Семьдесят два градуса ниже нуля. Роман, повести - Владимир Маркович Санин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мне смешно, вспоминаю одну байку Олега. Матросы играли в шахматы, проигравший обязан был высунуться в иллюминатор и двадцать раз пролаять: не как-нибудь протявкать, а именно пролаять, с рычанием и воем. Когда пришла очередь Олега, он с ужасом увидел, что на него, перегнувшись через фальшборт, по-отечески ласково смотрит командир корабля. Олег мужественно долаял до конца и двадцать суток сидел без берега.
Я снимаю с клетки покрывало и выпускаю Жулика на свободу. Для начала он осыпает меня бранью, потом кусает за палец и восторженно орет: «Нельзя кусаться! Нельзя, тебе говор-рят!» Этому фокусу я обучал его целую осень.
— Жулье, скажи ему про носки, — злодействует Гвоздь, — а то он опять забудет сменить.
— Заткнись, небр-ритая хар-ря! — каркает Жулик. — Ведьма, хвост вырву! Максим, тебе пор-ра жениться!
Видя, что я одеваюсь, Жулик торопится выболтать весь свой репертуар, знает, что скоро останется один. Летом ему веселее, окно открыто и можно побеседовать с мальчишками, пополнить к новому учебному году их словарный запас (директор школы не раз грозился привлечь Жулика к суду). Я подсыпаю в кормушку овса и проса, доливаю в плошку воды, подсовываю любимое Жуликом лакомство — салатный лист и выхожу на связь с Левой. Олег меня опередил, все наши новости Леве известны. Он успел прокатиться по гребню до десятой, изучил в бинокль склоны и крайне удивлен тем, что четыре крайние лавины сошли полностью, а в одиннадцатой опустели лишь часть лавиносбора и два из пяти лотков. Впрочем, ночью буран кое-чего туда добавил, подбросил боеприпасов, и лавиносборы четвертой и седьмой переполнены настолько, что пятиметровых снегомерных реек не видно. Ему не скучно, у него все есть, он просит передать ребятам привет и персональный Гвоздю, которого ждет приятный сюрприз: пленку из кассеты, оставленную им на кровати, Ведьма превратила в груду обрывков.
Пока Гвоздь под сочувственную ругань Жулика клянется и божится стереть Ведьму с лица земли, я продумываю информацию и прихожу к выводу, что мне давно и незаслуженно везет. Ясно, почему мы так дешево отделались: просто одиннадцатая выстрелила из одного ствола, хотя вполне могла из двух. Все-таки непостижимо: один снаряд сорвал четыре с половиной лавины! Какой-нибудь ловкий аспирант на этом снаряде может состряпать целую диссертацию.
За завтраком Гвоздь продолжает снабжать меня информацией. Надя ушла к Мурату не навсегда, а осмотреть Хаджи, на расчистке шоссе работают три бульдозера, абреки Хуссейна изловили двух фанов, удиравших на лыжах в Каракол, и тому подобное. Тут вваливаются мои тунеядцы и дополняют картину. Олег подтверждает, что за ночь никаких ЧП не произошло, если не считать того, что Рома слопал банку сгущенки, а неведомо куда исчезнувший Гвоздь был обнаружен и изобличен при попытке влезть на балкон второго этажа гостиницы «Актау». Приведенный домой на аркане, Гвоздь нагло объяснил свое неслыханное поведение тем, что хотел помочь одному хорошему человеку, морально поддержать его в трудную минуту. Трудной же эта минута была потому, что при переселении хороший человек потерял очки, а он, Гвоздь, якобы их нашел (при обыске никаких очков обнаружено не было). После интенсивного растирания снегом Гвоздь саморазоблачился: хороший человек является туристкой по имени Галя, каковая согласилась выйти за него замуж по окончании Института кинематографии, куда надеется поступить нынешним летом с четвертого захода.
— С третьего, — оскорбленно поправляет Гвоздь и уверенно добавляет: — Обязательно поступит, у нее (он делает плавные движения ладонями) все данные.
Я ругаю Гвоздя последними словами, и он, глядя на меня слишком честными глазами отпетого плута, клянется отныне не подходить к туристкам на пушечный выстрел. Не выдержав моего взгляда, он берет в свидетели потолок и уточняет: «На время лавинной ситуации и если, конечно, они сами не подойдут». Превратив таким уточнением свою клятву в пустой звук, Гвоздь принимает позу святого, отрешившегося от мирских соблазнов. Простодушный Осман вступается за него: «Верить нада, зачем чэловэку к другим дэвушкам подходить, если был помолвка?» — и мы смеемся. Мы ни секунды не сомневаемся в том, что первая же юбка, оказавшаяся в поле зрения Гвоздя, оставит от этой помолвки смутное воспоминание.
Мы приступаем к делу. Ранним утром, когда буран кончился, Олег и Рома прогулялись на лыжах и нащелкали два десятка фотографий. Они уже отпечатаны и лежат в столе.
Вот фотография лавинного конуса одиннадцатой, у которого для наглядности поставлена лыжа. Высота вала метров пять, длина метров за сто. Какая нужна силища, чтобы скрутить жгутом железобетонные столбы электропередачи! А ведь одиннадцатая не израсходовала и половины боеприпасов.
— В сорочке ты родился, чиф, — комментирует Олег, — даже с галстуком. Кто нас учил без страховки по канату не ходить?
Я соглашаюсь, что стрелять было опрометчиво, и всматриваюсь в фотографию. То, что одиннадцатая нас пощадила, — это чудо, но и теперь, растревоженная, она очень опасна. Я бы даже сказал, более опасна, чем раньше, потому что может породить у туристов беспечность: они решат, что лавина сошла и прогуливаться вдоль шоссе не возбраняется. Нужно напомнить Бычкову, чтобы не выпускал туристов за пределы поляны Бектау. Лавина всегда сходит неожиданно, а повторная — вдвойне, потому что в расчет ее не принимаешь. Повторных лавин я не люблю больше всего.
— Хотя бы скорее сорвались, — гудит Олег. — Висят над головой, как петли, того и гляди удушат.
— Ну и что ты предлагаешь? — спрашивает Гвоздь. — Обстрелять?
Олег молчит, молчу я, все молчат. Такого случая в нашей практике еще не было. Я бы, во всяком случае, не взял бы на себя ответственность стрелять по четвертой и седьмой — и подумать страшно, что они могут натворить. А ждать — лучше? Пожалуй, чуточку лучше, даст бог — не разозлятся и сойдут по очереди…
Я продолжаю изучать фотографии остальных лавин, от десятой до четвертой, и все более убеждаюсь, что они затеяли с нами чрезвычайно скверную игру. Я вспоминаю «Дубровского», ту сцену, когда человека вталкивали в каморку, где он оказывался один на один с разъяренным медведем и дрожал от страха в единственном безопасном углу. Мы тоже прижаты в угол, и перед нами тоже разъяренный медведь — только долго ли он останется привязанным, день, час или одну минуту, не знает никто.
Звонит Мурат, он ждет меня через двадцать минут. Я отпускаю ребят — надо собраться с мыслями.
Да, чрезвычайно скверная игра, в которой у меня на руках нет ни одного
