Волкодав - Мария Васильевна Семенова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Купить место на сегванской «косатке» – далеко не то же самое, что оплатить проезд на аррантском торговом судне. Там путешествующий получает за свои деньги клетушку в недрах пузатого трюма – и до конца плавания может хоть совсем не выходить из неё на палубу, если нет желания и нужды. Никто не погонит его на мачту убирать рвущийся из рук парус и не прикажет грести тяжёлым веслом. На «косатке» совсем иные обычаи. Место на «косатке» – это скамья, расположенная поперёк корабля, от срединного прохода до борта, и при ней расстояние до следующей скамьи. Над головой – небо, за бортом – близкая вода. На каждое место положено четыре крепких руки. Так что думай как следует, прежде чем отправляться за море вместе с сегванами. Если не годишься грести – «вращать вёсла», как выражаются мореплаватели, – ищи себе другое судно и других попутчиков, таких же изнеженных и мягкотелых.
– Приличные люди вообще-то нанимают гребцов и деньги им платят, – вполголоса ворчал Эврих, просовывая длинное еловое весло в гребной люк и устраивая ладони на рукояти. – А мы за свои кровные ещё и работай, как каторжники!…
– Не болтай попусту, голоногий! – тут же оглянулся с соседней скамьи широкоплечий Левзик. – Это только вы, нечестивые арранты, сажаете на вёсла прикованных каторжников, потому что сами уже ни на что не способны. А мы, свободные мореходы, от века освобождаем раба, причастившегося священной работы!
– Освобождали когда-то, – бесстрашно фыркнул Эврих. – Лет этак двести назад!
Волкодав безо всякого одобрения слушал их разговор. Про таких, как Эврих, в его племени говорили, что он ради красного словца не пожалеет мать и отца. Лихой и дерзкий язык уже не впервые грозил довести Эвриха до беды, но грамотей всё не унимался. Волкодав только вздохнул, когда сегван повёл себя так, как и полагалось чтущему обычаи жителю Островов: передал весло Гарахару и грозно полез через скамью. Сейчас возьмёт Эвриха за грудки и будет некоторое время свирепо сопеть. Потом выскажет всё, что он думает об аррантах вообще и об Эврихе в частности, да в таких упоительных выражениях, что Йарре лучше бы совсем их не слышать, даром что по-сегвански мальчишка ни уха ни рыла. А если у Эвриха достанет ума пустить в ход своё не слишком надёжное кан-киро и тем озлить Левзика уже вконец, руганью дело может не ограничиться…
И что, спрашивается, за доблесть – дразнить человека, с которым тебе ещё не один день жить на соседних скамьях?…
– Эй! Вы там!… – рявкнул с кормы Астамер. – Живо на вёсла!…
Приказ старшего на корабле – священный закон. Рыжий сел, напоследок одарив Эвриха убийственным взглядом. Эврих ответил ядовитой улыбкой, а Волкодав подумал, что молодой аррант в чём-то был прав. Ибо в седой древности, когда на «косатках» действительно освобождали пленников, по какой-то причине оказавшихся при весле, – в те поистине легендарные времена ни один мореход не стал бы переругиваться с соседом, ляпнувшим неуклюжее слово. Тогдашние островные сегваны вообще считались молчунами ещё хуже веннов. А всё потому, что понимали: на маленьком корабле посреди огромного моря некуда деться от человека, с которым сдуру поссорился. Лучше уж всей ватагой застегнуть, как гласила сегванская мудрость, рты на пуговицу – и пореже их раскрывать!
Между тем подле Астамера появился молодой парень с пятиструнной арфой в руках. Гребцы сразу увидели его и одобрительно загудели. Работа на вёслах могла быть нудной, выматывающей и действительно похожей на каторжную. Совсем другое дело, когда звучит песня! Так и с ритма легче не сбиться. Не зря островные сегваны издавна славились как опытные стихотворцы и почти непревзойдённые песенники. Волкодав сразу вспомнил весёлого Авдику, вокруг которого неизменно собиралась на привалах вся ватага охранников. И его отца – Аптахара, совсем безголосого, но ничуть не стеснявшегося громко петь даже в присутствии кнесинки…
Парень ударил по струнам, и гребцы, большей частью сегваны, разразились восторженным рёвом, услыхав знакомый мотив. Волкодав тоже знал эту песню. Насколько ему было известно, её сложили ещё во времена Последней войны.
Голос у молодого певца оказался на диво сильным и звонким. Гребцы сразу принялись подпевать, но арфиста было отчётливо слышно даже сквозь рёв полусотни лужёных глоток.
Привыкший сражаться не жнёт и не пашет:
Хватает иных забот.
Налейте наёмникам полные чаши!
Им завтра – снова в поход!
Он щедро сулил, этот вождь иноземный,
Купивший наши мечи.
Он клятвы давал нерушимее кремня,
Верней, чем солнца лучи.
Сказал он, что скоро под крики вороньи
Завьётся стрел хоровод,
И город нам свалится прямо в ладони,
Как сочный, вызревший плод…
Йарра, сидевший на палубе рядом с Волкодавом, долго оглядывался на самозабвенно горланивших мужчин, и робость в его глазах постепенно сменялась восторгом. Почти все корабельщики были кряжистыми, в плетёных канатах мышц, у многих по загорелой коже тянулись белые шрамы, полученные в давних сражениях. Если Волкодав ещё не ослеп, мальчишка думал о том, что совсем скоро примкнёт к народу отца и окажется среди таких же испытанных удальцов. Сумеет ли он когда-нибудь войти в их круг не по праву рождения, а по-настоящему, как равный?…
Йарра не понимал, про что песня, однако улавливал общее настроение и впитывал его, как губка тёплую воду.
Там робкое войско и слабый правитель,
И обветшала стена,
А звонкой казны – хоть лопатой гребите,
И век не выпить вина!
Мы там по трактирам оглохнем от здравиц,
Устанем от грабежей
И славно утешим весёлых красавиц,
Оставшихся без мужей!…
Волкодав был, кажется, единственным, кто не пел. Иногда он оглядывался на Эвриха. Среди могучих, как зубры, соседей аррант выглядел хрупким. Однако грёб он плавными, мощными движениями опытного «вращателя вёсел», и это было сразу заметно.
Йарра дотянулся губами к уху венна и шёпотом спросил:
– О чём они поют?
– О наёмниках, – сказал Волкодав.
– Они были героями?
– Мой народ не называет героями тех, кто срывает украшения с одних женщин, чтобы подарить их другим.
Йарра немного помолчал, потом спросил:
– Что же они совершили, раз про них так долго поют?
– Двести лет назад штурмовали Хоррам… это город в северном
