– Понятно. И что же, вы в самом деле считаете себя святым Ананием?

Есаул зло ответил:

– Это мое дело!

– В вашей книжке записана благодарность полковника Шильникова за проявленную бдительность на фронте в сентябре пятнадцатого года. В чем проявилась ваша бдительность?

– В разоблачении социалистов, втесавшихся в офицерский состав Третьего Енисейского полка.

– Служили верою и правдою царю-батюшке?

– Да! А вы где служили, господин капитан? В инфатерии тыла?

– Служил у кайзера Вильгельма в Берлине. Это вас устраивает? А вы, кажется, были приказчиком у миллионера Елизара Елизаровича Юскова? Из сотника – в приказчики? Помню, вы что-то натворили в Урянхае с Юсковым, и против вашей «доблестной службы» губернатор возбуждал уголовное дело?

Потылицын затравленно помалкивал. Фамилия Ухоздвиговых для него была столь же омерзительной, как и Юсковых. Сокомпанейцы-золотопромышленники немало поиздевались над сотником «на подхвате» в свое время. Да еще какой позор пережил с женитьбой на Дарье Елизаровне! И вот теперь остался у разбитого корыта, без денег, без чести и положения в обществе! А братья Ухоздвиговы преуспевали! Да еще, слышал, какие куражи устраивали со своим диким папашей!

– Вы эсер?

– Не имею чести быть знакомым со всеми этими сволочами и всей пакостью, от которой в России стало невозможно жить.

– Вот как! Монархист?

– Почитаю за честь быть именно им!

– Но мы не за царя-батюшку, господин есаул.

– Кто – «вы»? Братья Ухоздвиговы?

– Социалисты-революционеры.

– Плевать мне на них!

– Вот как! – Капитан сунул документы есаула в карман френча. – В таком случае вам нечего делать у нас.

– У кого у вас? У социалистов-революционеров? А я и не собираюсь ничего делать у вас. В Сибири есть другие силы – Забайкальское войско, в конце концов.

– Монархист Семенов? Ясно! Так вы спешите к атаману? Та-ак! Ну а вы, господа казаки? Разделяете мнение вашего есаула?

– Я – подхорунжий Коростылев, – пробурлил мордастый сподвижник Потылицына. – Правду вам врезал господин есаул. Со всякой сволочью социалистами нам не по дороге, господин капитан! Да!

– Документы! А вы кто, казак?

– Старший урядник Ложечников.

– И также готовы шлепать всех социалистов?

– С моим удовольствием! Мы из них выпускали кишки в нашем уезде с ноября прошлого года по недавнее время. Да и сейчас орлы нашего отряда чистят уезд.

– Ясно. Ваш документ, брат-монархист! Завтра найдете меня в губернском комиссариате или у полковника Ляпунова. Разберемся в вашем умственном хозяйстве, господа. Вы поздно проснулись. Не тот год и не то время!

– Не беспокойся, господин капитан, мы свое время не проспим, – ответил с вызовом есаул Потылицын. – Царствование социалистов продлится месяц или два, а потом белое движение очистится от всех сволочей и будет настоящим белым!

– С царем-батюшкой?

– Да! Будьте покойны! Если не царя – вождя сыщем!

– Однако вы весьма воинственны, господин есаул! Имеете награды за подвиги на фронте? Ах да! В книжке записано: Георгиевский крест. Ну что ж, для первого знакомства достаточно. Особо предупреждаю вас, господин есаул, если еще раз назовете заслуженного хорунжего Лебедя, полного георгиевского кавалера, большевиком и красным, считайте себя рядовым казаком. Это я вам обеспечу, будьте покойны! И помните: то, что хорунжий Лебедь сделал для нас в центре совдепии, – вам это, с вашим багажом монархиста, вообразить невозможно. С хорунжим Лебедем считались в Совнаркоме! А вы кто для Совнаркома? Печальный февральский день рухнувшего самодержавия! Ясно? Будете жаловаться? Пожалуйста! Небеса для вас всегда открыты. Господь милостив, тем паче он в трех лицах, и ему легче разобраться, кто вы и что вы!

Коростылев молча потянул Потылицына за рукав, и они подались тротуаром прочь от новоявленного начальника губернской контрразведки, на этот раз не только разоруженными, но и без документов, чистенькие.

– Бардак! – остервенело плюнул Потылицын.

– Чистый бардак! – дальше Потылицына харкнул Коростылев.

– Какая власть-то будет? Под красных, што ли?

– А хрен ее знает! – кипел Потылицын. – Эти эсеры и все сволочи расхватают теплые местечки, начнут митинговать и совещаться по партийной линии, а большевики соберут силу, тиснут из-за Урала, мокрого от них не останется!

– Эт точно! – поддакнул Ложечников. – А как понимать, Григорий Андреевич, служил он у кайзера Вильгельма? Это же што, продажная шкура или как?

– А кто еще? Шкура! Шпион. Я бы ему повесил на шею пеньковую веревку! Все они сволочи, Ухоздвиговы.

– Еще какие! – вспомнил Ложечников. – Ухари, дай боже! Перед войной на тройках закатывались к нам в Каратуз, попойки устраивали у атамана Шошина, сколько казачек попортили, и драки было на всю станицу. Сотника ихнева подстрелили, помню.

– А рыжий-то молчал, гад! Шашку выхватил. Это тот хорунжий, который атаманов подбил, штоб разошлись казаки по станицам?

– Тот, сволочь!

– А мы-то ждали волюшку! – признался Коростылев. – Эх, и развернулись бы, мать честная! Таким бы сквозным ветром продули губернию – духу большевиков и совдеповцев не осталось бы. А что, если махнуть к атаману Семенову, а?

– В Иркутске сидят еще красные. Вот раздавят их чехи, тогда рвануть можно.

Послышался конский топот; все трое разом оглянулись как ошпаренные: не догоняют ли их два офицера? Ехал извозчик. Коростылев выскочил наперехват:

– Стой!

– Верное дело, смыться надо, – догадался Ложечников.

IX

– Вы что, хорунжий, в самом деле успели «поработать» у Сотникова?

Ной не отперся.

– Та-ак!

Новокрещинов и Дальчевский – не есаул Потылицын, у них власть сущая и крылышки геройских командиров! С ними будет труднее: как бы и в самом деле не «произвели» в покойники хорунжего. Надо ему дня три-четыре переждать. Ной согласен – ему сподручнее ждать.

– А как вы думаете, хорунжий, во имя чего мы свергли Советы?

Ной попридержал язык – сам думай, капитан, во имя чего!

Ухоздвигов взъерошил и без того лохматые волосы, продолжил:

– Ведь если я Каин, то дайте мне существенную идею века, чтобы убить Авеля! Убийства ради убийства меня не прельщают. А я должен буду убивать, арестовывать, являясь начальником контрразведки. И все это, в сущности, за тени на тюремной стене? Надо верить, хорунжий, верить!

– Вера спасает, Кирилл Иннокентьевич.

– От кого и от чего спасает?

– От сумятицы в душе, следственно.

– А! Господь Бог! Ну, сие от меня весьма далеко! Наш мир, хорунжий, сугубо материален, и все мы смертны! Верить можно в социальную идею века – в социализм, свободу, братство, а если именно этого нету у Каина, а все это имеется у Авеля? У Авеля – идеи, охватившие весь людской мир, и я, Каин, не имея за душой ни гроша собственной веры, должен укокошить брата Авеля за его истинную веру? И тираны будущие вознаградят меня чугунным памятником на болотной хляби? Так, что ли? Но в болоте памятник не устоит – засосет его хлябь, про которую вы говорили казакам на митинге. Во что же вы тогда верили, в Гатчине, а? Почему не призвали полк к восстанию?

– Бессмысленно было бы. Положил бы весь полк в кровавом побоище.