Том 68. Чехов - Наталья Александровна Роскина

class="p">Когда мне было сделано предложение,— добавила Марья Павлов­на,— я сказала об этом Антоше. Он сдержанно поздравил меня, но по

лицу я поняла, что ему тяжело... и отказала.

* * *

Да, в январе 1901 года я все еще жил у Чеховых. Сохранилась у меня даже запись тех времен:

Крым, зима 1901 года на даче Чехова.

Чайки, как картонные, как яичная скорлупа, как поплавки, возле клонящейся лодки. Пена, как шампанское.

Провалы в облаках — там какая-то дивная неземная страна. Скалы известково-серые, как птичий помет. Бакланы. Суу'к-Су. Кучукой. Шум внизу, солнечное поле в море, собака пустынно лает. Море серо-лиловое, зеркальное, очень высоко поднимающееся. Крупа, находят облака.

Красавица Березина (!) 32.

* * *

31 января было первое представление «Трех сестер» 33, конечно, Марья Павловна и «мамаша», как мы все звали Евгению Яковлевну, очень вол­нуются. К Синани должна была придти телеграмма из театра. Их слуга Арсений посылается к Синани. Марья Павловна просит из города по­звонить по телефону.

Минут через двадцать Арсений взволнованным голосом сообщает:

— Успех аграмадный...

Собрались гости: местная начальница гимназии В. К. Харкеевич, С. П. Бонье, Средины; конечно, выпили по этому случаю.

В начале февраля Марья Павловна уехала в Москву, а я остался до приезда Антона Павловича с мамашей, с которой у меня была большая дружба и которая мне много рассказывала об Антоше.

В каждом ее слове чувствовалось обожание.

* * *

В середине февраля,— как я теперь вижу по письмам,— Антон Павло­вич вернулся домой. Я переехал в гостиницу «Ялта», пережил очень не­приятную ночь,— рядом в номере лежала покойница... Чехов, поняв, что я перечувствовал за эту ночь, слегка надо мной подшучивал...

Он настаивал, чтобы я бывал у него ежедневно с самого утра. И в эти дни мы особенно сблизились, хотя и не переходили какой-то черты,— ■оба были сдержанны, но уже крепко любили друг друга. У меня ни с кем из писателей не было таких отношений, как с Чеховым. За все время ни разу ни малейшей неприязни. Он был неизменно со мной сдержанно не­жен, приветлив, заботился как старший,— я почти на одиннадцать лет моложе его,— но в то же время никогда не давал чувствовать свое пре­восходство и всегда любил мое общество,— теперь я могу это сказать, так как это подтверждается его письмами к близким: «Бунин уехал —и я один...»34

По утрам пили чудный кофе. Потом сидели в садике, где он всегда что- нибудь делал в цветнике или около плодовых деревьев. Шли разговоры о деревне, я представлял в лицах мужиков, помещиков, рассказывал о жизни своей в Полтаве, об увлечении толстовством, а он о жизни на Луке в имении Линтваревых, оба мы восхищались Малороссией (тогда так на­зывалась Украина). Мы оба бывали в Святогорском монастыре, в гого­левских местах35.

Наедине со мной он часто смеялся своим заразительным смехом, лю­бил шутить, выдумывать разные разности, нелепые прозвища; как только ему становилось лучше, он был неистощим на все это.

Иногда мы выдумывали вместе рассказы: то о захудалом чиновнике- деспоте, а то чувствительную повесть с героинями по имени Ирландия, Австралия, Невралгия, Истерия — все в таком роде,— блеска у него было много. Иногда я представлял пьяного. На карточке любительской, не помню кем снятой,— в его кабинете мы сидим — он в кресле, а я на ручке кресла,— у него смеющееся лицо, у меня злое, осовелое,— я изоб­ражаю пьяного.

Иногда я читал ему его старые рассказы. Он как раз готовил их к изда­нию, и я часто видел, как он перемарывал рассказ, чуть не заново его писал.

Как-то я выбрал и начал вслух читать его давнишний рассказ, напи­санный в 1886 году, «Ворона» зв.

Сначала Антон Павлович хмурился, но по мере того как развивалось действие, делался все благодушнее, понемногу стал улыбаться, смеяться. Правда, пьяных я умел изображать.

Иногда мы сидели и молчали, просматривая газеты и журналы. Смея­лись и над некоторыми рецензиями о его рассказах, а особенно о моих. Критики еще боялись высказывать обо мне мнение, старались найти, кому я подражаю. Случалось, что во мне находили «чеховское настроение». Оживляясь, даже волнуясь, он восклицал с мягкой горячностью:

— Ах, как это глупо! Ах, как глупо! И меня допекалп «тургеневскими нотами». Мы похожи с вамп, как борзая на гончую. Вы, например, гораздо

Е. Я. ЧЕХОВА Акварель А. А. Хотяинцевой Дом-музей Чехова, Ялта

 

резче меня. Вы вон пишете: «море пахнет арбузом»... Это чудесно, но я бы так не сказал.i Вот про курсистку — другое дело...

Про какую курсистку?

А помните, мы с вамп выдумывали рассказ: жара, степь за Харь­ковом, идет длиннейший поезд... А вы прибавили: курсистка в кожа­ном поясе стоит у окна вагона третьего класса и вытряхивает из чайника мокрый чай. Чай летит по ветру в лицо толстому господину, высунувшемуся из окна...

* * *

В другой раз в сумерках я читал ему «Гусева», дико хвалил его, счи­тая, что «Гусев» первоклассно хорош, он был взволнован, молчал. Я еще раз про себя прочел последний абзац этого рассказа:

«А наверху в это время, где заходит солнце, скучиваются облака;

одно облако похоже на триумфальную арку, другое на льва, третье на ножницы»... — как он любит облака сравнивать с предметами,— мельк­нуло у меня в уме.— «Из-за облаков выходит зеленый луч и протягивается до самой середины неба; немного погодя рядом с этим ложится золотой, потом розовый... Небо становится нежно сиреневым. Глядя на это вели­колепное, очаровательное небо, океан сначала хмурится, но скоро сам приобретает цвета ласковые, радостные, страстные, какие на человеческом языке назвать трудно».

Увижу ли я когда-нибудь его? — подумал я.— Индийский океан привлекал меня с детства...— И неожиданно глухой тихий голос:

Знаете, я женюсь...

И сразу стал шутить, что лучше жениться на немке, чем на русской, она аккуратнее, и ребенок не будет по дому ползать и бить в медный таз ложкой...

Я, конечно, уже знал о его романе с Ольгой Леонардовной Книппер, но не был уверен, что он окончится браком. Я был уже в приятельских отношениях с Ольгой Леонардовной и понимал, что она совершенно из другой среды, чем Чеховы. Понимал, что Марье Павловне нелегко будет, когда хозяйкой станет она. Правда, Ольга Леонардовна — актриса, едва ли оставит сцену, но все же многое должно измениться. Возникнут тя­желые отношения между сестрой и женой, и все это будет отзываться на здоровье