"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция (СИ) - Шульман Нелли

— Конечно, — Марфа улыбнулась, — средство старое, от предков наших. Ну и пей спокойно, отдыхай, поправляйся — коли баба, измотана, она и зачнет если, то не доносит, сама знаешь. А вернется твой муж из Новгорода к концу лета — и бросишь.

Годунова внезапно потянула с пальца жемчужное кольцо.

— Оставь, Ирина Федоровна, — Марфа улыбнулась, — ведь не ради золота я людей пользую.

— Проводил, — Иван Васильевич зашел в палаты. Обе женщины низко поклонились государю — от него вкусно пахло морозом и свежестью, на бороду лег иней и казалась она совсем седой.

— А Марья моя где? — спросил он, обводя жесткими глазами палату. «Опять с лестовкой на коленях стоит?».

— Как ты, царь-батюшка, разрешил мне девочек сюда привести, — тихо ответила Марфа, — так царица им сейчас котяток показывает.

— Котяток, — хмыкнул царь и широко улыбнулся. «Смотрю я, Марфа Федоровна, чада твои на пользу идут — царица хоть куда-то выходить стала, окромя комнат своих».

Марфа внезапно, понизив голос, оглянувшись на взявшуюся за пяльцы Годунову, сказала:

«Попросить я хотела, государь — царица снадобье мое пить зачала, однако, тут, в Кремле сидя, чахнет она.

Окромя Ирины Федоровны, тут ей и поговорить не с кем — все ближние боярыни старухи старые, как на подбор. А царица девушка молодая — ей бы пошалить, на санях прокатиться, снежками покидаться. Все кровь разгонит, а там, глядишь, и поздоровее станет, — Марфа чуть улыбнулась.

— Дело ты говоришь, боярыня, — Иван Васильевич потрещал костяшками пальцев. «Однако у меня уж возраст не тот, чтобы с царицей в снежки играть, да и недосуг мне. А одну ее я куда отпущу — невместно сие».

— Зачем одну? — Воронцова вскинула прозрачные, зеленые глаза. «У нас в подмосковной и слуг достанет, и охрана с оружием ночь напролет и день-деньской, да и весело там — с детьми на конях катаемся, на санках — берега у реки крутые, крепость снежную в этом году будем строить. Глядишь, и повеселей царица станет».

— Ну что ж, — Иван Васильевич помедлил, окинув взглядом высокую грудь Ирины Годуновой, — ежели хочет царица, пусть едет к вам. Слуг пусть возьмет каких отсюда.

— Но ты знаешь, Марфа Федоровна, — ежели что с Марьей случится, пока она у вас гостить будет, — не сносить головы ни мужу твоему, хоша за него и королева английская меня просила, ни сыну, — а сама с дочерьми в монастырь навечно отправишься. Так что ты мне царицу там бди. — жестко велел государь.

— Да на то мы и слуги твои верные — Марфа поцеловала рубиновый перстень на большой руке царя.

— Верные, — пробормотал Иван Васильевич, — не отводя глаз от жены царевича Федора, — это да, вы Вельяминовы, верные. Ну, пока предавать не зачнете, конечно.

Марфа все стояла, склонив голову, и распрямилась, только когда за государем захлопнулась дверь.

— Смотрите, государыня, — Федор ловко скатал снежок, — ежели в самую середину ледышку положить, тогда им, — он кивнул головой за сложенную из крепкого снега стену, — мало не покажется.

— А не больно будет? Ну, попаду если, — озабоченно спросила Марья Федоровна.

— Вы сначала попадите, — ехидно сказал мальчишка. «Ну-ка, покажите мне, как вы бросаете».

Марья Федоровна, замахнувшись, кинула снежок — неловко, недалеко. «Да, — только и сказал Федор и позвал: «Прасковья, а ну иди сюда!»

Прасковья, что лепила снежки, готовясь к штурму крепости, отряхнула рукавицы и немедля подбежала к брату.

— Давай, — сказал Федор, — похвались, какая ты меткая.

Он приподнял девочку и поставил на стену. Параша прищурилась, и снежок ушел по косой в высокое, солнечное, голубое небо.

— Марья тоже хорошо кидает, — озабоченно сказала девочка, — далеко. И там еще матушка у них, — она показала на возок, вокруг которого совещались осаждающие.

— Там Федосья, — усмехнулся Федор, — она снежок кинет и потом отряхивается — не приведи Господь, у нее коса растрепалась, али шубка сбилась. А вы что, государыня, стоите, — повернулся к ней мальчишка. «Вы кидайте, кидайте, пока тихо, вам научиться надо, хоша немного».

Марья Федоровна, улыбнувшись, взглянула на низкое, клонящееся к закату солнце, и запустила снежок — низко, почти вровень с землей. «Вот, уже лучше», — покровительственно сказал Федор, и крикнул: «Так, войско, слушай мою команду! Все сюда!»

На возке подняли самодельный, раскрашенный луковой шелухой и свекольным соком, холщовый флаг.

Крепость в ответ ощетинилась деревянными палками. По шесту, торчащему в середине, пополз наверх, развеваясь на легком, студеном ветерке, алый стяг.

— Все равно у меня сарафанов много, — пробормотала Прасковья, задрав голову так, что свалилась соболья шапочка, и на волю вырвалась копна волнистых, темных волос.

— Сдавайтесь без боя! — раздался высокий, звонкий голос Марфы. «Тогда мы сохраним вам жизнь».

— Крепость умирает, но не сдается! — громко прокричал ей в ответ сын.

— В атаку! — скомандовала женщина.

В мыльне было людно. Девки холопки сбились с ног, хлеща вениками боярынь. Марфа, — распаренная, влажная, — томно подняла голову с полка и сказала: «Хорошо вы сегодня сражались, Марья Федоровна».

Царица сидела, опустив ноги в деревянную шайку с настоем шалфея, две девки подстригали ей ногти на руках, и еще одна — медленно, аккуратно расчесывала волосы.

Она улыбнулась и ответила: «Сын твой, Марфа Федоровна, восемь лет ему всего, а уже воин, каких поискать. И крепость, какую построил — каменных, таких красивых не бывает».

— Они две недели тут с холопами копошились, — зевнула Марфа, — водой обливали, чтобы стены хорошо стояли, башни возводили. Федор даже хотел пушку деревянную сделать, чтобы капустой, али репой стреляла, да времени не хватило. Ну, ничего, о следующем годе пораньше зачнем готовиться. А завтра на санях кататься поедем».

Она бросила взгляд на девочек, что дремали на полке и велела: «Эй, кто там! Боярышень Марью и Прасковью вытирайте, одевайте, да несите в их горницы — иначе тут и заснут. А ты, Федосья, — повернулась Марфа к старшей дочери, что лежала навзничь, закрыв глаза, — смывай притирание свое, обливайся, да забирай Лизавету — она тоже носом клюет уже».

— А в снег, матушка? — хитро спросила Лиза.

— Ох, баловница! — Марфа быстро поднялась и махнула рукой: «Дверь-то отворите!» Зады женской мыльни выходили на часть двора, огороженную высоким, в два человеческих роста, крепким забором.

— Снег! — Лиза молнией пронеслась по мыльне, и, не успела Марфа опомниться, прыгнула в сугроб. «Матушка, хорошо-то как!» — блаженно проговорила девочка.

Марфа не выдержала — и сама окунулась рядом с дочерью. Царица Марья Федоровна вдруг подтолкнула Федосью: «Пошли, боярышня, побарахтаемся».

Феодосия осторожно ступила на снег и тут же, взвизгнув, повалилась вперед — Марья Федоровна чуть подтолкнула ее пониже спины. Марфа расхохоталась и поцеловала дочь в смуглую, холодную щеку.

Уже у себя в горницах, помолившись, отложив Псалтырь, Марфа подошла с зажженной свечой к окну. Отсюда, из-под крыши усадьбы, стоявшей на холме, была видна простиравшаяся на все стороны темная, спокойная равнина.

Марфа поводила свечой туда-сюда и вгляделась — где-то там, вдалеке, вспыхнул факел.

Она подняла свечу вверх, и стояла так — пока факел, помигав, не исчез в бескрайних снегах, за черной полосой леса.

Ирина Федоровна Годунова перекрестилась и поднялась с колен. «Пошли, Господи, победу оружию нашему, — тихо сказала она, — и здравия с благополучием мужу моему и брату. Да оградит их Господь от всякого зла.

Она стянула домашний, голубого шелка опашень, и, сняв кику, распустив косы, стала расчесывать светлые, волнистые волосы, что падали почти до колен. Белая кошка, лежавшая на постели, лениво жмурилась на свечу.

Ирина зевнула и проговорила: «Как там государыня-то? У Марфы Федоровны весело, наверное, семья-то большая, жалко меня государь не отпустил, сказал, что опасно это — нельзя обеим царицам из Москвы выезжать. Ну, ежели не с чадом буду в следующем году — может, напрошусь к Воронцовым, все лучше, чем тут сидеть».