Мила Хант - Эли Андерсон

– Хорошо. Обойдусь тем, что есть.

Тут моё внимание привлекает небольшой букет цветов.

– Это для кого?

Вера отвечает не сразу.

– Для моей сестры, – наконец выдыхает она. – Это была её комната.

Помолчав немного, Вера добавляет тоном, который пытается быть нейтральным:

– Она умерла.

Я вспоминаю реакцию Веры на слова Вигго, что я буду жить у них. Ещё раз оглядываюсь вокруг и осознаю, что я в комнате её сестры. И что я займу место той, которая исчезла, оставив в сердце девочки чёрную дыру. Мне становится понятна и дистанция, которую та держит, и её скрытность, и грусть. А также – вся глубина моей бестактности. Хочется обнять её, но я боюсь к ней подступиться. Застывшее тело Веры словно требует оставаться на почтительном расстоянии. Мне тоже часто бывает необходимо побыть одной. Чьё-нибудь участие может прорвать плотины боли. Ни я, ни Вера этого не хотим.

Я растерянно опускаюсь на кровать. Пытаюсь вернуться к самому важному, к тому, зачем я здесь, – моему заданию. Мне кажется, я его уже почти провалила. И единственный выход из этого запутанного положения – как можно скорее связаться с С. Он в ответе за всё, что со мной случилось. Он должен подсказать, как мне выпутаться. Я рефлекторно подношу руку к уху, потом к губе. Слышит ли он нас сейчас? Мог бы он вступить со мной в контакт, если бы захотел? В ангаре, куда меня притащили ребята из Службы безопасности, связь была уже очень плохой. Тот экран, блокирующий информационные потоки, о котором говорила леди А., как он функционирует здесь, в центре города? Есть ли в нём какие-нибудь дыры?

Мой взгляд вновь падает на Веру, которая по-прежнему стоит на пороге – неподвижно, как статуя, изображающая правосудие.

– Ты можешь подойти, я тебя не съем.

– Знаю.

Мне кажется, я увидела мимолётную улыбку. Но Вера не двигается с места. Хлопает входная дверь.

– Это родители. Они опоздали, – произносит она, взглянув на часы.

Последние слова звучат так сурово, словно Вера собирается отругать их.

– Что они делают в течение дня?

Мой вопрос её удивляет.

– То же самое, что мы все, – говорит Вера, пожимая плечами. – Работают, прибираются, ходят в магазин, готовят. На этой неделе их очередь варить ужин.

Она с любопытством смотрит на меня и спрашивает:

– А твои чем занимаются?

Я вспоминаю пятнадцатичасовой рабочий день моего отца и несколько бесплодную суету матери и отвечаю предельно уклончиво:

– В каком-то смысле тем же самым. Но можно сказать, они делегируют некоторые свои обязанности.

Мой ответ явно кажется Вере странным. Но она не настаивает.

– Сейчас они немного больше, чем я, занимаются хозяйством, поскольку я прохожу практику, – добавляет она.

– Практику? Где?

– В Службе безопасности. В бригадах самозащиты. Это я засекла ваш джип на съезде с моста.

– Спасибо, я тебе за это отплачу. Шутка, шутка, – поспешно добавляю я, видя её омрачившееся лицо.

Вера с трудом расслабляется. Я решаю ещё немного расспросить про практику.

– Ты хочешь работать в Службе безопасности?

– Я хочу попробовать разные варианты, чтобы всему научиться, – начинает рассказывать она, словно включила запись. – Я должна быть готова делать всё. Как и остальные.

Вера говорит так важно и наставительно, что это даже умиляет.

– Хорошо, это супер. А когда ты должна быть готова?

– К совершеннолетию.

– К восемнадцати годам? Ничего себе! Эта ваша практика – непростая штука!

– Мне двенадцать, – очень серьёзно отвечает Вера. – Я начну работать в четырнадцать. Как все. Практика длится два года.

– Совершеннолетие в четырнадцать лет? Да они сдурели!

Я спохватываюсь – слишком поздно, – что сказала о париях «они», тогда как должна делать вид, что принадлежу к этому миру.

– Ты ничего не знаешь, – удивляется Вера. – В деревне всё настолько по-другому?

Она издаёт короткий смешок, который ей совсем не идёт. У меня почему-то сжимается сердце.

– Ты права. Я ничего не знаю про все эти истории. Я была не такой серьёзной, как ты.

– И как оно?

– Что?

– В деревне?

Я вспоминаю искажённые изображения на экранах Центра. Что ей ответить?

– Грустно. Поди туда, поди сюда…

– А поля – это тоже грустно?

Лицо Веры немного оживляется, глаза расширяются и зажигаются. Она даже делает шаг внутрь комнаты. Я догадываюсь, что она ни разу не выбиралась за пределы Сити. Мне бы хотелось рассказать ей прекрасную историю, помочь вообразить чудесное место. Но я никогда не была склонна к мечтательности. Я слишком долго и слишком легко жила в комфорте, так что эта способность атрофировалась за ненадобностью. Значит, и пробудить чью-нибудь фантазию у меня вряд ли получится. Деревня… Мне на ум приходит только загородный дом моих родителей. Тут же образы Нильса и Жанны обрушиваются на меня, я пытаюсь отогнать воспоминание.

– Ну, скажем так… Это нечто зелёное, большое, монотонное и довольно скучное.

Вера разочарована. Её лицо вновь принимает нейтральное выражение. Я вздыхаю с облегчением. Всегда ненавидела деревню, потому что там чувствовала себя ещё более отверженной, чем в городе.

– У тебя есть братья или сёстры? – спрашивает Вера.

Очевидно, она со мной ещё не закончила. Я боюсь, что если заговорю о Пухе, то разревусь. Моё горло уже сжимается, и я знаю, что голос будет взлетать и падать, как на американских горках. Пытаюсь взять себя в руки.

– Да, брат. Младше тебя.

– То есть он ещё не проходит практику?

– А, это… нет… Да он и не особо стремится.

Вера снова становится серьёзной.

– Но у него нет выбора. Демос нуждается в нас. Так же, как и во взрослых.

У меня с трудом укладывается в голове то, о чём Вера говорит как о само собой разумеющемся. Неужели подростки в Демосе имеют те же права и обязанности, что взрослые? Я не рискую расспрашивать её прямо в лоб. Вера слишком сообразительна и в конце концов заподозрит неладное, обнаружив такое количество лакун в моих знаниях об устройстве общества.

– А у тебя есть братья или сёстры?

Лицо Веры каменеет прежде, чем я успеваю договорить свой идиотский вопрос. Она поворачивается и идёт к выходу.

– Мы ужинаем в девятнадцать тридцать. Через пять минут.

– Этого мне хватит, чтобы сходить на экскурсию в ванную.

Я поднимаюсь, свежая и бодрая, как столетняя старуха. Вера, не сделав ни малейшего движения, чтобы мне помочь, молча выходит из комнаты.

20

Через пять минут я нахожу Веру в комнате, полной света.

– Это гостиная, – объясняет она. – А там столовая.

Я бросаю взгляд на «гостиную». Нагромождение гигантских пуфов – кожаных мешков, наполненных