Джаваховское гнездо - Лидия Чарская

— Но, Керим, мы не справимся с ними: нас только четверо, а слуг у Леилы немало, — проронила Нина.

— Творец наградил Керима проворством и ловкостью джайрана и лукавством змеи. Пусть не беспокоится княжна. О силе здесь не может быть и речи. Только бы хитрая сова Леила-Фатьма не пронюхала, что здесь находятся княжна и я.

— А кого же пошлем мы в усадьбу? — Нина вслух произносит свою мысль.

Оба мальчика стоят перед нею, оба смелые, ловкие, рвущиеся помочь общему делу всей душой. У обоих отвагой горят глаза.

Оба ждут повеления «друга», готовые ринуться в «гнездо» по одному ее слову. Ага-Керим смотрит на них тоже и, молча улыбаясь, поглаживает бородку.

Смотрит и Нина.

Оба ей одинаково дороги. Оба ее воспитанники, приемные сыновья. Обоим чем-то неизъяснимо желанным и прекрасным кажется «подвиг» проникновения в усадьбу, отыскивание Дани. Особенно Селиму, который чувствует свою тяжелую вину и так хотел бы чем-нибудь исправить ее, загладить ее.

Но Нина знает, что одним ложным шагом можно испортить дело: здесь нужна не сила, а выдержка, терпение. И обидеть каждого из мальчиков ей больно. Забраковать для дела не хочется ни одного.

Новая мысль быстрою молнии пронизывает ей голову. Тонкая улыбка змеится по лицу. Она переводит глаза с лица одного мальчика на лицо другого. Как решить?

Пауза молчания длится долго. Сандро потупил взор. Селим весь дрожит, порываясь произнести что-то. Вдруг, неожиданно, резко, порывом, вырывается из груди его крик:

— Пошли меня, джаным, пошли меня! — Нина отрицательно покачивает головою.

— Не огорчайся, — говорит она ласково, кладя руку ему на плечо. — Ты еще не умеешь терпеливо ждать. Излишней скоростью ты можешь погубить дело. Ты еще слишком молод. Ты не смог выдержать терпеливо искушения, не мог выждать моего решения и первый стал просить. Не годится это, дитя мое. Туда пойдет Сандро для общей пользы.

Глаза Селима наполняются слезами.

— О, «друг», о, «друг»! — лепечет он бессвязно, исполненный раскаяния и тоски.

— Не горюй, мой мальчик! И здесь тебе будет дело. И когда понадобится твоя помощь, поверь, Ага-Керим и я не оттолкнем ее, мальчик, — говорит спокойно Нина.

Ага-Керим долго смотрит на Сандро и обращается к нему:

— Подойди сюда, орленок. О, за этого нечего бояться.

— И помни: пять выстрелов один за другим на воздух из пистолета в трудную минуту, и Ага-Керим будет подле тебя, — протянув небольшой револьвер мальчику, говорит он.

Нина медленно благословляет его, крестит.

— Будь осторожен, Сандро. Надеюсь на тебя. — Глаза мальчика вспыхивают.

— О, «друг»! Я исполню все, чтобы ты могла гордиться мною.

— Каждый вечер у утеса шайтана я буду ждать тебя. Ты будешь приносить туда сведения, орленок, — снова наказывает Керим.

— Так, ага.

— А теперь переоденься. С нами взяты всякие нищенские отрепья. Смотри, чтобы никто не узнал тебя под ними.

— Леила-Фатьма никогда в жизни не видала меня. Будь спокоен, «друг».

И мальчик бросается переодеваться.

Когда он появляется снова, его трудно узнать. Старый, рваный бешмет, шаровары в лохмотьях и такая же папаха; крепко невидимым под рубахой поясом притянут пистолет.

Нина смотрит на своего воспитанника с виду спокойно, но со смутной тревогой в душе.

«Что если его ждет опасность?»

Но тут же гонит эту мысль из головы. Ее Сандро сумеет скрыться вовремя из усадьбы Леилы. Он такой умный, смелый, такой находчивый во всякие минуты жизни. И потом Ага-Керим не выпустит его из глаз — будет подле, поблизости каждую минуту.

Кроме того, она, сама Нина, поднимет на ноги весь аул в случае опасности, разнесет усадьбу тетки Леилы-Фатьмы, но не даст случиться ничему дурному, не даст!

Грустно одно, что так осложняется дело. Лучше было бы, если бы она могла пойти прямо к тетке и спросить: «Где Даня?»

Но этим значило бы испортить все.

Жаль, что Ага-Керим так хорошо известен дочери наиба. Ага-Керим женат на ее сестре Гуль-Гуль. А то бек Джамала вернее бы исполнил поручение, даваемое мальчику. Что делать? Такова воля Божия.

— Ступай же смело, мой мальчик. И да хранит тебя святая Нина, — говорит она, сжимая руку Сандро, и отпускает его.

— Эй, кунаки, пустите-ка погреться у костра пастуха.

Три дидайца слышат веселый татарский окрик.

Из полутьмы вырисовывается отрепанная фигура байгуша.

— Куда несет тебя, мальчишка? — осведомляется старший из них, Мамед, с любопытством поглядывая на пришельца.

У того только черные глаза поблескивают в темноте да сверкают в улыбке ослепительно белые зубы. Лихо заломлено набекрень то, что в давние, лучшие времена, очевидно, носило название папахи: теперь это просто-напросто какие-то грязные вихры, сомнительного вида отрепья, смешавшиеся на лбу с черными блестящими кудрями мальчика.

— Эге, кунак, да я вижу, ты из веселых! — Второй дидаец, Сафар, лениво поворачивается с одного бока на другой.

— Будешь веселым — стеречь табуны не надо, — подхватывает ворчливо себе под нос, третий, совсем еще молодой.

— Небось, даром стережете, а? — Мальчишка-байгуш корчит лукавую рожу.

— Вот дурней нашел за пазухой у шайтана, — глупо ухмыляется средний. — За полтора тумана на голову. Вот что, кунак.

— Ловко. Небось, у самого пророка в раю таких цен не бывает, — восторгается вновь прибывший. — И кто же это вас ублажает так, кунаки?

— Старуха одна, дочь наиба. Да что ты вчера родился, мальчишка, что про Леилу-Фатьму не слышал?

— Велик Всевышний, ее-то мне и надо.

— Зачем?

— Служить к ней проситься хочу.

— Ты-то? Нищий, оборванец?

— А что! Или нищие должны разучиться есть хинкал?

— Клянусь, у мальчугана язык остер, как лезвие кинжала. Видно, ему нечего терять. Ты кем же наняться хочешь в усадьбу? — и старший из дидайцев заглянул пришельцу в лицо.

— Певцом.

— Что?

— Певцом, — не сморгнув, отвечает мальчик. — Давно слыхал я, что богатые беки и князья наезжают к вашей хозяйке гадать прошлое и будущее, а чествовать важных гостей песней некому. Вот я и мыслил.

— Ты в добрый час помыслил, мальчуган! — заметил Сафар. — Песни — услада джигита. Особливо после вкусного шашлыка. Только трудненько их заучить.

— Мне нечего заучивать. Я сам слагаю сызмала песни.

— Ты, куренок?

— Ты хотел сказать орленок, старик? — стройная юношеская фигура выпрямляется с гордостью.

— Но, но, потише. Не знаешь адата? Так не говорят старшим.

— Если старшие не оскорбляют младших, — не сморгнув, отвечает байгуш.

— Клянусь, у мальчишки язык, как вертел. Пожалуй, он и сказочник, и песенник хоть куда. А ну-ка спой, кунак, а мы тебя послушаем охотно.

— Мои песни так занятны и прекрасны, что, заслушавшись их, вы, чего доброго, провороните стадо, — опять звучит у костра надменный ответ.

— Эге! Да ты важен, точно узден. Так, по-твоему выйдет мальчуган: отведем тебя к хозяйке завтра с восходом. Авось примет тебя, — смягчившись, подкупленный находчивостью юноши, говорит Мамед. — А пока вот тебе потник, вот чурек. Ложись, ешь и спи до завтра.

— Вот за это да хранит вас Творец.

В усадьбе Леилы-Фатьмы поселился лезгинский юноша-байгуш. Пока он не у дела. Старый Гассан взял его себе в помощники. Убирает сад, дом, двор, таскает воду с Аминат, проезжает коней с Гассановыми сыновьями.

Мальчик исполняет все это быстро, ловко, охотно. Сметливый, юркий, странно только, что плохо говорит по-татарски. Оправдывается тем, что долгое время прожил с детства в Тифлисе у армянина, продавца клинков.

— Потом уехал хозяин, а я остался без дела, вернулся в горы, а язык свой и забыл, — рассказывал он.

— Ну, хоть петь бы умел по-татарски.

— О, это могу, прикажи только, отец, — почтительно склоняя голову перед Гассаном, говорит мальчик.

— Погоди, придет время. Соберутся гости в сакле, тогда и споешь.

Тот только вздыхает. Видно, хотел бы отличиться поскорей.

Когда все ложатся спать и в усадьбе воцаряется тишина ночи, мальчик-байгуш кошкой прокрадывается вдоль забора, к утесу шайтана, что в десяти саженях торчит от ворот. И мгновенно клекот орла прорезывает тишину ночи.

Ему отвечает лай дикой чекалки из леса. Это условный знак.

— Ага-Керим, ты?

— Сандро!

Две фигуры появляются на утесе.

— Узнал что-нибудь?

— Пока ничего, батоно. Будут на той неделе гости. Мне обещан новый бешмет. Выступлю в кунацкой впервые. Тогда «ее» увижу, наверно, а пока силюсь всячески узнать, здесь спрятали ее или нет.

— Не спеши, время терпит.

— А что поделывает «друг»?

— Шлет тебе привет. И Селим тоже. Не торопись. Знаешь поговорку: пустишь с крутизны коня скоро, сломаешь ноги себе и ему. Эту поговорку никогда не следует забывать.