Четыре четверти - Мара Винтер

Итак, Хельга осталась ночевать. Я к ней не подходила. Она не подходила к обстановке. Мы, в семь утра, пили чай втроём, перед школой.

За окошком с мелкими стёклами и широкой крестовой рамой порошил снег. Брат, обескураженный ее присутствием, раскачивался на табурете с риском упасть. Оля наблюдала за Марком так, будто кроме него ничего не видит, не слышит и, более того, не хочет ни видеть, ни слышать. «Плагиат, братцы», – мрачно шутила я в голове. Курила сигарету. Так, будто ни его, ни её рядом нет.

С утра он представлял собой… ещё то зрелище. Волосы встрёпаны. Взгляд – сталинский: «Мы с товарищами посоветовались и решили, что вы излишни».

Они шёпотом переругивались в комнате, пока я умывалась в раковине. Мне даже не хотелось выяснять, о чём разговор. Её джинсы пришли в негодность, так что брат отдал ей свои – прямые и подвёрнутые снизу. Ссадины исчезли под тональником. Синяки на животе – огромные и чёрные. Как… с ноги били.

У меня ломило всё тело. Пекло голову. Видимо, поднималась температура. Оля ничем не показывала, что ей плохо. Мне становилось всё хуже. Можно было прогулять учёбу. Я, с ногами на стуле, куталась в махровый халат.

– Может, дома останешься? – предложил Марк. – Видок у тебя неважный.

– И правда, Март, – поддакнула Оля, подогнув под себя ногу и раскачивая другой. – Отдохнуть бы тебе, подлечиться.

– Кто бы говорил, – отбила я. Хельга не затягивалась, потому – не курила. По её словам. Хельга переводила сигареты попусту. По моим.

– Спорить бесполезно, – поделился с ней брат. – У неё всё по плану. Если в плане школа, пойдёт, хоть что делай. Единственное, почему может не пойти – предложи я ей что-нибудь более интересное.

– Например? – я выгнула брови, сражаясь с желанием их обматерить, обоих (её – за то, что вторглась, его – за то, что вторг к нам). – Остаться всем?

– Нельзя всем, – ответил он, глядя в пустой холодильник с сигаретой в зубах. – Ольгу, наверняка, искать начнут. Вломятся сюда. А так…

– Тогда я пойду, – отрезала я. – Лучше лечиться действием. Не замечать, что болеешь, болезнь сама и пройдёт. – Прикрытые веки. Ни зрачков, ни колец.

Затушила сигарету. Сходила в комнату. Достала шкатулку, вытащила лезвие с выбитым узором, кардиограммой, серебряную цепочку, и повесила его себе на шею. Вернулась. На меня повернули головы: «Прямо по курсу диверсант».

Марк вызвал такси, пожалев тридцать минут на пешую дорогу до школы. Парочка вполголоса обсуждала что-то на заднем сиденье. Мы заехали за сигаретами. Мне, тринадцатилетней, продали. В аптеках милые девушки-фармацевты собирают, заботливо так, корзинки для дезоморфинщиков.

Ларёк – квадратный домик. Снег лежит. Солнышко светит. Плита бетонная. Окна в "Ладе" приоткрыты.

– …а потом говорит, ну чего ты расселась? Кто за тебя уроки будет делать, Пушкин? – Олин голос, – медаль всем нужна, а мне ничего не надо, говорю, Ленор досмотреть и вскрыться.

– Посмей мне вскрыться, – голос Марка. – Воскрешу и руки оторву. Поняла? То ей медаль, то ей работай, у неё с последовательностью беда какая-то…

– Я и на вас взяла. – Села обратно, вперёд. Впихнула три пачки в рюкзак.

– Ты же знаешь, я не могу ваши крепкие, – сморщилась Оля. Нет, не ей было учить меня умирать.

– Приехали, – сообщил водитель.

До кабинета я шла в одиночестве. С надменно задранным подбородком. И летящей походкой.

Полежать бы на рельсах. В ожидании поезда,

который привезёт меня к тебе.

Написала маркером под рукавом, остановившись посреди коридора. Поздоровалась с парой знакомых. Выглядела вполне пристойно.

Тем временем классная жизнь бурлила.

Галя, скандальная толстушка с громадной для четырнадцати лет грудью, нарядами по последнему писку моды и осветлёнными волосами, протестующая против самого протеста, взъелась на Элю, обосновав так: «Она растрепала мой секрет!» Про симпатию к Вовчику из одиннадцатого. По кому, к слову, она весьма раскрепощённо рыдала на лестничной площадке, утешаемая толпой подружек и подпевал. Элина оказалась персоной нон-грата. Для всех, кроме нас с Дашей. Там, где привыкла чувствовать себя дома. Причины, как таковой, не было. Влияние Гали на умы, что удивительно, было.

Меня никто не трогал: за меня весь десятый. Дашу никто не трогал: не сильно отсвечивала, вернее, совсем не отсвечивала. Элю подкалывали насчёт языка, применённого не в том направлении. О несдержанности. О половой.

– Я ей самое сокровенное! – потрясала буферами Галина. – А она мне, она… какой монетой! – Я думала: «Жаль тебя. Не глянет на тебя Володя, а с нами, в гараже, пиво пил. Отыгрываешься за своё унижение, унижая другую: как глупо, как по-человечески». Представление назревало.

Входя в дверь за пятнадцать минут до звонка, я наткнулась на картину:

Галя упирает руки в боки, поддерживая полы кардигана. Руки можно было бы не ставить. Телеса поддерживают без них. Тон – презрительный. Она говорит, будто бы сама с собой. Несколько девочек – рядом. Не с собой. Перед партой Эли (в телефоне) и Даши (в тетрадке, с ручкой).

– Вчера на дополнительную физику одни пришли, полюбуйтесь на них. Весь класс не пришёл, а они пришли. Теперь нам всем объяснительные писать, Макаренко явится мозг выносить, а они – не причём, ботанички…

Я была не то, чтобы зла, скорее, раздражена. Я подошла к Гале со спины и повернула её, ухватив за плечо. Неожиданностью. Силой бы не повернула.

– Отвали от них уже наконец, – прошипела я. – На себя посмотри лучше. Если у тебя не хватает мозгов на формулы, это не значит, что все должны сбегать с уроков. – Класс замер.

Галю затрясло от злости. Её подруги предвкушали разборку с рукоприкладством, изготовившись на подвиг. Кто-то попытался разрядить обстановку: «Да ладно вам, девчонки, это не смешно…», но его миротворческому призыву не вняли. «Вовчик сказал, она похожа на хрюшку, – вспомнила я, – и он прав, нос пятачком, розовая, хвостик крючком вшить…»

– Ещё одна такая хрень, – в кромешной тишине произнесла Галя, – и я перестану с тобой церемониться! – Стенкой на стенку. Девочки на девочек. Два квартала львиц не старше восемнадцати. Их же парни снимают на видео. В порядке вещей. Вещи рвутся. Что-то во мне жаждало крови не меньше, чем они. Даша дёрнулась в моём направлении.

– Ещё одна такая реплика, – я улыбнулась, – и мои братья перестанут церемониться с тобой. – Разденут, выебут, выстебут и выкинут, а я с сижкой понаблюдаю. Может, и с камерой. – Чего встала? – отпихнула её, при всём весе в кардигане, с дороги. – Мне надо пройти.

– Оболенская, ты за это поплатишься, – крикнула Галина, выпучив глаза. – Не у одной братья! У меня такие…

– Угу, – достала учебники, раскладывая их на столе. – Знаю, какие братья за тобой стоят. Тёмненькие, носатые. Сестричку по кругу пускали. Давай, скажи, что это не так, – усмехнулась. – Две сестры, две чернильницы.

– Ты перегибаешь, – неуверенно начала одна из подружек.

– Галя не такая. Галя с Олесей не видится даже…