Не римская Испания. Арбалетчики князя Всеслава. Арбалетчики в Карфагене. Арбалетчики в Вест-Индии - Мягкова

от прообраза той лихой махновской тачанки остановились, дурачьё архаичное. Будь такие у Дария нумер три – неизвестно ещё, чем окончился бы азиатский поход некоего македонского гражданина Александра свет Филиппыча…

А несколько поодаль от той будущей «тачанки» тренируются все пятеро моих конных сариссофоров, наверняка проклиная сквозь зубы и свою судьбу, и меня с моими дурацкими затеями. Это же картина маслом! Четыре копейщика – пятый запасной, и они всё время меняются – подымают на своих длиннющих пиках наполненную доверху, даже с горкой, большую корзину с песком. Их старший рычит на них всякий раз, когда они по неосторожности или неслаженности просыпают через край корзины хоть горстку песка, а их прочие товарищи ехидно интересуются, где свежеиспечённые сариссофоры намерены отыскать такого дурного нумидийца, который даст им окружить себя с четырёх сторон и поднять на пики. Смысл же сего мероприятия известен только их старшему, мне самому и Бостару, который и идею подсказал, и с инвентарём в виде пяти запасных сарисс со склада своей хилиархии помог. А началось всё это, опять же, со слонов. Точнее – с их отсутствия. Боевой слон – это ведь не только своего рода живой танк, это ещё и хорошая передвижная смотровая вышка – ага, «мне сверху видно всё, ты так и знай». Широкий обзор – он ведь лишним не бывает. А тут не три с небольшим метра, тут все шесть. Я сперва вообще хотел специальную сборно-разборную переносную вышку замутить, уже чуть было Диокла не озадачил, но тут мы с Бостаром разговорились, а он, оказывается, тоже мозговал, чем бы таким хитрым запрещённых Римом слонов заменить. Ну и осенило наконец молодого и перспективного военачальника, что шестиметровая длина сариссы становится и высотой, если её стоймя поставить.

А дальше уже мы с ним вдвоём эту мыслю докумекали и до ума довели. Ведь главная фишка македонской сариссы в том, что её длинное кизиловое древко – разборное, соединённое металлической втулкой, и на марше сариссофор несёт на плече вместо одной шестиметровой жерди две трёхметровые. А посему, разобравшись в ситуёвине, мы с ним решили, что разборные стойки у нас уже готовые есть – наконечник ведь с сариссы снять недолго, а всё остальное сделать несложно, и много места оно не займёт. Та специальная площадка, которую сариссофоры будут поднимать на своих сариссах в чистом поле, пока надёжно приныкана, как и верёвочная лестница к ней, по которой на неё будет взбираться наблюдатель. А уж о моей подзорной трубе знают вообще только наши да Диокл. Ох и дорого же обошлась, зараза! Шутка ли – сотню шекелей за раба-стекольщика отдал! И это ещё – ага, «дёшево», а просили за него в начале торга вообще сто двадцать, так что свои двадцать кровных шекелей я таки выторговал. Но и сотня – это ж охренеть, млять! Да мне Софониба, шикарная наложница, в пятьдесят обошлась! Ну, это в Кордубе было, конечно, там и цены другие, но сам факт! Конечно, квалифицированный раб-ремесленник – товар штучный, а наложницы выше ценятся те, которые музыке и танцам обучены, чего о моей бастулонке не скажешь, ну так и ремесленники ведь тоже всякие бывают. Если вон тот, за которого с меня содрали сотню шекелей, – из хороших, то каковы ж хреновые? Из доброй сотни стеклянных отливок этого супер-пупер-стекольщика у моего инженера получилось только пять прозрачных линз без трещин и пузырьков, и я подозреваю, что и эти-то у него получились совершенно случайно. Типа если долго мучиться – что-нибудь получится. Но на трубу ведь надо четыре линзы – одну большую и три малых, так что труба у нас пока только одна. Да и та – одно название. Нет, через улицу-то обзор хороший, но вот дальше – не будем о грустном. Античное стекло – оно ведь античное и есть. Будем надеяться, что когда-нибудь мы получим приемлемое, а пока я тупо купил с десяток кристаллов горного хрусталя, из которых Диокл, запоров половину, сделал мне наконец нормальные линзы, которыми я и заменил это мутное убожество в трубе. До цейсовской оптики ей и теперь по качеству, конечно, как раком до Луны, но ни у кого в античном мире нет и этого. Нет даже представления о том, что такая штука может существовать – даже Диокл вплоть до самой сборки трубы был уверен, что сделал для меня просто зажигательные стёкла – ага, для выжигания орнамента по дереву. Ну что ж, тем большим сюрпризом окажется наша повышенная «глазастость» для потенциального противника…

26. Маленькая победоносная война

– Они двинулись, почтенный! – доложил Бенат.

– А? Да, хорошо, действуем по плану, – я сообразил, что докладывают-то ведь, собственно, мне. Всё никак не привыкну, что и я теперь тоже «почтенный».

А кельтибер, доложив по всей форме, подъехал поближе – типа с глазу на глаз:

– Максим, их там… как это на твоём языке? До грёбаный мать?

– До гребениматери, – поправил я его машинально. – Сколько ты там примерно этих дикарей насчитал?

– На мой глаз – сотни три или четыре. Ну, может быть, неполных, но я не успел прикинуть поточнее. Ты ведь приказал… как это… не блестеть?

– Ага, не отсвечивать, – реально мой приказ касался самой трубы, блик от стёкол которой мог навести нашего противника на ненужные мысли, поскольку лупами античные богатеи, кто подслеповат, давно уже пользуются. Нерон – тот самый – будет выточенной из цельного изумруда пользоваться. Так что увеличительные линзы здесь уже известны, и почему греки с римлянами не изобрели нормальной оптики – хрен их знает. Но раз уж не изобрели – не будем им в этом помогать. А уж сама «вышка» из шестиметровых сарисс, с которой Бенат обозревал нумидийцев, «не отсвечивать» не могла в принципе – надо быть в натуре слепым, чтобы не заметить её, и на такое везение я, конечно, даже и не надеялся. Тем более что этого и не требовалось.

– А ты хитро придумал! Эти разбойники как увидели надраенные бронзовые доспехи сариссофоров – сразу же все сомнения отбросили! – весело оскалился кельтибер, возвращая мне трубу. – Вот что значит жадность!

– Ага, жадность фраера сгубила…

– Но и их главарь неглуп – полсотни примерно вправо выдвинул и столько же влево, и только после этого сам с остальными двинулся. Окружить нас решил.

– Бенат, ну ты ведь сам прекрасно знаешь, что дурачьё на войне долго не живёт. Будь этот дураком – разве дожил бы до встречи с нами? А он не только дожил,