Правда о Великой Отечественной войне (сборник статей) - Б Соколов

Потери советских войск в Орловской наступательной операции в период с 12 июля по 18 августа можно оценить примерно в 860 000 человек, вдвое больше, чем в книге "Гриф секретности снят", поскольку, как мы видели выше, потери в Курской оборонительной операции были занижены в этом источнике наполовину. Суммарные потери советских войск во время их наступательных операций в ходе Курской битвы мы исчисляем приблизительно в 1 360 000 убитых, пленных, раненых и больных. Немецкие потери можно оценить примерно в 310 000 солдат и офицеров (из оценки потерь за весь период сражения в 360 000 человек 40 000 погибших, пропавших без вести и раненых и 10 000 больных - германские потери в ходе наступления на Курск). Соотношение потерь оказывается примерно 4,4:1, т. е. менее благоприятным для германской стороны, чем во время наступления на Курск, когда оно было близко к 7:1, особенно за счет успешных действий группы армий "Юг" под руководством Манштейна. За все время битвы советские потери достигли примерно 1 677 000 убитых, пленных, раненых и больных по сравнению примерно с 360 000 у вермахта. Кстати сказать, советские потери ранеными в июле и августе 1943 г. достигли своего максимума за весь период Великой Отечественной войны,[53] в основном за счет потерь в Курской битве.

Официальные цифры советских потерь боевых самолетов в ходе Курской битвы также значительно занижены. Авторы книги "Гриф секретности снят" утверждают, что безвозвратные потери советской авиации в Курской оборонительной операции составили 459 машин.[54] Однако из другого советского источника видно, что советские ВВС за время этой операции безвозвратно потеряли около 1000 самолетов только в воздушных боях, без учета тех машин, что были уничтожены на аэродромах или сбиты зенитной артиллерией.[55] Истинные потери в боевых самолетах по официальным публикациям преуменьшены более чем вдвое. Можно предположить, что официальные данные о потерях советской авиации в Курской битве преуменьшают действительные приблизительно в той же пропорции. Таким образом, потери в Белгородско-Харьковской и Орловской наступательных операциях можно оценить соответственно по минимуму в 300 человек и 2000 машин по сравнению с официальными 153 и 1014.[56] Потери люфтваффе в этом сражении мы оцениваем приблизительно в 2/3 от всех потерь, понесенных на Восточном фронте за июль и август, т. е. примерно в 700 самолетов. Соотношение потерь составляет по меньшей мере 4,7:1. Кстати говоря, полученная по нашей оценке цифра потерь советской авиации - 3300 машин - очень близка к советской цифре безвозвратных потерь люфтваффе в Курской битве - 3700 машин.

Следует сказать, что немецкая оценка потерь советской авиации, сделанная еще в ходе Курской битвы, была довольно-таки правильной, вопреки мнению известного австралийского военного историка Дж. Джукса, что эта оценка в несколько раз преувеличивала действительные потери. Согласно Военному дневнику германского верховного командования (ОКВ), в период с 5 по 10 июля летчики люфтваффе сбили 1269 советских самолетов, потеряв только 62 своих.[57]

Главными причинами столь разочаровывающего для советской стороны соотношения потерь в самолетах были недостаток боевой подготовки у пилотов, нехватка горючего и качественное преимущество немецких машин. Вплоть до лета 1943 г. советские истребители барражировали над полем боя не да максимальной, а на наиболее экономичной скорости.[58] Немцы обладали также преимуществом в тактике использования авиации и в оперативном руководстве военно-воздушными силами и обычно концентрировали почти все имеющиеся самолеты в решающих пунктах.

Советские безвозвратные потери танков и самоходных орудий во время Курской битвы составили 6064 машины.[59] Эту цифру подтверждают данные о безвозвратных потерях танков и самоходных орудий в советских танковых армиях в ходе отдельных операций этой битвы.[60] Эти потери в 4 раза превышают германские, даже если мы возьмем традиционную советскую оценку (скорее всего, завышенную) в 1500 уничтоженных танков и штурмовых орудий противника. Столь неблагоприятное для Красной Армии соотношение потерь можно объяснить как качественным превосходством новых немецких танков, так и превосходством германского командования в использовании и управлении танковыми войсками. Как признает советский источник, немецкие командиры использовали танки в компактных группировках и наносили удары в заранее выбранных направлениях. Тот же источник утверждает, что новые немецкие "тигры" и "пантеры" превосходили советские Т-34 "по ряду важнейших боевых показателей".[61 ]Еще одной причиной был сравнительно Низкий уровень подготовки советских экипажей, особенно механиков-водителей, которые вплоть до конца 1942 г. имели практику вождения от 5 до 10 часов, тогда как для уверенного управления танком необходимый минимум составлял 25 часов.[62]

Добавим также, что советское производство танков в 1943 г. не было таким высоким, каким оно показано в советских источниках. Согласно Н. А. Вознесенскому, советские ресурсы броневой стали увеличились на 350 тыс. т за первые два с половиной года войны.[63] К началу войны запасы проката черных металлов были недостаточны и даже не могли обеспечить работу промышленности в течение шести месяцев, что составляло необходимый мобилизационный запас.[64] В 1942 г. производство бронестали в Восточных районах страны (где в то время оно только и существовало) превысило в 1,8 раза все советское производство 1940 г.[65] Но в 1940 г. производство танков в СССР составляло менее 10 тыс. машин, в основном - легких танков. В этом случае довоенные советские запасы броневой стали никак не могли превышать 50 000 т. Следовательно, советская военная экономика за первые 2 1/2 года войны не могла использовать больше чем 400 000 т броневой стали. Однако, согласно официальным данным, с начала войны и до конца 1943 г. было произведено около 53 000 танков и самоходных орудий, в том числе не менее 30 000 Т-34.[66] Принимая во внимание, что броня одного танка Т-34 весила 15-20 т (полный боевой вес его различных моделей составлял от 28,5 до 30,9 т), производство одних только "тридцать четверок" требовало в этот период не менее 450 000 т бронестали, т. е. больше, чем ее имелось в распоряжении промышленности. Советские безвозвратные потери танков и самоходных орудий в 1943 г. достигли 23 500.[67] Советское танковое производство в 1943 г. составило 24 100 машин,[68] а с поставкой по ленд-лизу в 1943 г. - 3123.[69] Но на 1 января 1943 г. Красная Армия на советско-германском фронте располагала 13 176 танками и самоходными орудиями,[70] а к 1 января 1944 г. - только 5254.[71] Реальный дефицит танков в этом случае составил около 11 600 машин. Этот дефицит можно объяснить только сознательным искажением данных о советском производстве танков, которое было преувеличено Примерно вдвое.[72] Мы полагаем, что оценка среднемесячного советского производства не менее чем в 1500 танков и самоходок для второй половины 1943 г., сделанная немецкой разведкой и приведенная в мемуарах Манштейна,[73] близка к действительности, если собственно к советскому производству приплюсовать еще поставки по ленд-лизу.

Результаты Курской битвы были довольно-таки разочаровывающими для Советского Союза в плане соотношения потерь. Германское превосходство в области военного искусства оказалось безусловным. Возможное начало советского наступления ранее германского, еще в мае, дало бы лучшие шансы на успех, чем в действительности начавшаяся в июле-августе атака на Орел и Харьков. Во-первых, в мае у немцев еще не было новых танков и самолетов, и поэтому они не обладали тогда качественным превосходством в вооружении. Во-вторых, удары Красной Армии в июле и августе были направлены на участки фронта, соседние с теми, на которые ранее наступали на Курск германские ударные группировки, так что, когда немецкое наступление было остановлено, командование вермахта смогло быстро перебросить значительные силы по внутренним операционным линиям в угрожаемые сектора фронта. Оптимальным вариантом для советской стороны при проведении операций на Курской дуге была бы концентрация усилий основных наступающих группировок соответственно на крайнем северном основании Орловского плацдарма (к западу от Кром, как предлагали Жуков и Рокоссовский) и на крайнем южном основании Харьковского плацдарма. Успех советских ударных группировок, скорее всего, привел бы к глубокому обходу немецких войск, что вынудило бы немецких генералов к быстрому отступлению от сильно укрепленных позиций в районе Орла и Харькова и к отказу от наступления на Курск. В действительности так и произошло: осуществление "Цитадели" было остановлено после начала советской атаки на Орловский плацдарм, а когда 17 июля началось советское наступление в Донбассе, немцы окончательно отказались от надежды на возобновление "Цитадели". Кроме того, на последней стадии германское командование стало рассматривать "Цитадель" только как средство истощения сил противника.[74] Войска советского Центрального фронта были значительно ослаблены в ходе немецкого наступления на Курск и не имели времени для перегруппировки и подготовки глубокого флангового удара. Однако советское командование не могло откладывать атаку Брянского и Западного фронтов, поскольку войска на Курском выступе под сильным германским давлением попали в трудное положение. Начало наступления Воронежского и Степного фронтов было отложено до 3 августа, oae как тыловые службы не были готовы, а войска понесли тяжелые потери в людях и боевой технике во время наступления группы армий Манштейна. Советские войска, несмотря на свое превосходство в людях и вооружениях в 2-3 раза, практически подчинились воле противника и вынуждены были атаковать в тех секторах фронта, где немцам было легче всего обороняться, исходя из диспозиции германских сил.