Малолетки - Джон Харви

Позвонили из больницы и сказали, что в ближайшие полчаса Майкл Моррисон будет отправлен домой на машине «скорой помощи». Лоррейн заснула почти тут же, как только доела последний кусочек омлета. Резник поспешил взять тарелку, а то бы она выпала из ее рук. Он включил, приглушив звук, шестичасовую программу новостей по телевизору. Показали фотографию Эмили, дом и окрестности, упомянули женщину, которую хотела бы допросить полиция. Выйдя в прихожую, Резник позвонил в участок, поставив их в известность, что пробудет здесь еще час. Затем достал из шкафа в прихожей пальто и прикрыл им колени Лоррейн. Если бы у них с Элен сразу же после свадьбы родился ребенок, он был бы не намного моложе нее. Когда Резник потихоньку закрывал дверь в комнату, он услышал, как подъехала машина «скорой помощи».

– 25 —

Нейлор ходил по школам целый день. Он пил чай с встревоженными секретаршами в ожидании, когда освободятся классные руководители и найдут время для беседы с ним. Затем ему приходилось пить чай с ними. Все были потрясены случившимся, но пользы от всех этих разговоров было немного.

У Эмили в этом году сменились две классные руководительницы. «Это крайне нежелательная ситуация» – заявила Нейлору завуч школы, в ведении которой было регулирование учебного процесса и замена учителей. Так что ему пришлось разговаривать с девушкой-стажером, у которой были прыщи и голосок, лучше всего подходивший для пения гимнов в церковном хоре. «Эмили – приятная девочка, «умненькая», «по своей воле с чужим не пойдет» – ее рассказ не пролил никакого света на исчезновение ребенка. Нет, она не видела, чтобы кто-то вертелся около школы или чтобы Эмили была с кем-нибудь, кроме матери (она имела в виду Лоррейн). Если какая-то женщина и пряталась у ворот, то она ее не видела. Нейлору пришлось поблагодарить и договориться, что он придет на следующий день, чтобы поговорить с учительницей, подменяющей классную руководительницу на время отпуска.

В надежде, что случившееся освежит память людей, знавших Глорию Саммерс, и поможет в расследовании, он проделал путь в тени высоких домов, среди которых прошла ее короткая жизнь, до школы, в которой училась девочка. Но и этот поход оказался безрезультатным.

К половине четвертого Нейлор совершенно выдохся и решил, что понял теперь, почему школьные учителя очень часто выглядят, как марафонцы, причем проигравшие дистанцию. Основная причина, конечно, дети – их громадное количество, постоянный шум, который они производят: бегают, прыгают, кричат, постоянно что-то болтают. Нейлор подметил еще одну особенность – если обычно в школах на одно белое лицо приходится около двадцати выходцев из Азии и Африки, то в школе, где училась Глория – не менее тридцати.

Нет, он не имеет ничего против, но что-то тут не так. На память ему пришел фильм, сделанный в Штатах, «Горящая Миссисипи». Депутат-расист смотрит на черного ребенка их горничной, которого держит на руках его жена, и говорит: «Удивительно, какими забавными они выглядят маленькие и какими животными вырастают». Конечно, Нейлор так не думал. «Животные». Хотя он знает и таких. Ну и что! Он выходил из ворот, где надпись на медной дощечке была сделана на двух языках – английском и урду, а матери, дожидающиеся своих детей, одеты в яркие сари, и подумал: «А хотелось бы мне, чтобы в такую школу ходила моя дочь? Моя и Дебби? Чтобы она была единственной белой девочкой во всем классе?» Он не считал, что это было бы правильным.

И не только это. Забравшись в машину, он решил позвонить Дебби, как только закончит писать докладную. Ну а если придется разговаривать с этой коровой, ее матерью, что ж, поговорит и с ней.

– Ты имеешь в виду, что она лесбиянка, – засмеялась Алисон.

– Возможно. – Патель сделал какой-то неуклюжий жест.

– так получается из ее рассказа. Да и то, что Диана ездит туда постоянно. Ясно, что-то там происходит. – Алисон вновь ухмыльнулась ему поверх своего стакана.

Они сидели в «Пентхаус-баре» на самом верху гостиницы «Ройал». Патель заметил, что цена за каждую пинту пива повышалась на десять центов за этаж.

– Возможно, они просто хорошие друзья.

– Как мы?

– О нет. Я не думаю, что мы уже такие хорошие друзья.

– Может быть, мы никогда ими и не будем.

– О?

– Может, у меня тоже что-то не тан.

– Я так не думаю.

– Откуда тебе знать?

Патель улыбнулся и стал потягивать свое пиво. Он подумал о том, как она поцеловала его, сразу же, как только они зашли в лифт, даже не дожидаясь, пока за их спинами захлопнутся двери.

– Что с тобой сегодня?

Рей шаркал кроссовкой о край тротуара.

– Ничего.

– Тебя что-то беспокоит? Ты не сказал и пары слов за весь вечер.

– Это еще не весь вечер, глупая!

– Не смей называть меня глупой.

– Тогда не веди себя так. Еще только половина девятого.

– Возможно, – проворчала Сара. – Но впечатление, что гораздо позже. Один час с тобой, когда ты в таком настроении, все равно что вечность.

– Да?

– Да.

– Хорошо, есть только один путь исправить это, не так ли?

Рей развернулся на каблуках и пошел через площадь, засунув руки в карманы джинсов и не обращая внимания на крики Сары, звавшей его по имени. Махнув ногой, он поднял в воздух стаю голубей, сидевших вокруг фонтана.

Меняя скорость при подъеме на холм, Нейлор был готов изменить и свои намерения – быстро проскочить мимо дома, развернуться и махнуть по этой же дороге обратно. Вернуться в их с Дебби домик на уютном участке, где они начинали семейную жизнь и никогда раньше не были одиноки.

Он бросил взгляд в зеркало, включил сигнал поворота и затормозил. Когда он ставил машину на ручной тормоз, в окне шевельнулась занавеска. Нейлор отстегнул ремни безопасности и открыл дверцу.

Мать Дебби заставила его подождать, а открыв, поздоровалась с таким видом, будто глотнула уксуса. Может быть, ему только казалось, но у него всегда было чувство, что в этом доме стоит постоянный запах дезинфекции.

– Она там.

Она провела его в столовую, хотя Нейлор не мог даже представить, что мать Дебби приглашает кого-нибудь на обед. Если только она не делала исключение для местного гробовщика.

Дебби сидела в дальнем углу комнаты около закрытого занавеской окна, выпрямившись в кресле с полированными подлокотниками, стоявшим здесь еще до ее рождения. Их разделял раздвинутый во всю длину, почти от стенки до стенки, стол, фанерованный ореховым деревом. На полу в горшке росло какое-то растение с овальными листьями, клонившееся влево в тщетных поисках света.

На Дебби был черный вязаный жакет поверх черной кофты и бесформенная черная юбка, покрывавшая колени. На лице – никакой косметики. Нейлор подумал, уж не сектантство ли это, и если да, то какое?

– Привет, – произнес он громко, так, чтобы услышала ее мать, которая, несомненно, стояла за дверью. – Дебби, как ты?

Она взглянула ему в лицо и снова опустила голову.

– Как малышка?

Теперь она, не моргая, смотрела через левое плечо Нейлора.

– Дебби, ребенок…

– С ней все в порядке.

– Значит, я смогу повидать ее?

– Нет.

– Дебби, ради Бога…

– Я сказала – нет.

– Почему, черт возьми?!

– Потому.

– Что это за ответ?

– Единственный, который ты получишь.

Он обошел стол и увидел, как побелели ее пальцы, вцепившиеся в ручки кресла, а вся она сжалась, стараясь сделаться как можно меньше. В глазах стоял страх.

– Я не ударю тебя, – успокаивающе произнес он. – Тебе лучше не делать этого. Ты…

– Ты же знала, что я приду. Ты прекрасно знаешь, что я хочу видеть ребенка.

– У тебя странный способ выражать свою любовь.

– Что ты имеешь в виду?

– Вот что. Когда ты в последний раз приходил сюда? Когда в последний раз ты пытался увидеть свою дочь?

– Все дело в том, что каждый раз, когда я пытаюсь сделать это, твоя проклятая мать…

– Оставь мою мать в покое!

– С удовольствием.

– Если бы не моя мать…

– Мы были бы дома, все вместе – втроем.

– Нет.

– Да.

– Нет, не были бы, Кевин.

– Почему?

– Потому, что еще пара месяцев такой жизни, и я была бы в психушке, а ребенка отдали бы в детский дом.

Нейлор отступил назад, сильно ударившись бедром о край стола.

– Это полная чушь!

– Это правда.

– Нет, этого не может быть.

– Хорошо, спроси доктора, Кевин. Спроси ее. Это обычное явление, когда женщина испытывает депрессию после рождения ребенка.

– Депрессию? Ты была…

– Послушай, о чем я говорю. Я была больна, а ты возвращался домой поздно вечером, уже накачавшись пивом, хлопал всеми дверями и заваливался спать внизу. По утрам Ты отправлялся на работу в той же одежде, в которой приходил домой. Ты ничего не делал, чтобы помочь мне, и никогда не старался меня понять…

– Понять! Надо быть Эйнштейном, черт побери, чтобы понять тебя, когда ты бываешь в одном из своих настроений.