История моего моря - Кирилл Борисович Килунин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда я был мал, для меня все люди были почти одинаковыми, а различал я их так: женщины и мужчины, взрослые и дети, злые и добрые, свои и чужие. Я ничего не знал не про татар, не про коми, к которым принадлежали Светка и ее мама. Света любила рассказывать страшные сказки – про людей-зверей, и духов леса. Я, конечно их позабыл, наверное от того что сильно пугался и поэтому выбрасывал их из своей головы. Я помню, что у Светки и ее мамы дома было пусто – покосившийся одежный шкаф и полосатый матрас, на котором они спали вдвоем, использовав его вместо кровати. Иногда, украдкой от взрослых, я носил Свете хлеб, потому, что она как кукушонок, вечно была голодна, а ее мама пропадала по своим взрослым непонятным делам. А мы со Светкой часто прятались от мальчишек вдвоем, чтобы те не тыкали в нас пальцем, и гуляли, держась за руки, обследуя заброшенные стройки и чужие дворы. Так было лет до двенадцати, а затем я начал взрослеть. Светка уже повзрослела и от этого мой первый поцелуй, это – она, а еще она показала мне, чем мальчишки отличаются от девчонок, я краснел, мне было сладко и стыдно. Но все равно наши пути разошлись. Конечно, пробегая мимо мы говорили – «привет», но больше не желали знать о друг – друге почти «ничего». Когда ей исполнилось шестнадцать, я узнал, что Светка сбежала из дома. Ее никто не искал, мать Светы пила последние лет пять и в один черный день не вернулась домой, а в их со Светкой квартиру заехали какие – то незнакомые люди, и стали там жить, поставив железную дверь взамен старой – фанерной, на которой я тайно ржавым перочинным ножом вырезал свое сердце.
Я встретил Светку через год, после того как мне самому исполнилось семнадцать лет, на колхозном рынке на улице 1905 года, там среди цыганского гвалта, она щербато улыбалась и держала за правую руку какого-то рыжего паренька, примерно ее возраста. Они вместе продавали душистую лесную землянику и зверобой, тогда у меня отлегло от души, но я так и не решился к ним подойти, чтобы сказать свой – «привет…»
* * *Я сам тогда был с приветом, вернее влюблен, да еще в девчонку на два года старше. Мне очень хотелось сказать ей: «Хочешь, я буду познавать тебя как первооткрыватель незнакомую планету, главное, это твоя атмосфера, пригодна ли она для дыхания, или, может быть, я задохнусь…» Но я ничего не сказал, смотрел влюбленным взглядом со стороны и молчал…… вспоминая, как Светка в свои двенадцать, говорила, что мои глаза похожи на два голубых озера.
* * *Дед рассказывал, что на одном Голубом озере – на языке коми «Пыш ты», когда он был таким же молодым и глупым как я, и тоже страдал от любви, они отправляли в особую ночь по воде деревянные плотики с восковыми свечами. Таким способом по вере предков человек мог распутать любую свалившуюся на него сложную жизненную ситуацию, проблему, найти свой правильный путь или верный выход. Так коми обращались к мудрым – умершим предкам…, со своей просьбой. Но я тогда мало верил в подобные сказки и не знал где искать свое озеро «Пыш ты».
* * *Зато, я тогда полюбил гулять по ночам, в свои семнадцать лет. Я всегда старался держаться тени, в глубине самой темной ее половины, и думал что я сам тень, живу среди теней, и меня действительно никто не замечал, только особые люди. Дед бы сказал, что в них еще дремлет перводух – священный тотем племен, и они, если не осознают того сами, пользуются своим звериным чутьем, то есть чувствуют или – слышат лес, даже если это – всего лишь каменные джунгли, которыми называют большие города, такие как наш. Еще они, как и я чувствуют брошенный взгляд, эти люди, с тотемом внутри.
Мои ночные гуляния холодили кровь. Я чувствовал вкус жизни на своих губах или смерти, и осознавал, что все это – может закончиться плохо, но не закончилось. Родная тетка взяла меня к себе на работу, чтобы я не болтался без дела. Был самый разгар девяностых и каждый выживал, как мог. Тетя Галя затеяла агробизнес – продажу саженцев, рассады и семян. Тогда многие старались держать огороды, чтоб прокормить свои семьи. Сама тетка заведовала кафедрой овощеводства в местном сельскохозяйственном институте и для начала взяла в аренду, а затем выкупила пришедшую в упадок Липовую гору – бывшую в советские времена подсобным хозяйством ее родного института.
Липовая гора, это запущенный сквер, заросшие сорняками серые пустыри и ржавые теплицы, засыпанные битым стеклом, парочка вросших в жухлые травы тракторов и бревенчатые неприветливые дома – бараки. Тетка получила три таких дома в личное пользование. В остальных домах – бараках, в запущенном сквере их было еще штук пятнадцать, жили разные люди. В основном, это были – выселенные сюда из своих городских квартир безумные старухи, алконавты, бомжи, занявшие пустующие помещения, и бывшие работники институтского подсобного хозяйства, заселившиеся сюда еще в эпоху цветущего социализма, и брошенные затем вместе со ставшим вдруг никому ненужным институтским хозяйством. Они возделывали в меру своих малых сил чахлые грядки, пасли облезлых коз, варили самогон на продажу, иногда рожали детей и, конечно же, умирали, их хоронили тут же, я сам видел эти безымянные могилки.
А мы под руководством деятельной тети Гали локально поднимали сельское хозяйство. Тогда, моим напарником стал крепенький мужичок – небольшого росточка с узкими колючими глазками цвета африканского кофе и мозолистыми ладонями, больше похожими на две совковых лопаты. Я звал его Аниськин, сам он называл себя Сашей, кажется, он был на пенсии по выслуге лет и большую часть своей жизни проработал сельским участковым, где – то в Кудымкарском районе, типичный северный «комик».
Саша – Аниськин, постоянно носил: старый ментовский кожан из скрипучего кожзама, стертые берцы, совдеповское трико с вытянутыми коленками, и китель без знаком отличия. Разговаривал он тихим скрипучим голосом, похожим на звуки сломанного радиоприемника, при этом постоянно рассказывал разные байки, объявляя очередной перекур. Наверное, это был его милицейский способ отлынивать от тяжелого физического труда. Мы с ним копали или откапывали вместе старый подвал, клали кирпичную стену для нового гаража, чистили от стекла теплицы, латали дырявые крыши, и таскали нескончаемые мешки с мусором – десятки, сотни мешков, он был
