Как взять власть в России? Империя, ее народ и его охрана - Александр Андреев

Третье отделение создало огромную сеть агентов и провокаторов, среди которых было много добровольцев. Они действовали во всех слоях населения и выявлявших умонастроения общества с последующим изъятием из него всех недовольных военно-полицейскими порядками в империи.

Тюрьмы, каторга и ссылка не пустовали. Были затравлены и погибли многие выдающиеся люди николаевского времени. Из Лондона газета почти первого в России политического эмигранта А.Герцена «Колокол» «звала живых», рассказывала о министрах-казнокрадах, судьях-взяточниках, чиновниках-самодурах, помещиках-крепостниках. Комендант Петропавловсой крепости получал удовольствие от того, что говорил своим потенциальным клиентам о давно приготовленных для них казематах. В 1848 году в Санкт-Петербурге грянуло дело о петрашевцах.

Информацию о собраниях и беседах в петербургском доме дворянина М.Петрашевского получила полиция МВД. Она ввела провокатора в кружок, в котором обсуждались теории социалистов Сен-Симона и Оуэна, мечтали о лучшем будущем для России и ее народа. Министр внутренних дел сообщил о собраниях государю, как о раскрытии преступления, угрожавшего Отечеству. Разъяренный Николай I орал на начальника Третьего отделения графа М.Орлова, что у его агентов нет нюха и назвал их сопливыми псами. Орлов доложил царю, что дело петрашевцев не стоит выеденного яйца и не несет никакой опасности для империи. Достаточно без шума и скандала поговорить с Петрашевским, чтобы он прекратил собрания. Революция 1848 года в Европе напугала царя и в ночь на 23 апреля 1849 года совместными группами Третьего отделения и МВД было арестовано сорок восемь посетителей собраний Петрашевского. Чтобы убеждать императора в своей необходимости, получать звания, чины, ордена, премии, Третье отделение и Министерство внутренних дел пугали императора выдуманными заговорами, блефуя, как высокопрофессиональные шулера. Началось выдумывание и создание «тайных обществ». Управляющий Третьим отделением Л.Дубельт писал: «Вот и у нас заговор! Слава Богу, что вовремя открыли. Петропавловская крепость и Сибирь – сколько ни употребляют эти средства, все никого не исправляют». Незадолго до дела Петрашевского жандармы разгромили литературно-философское Кирилло-Мефодиевское братство, среди членов которого были выдающиеся историк Н.Костомаров и поэт Т.Шевченко. После сидения в Петропавловской крепости их сослали.

Петрашевцев обвинили за политические разговоры и мечтания. В империи считалось преступлением даже чтение письма критика В.Белинского писателю Н.Гоголю, в котором утверждалось, что нужно с помощью законов соблюдать чувство собственного достоинства каждого человека. Двадцать человек из кружка М.Петрашевского приговорили за беседы к смертной казни. Их привезли на Семеновскую площадь Петербурга, огласили приговор, связали осужденных, надели на их головы мешки, выстроили напротив расстрельную команду, клацнули ружейными затворами и в последний момент остановили казнь, заменив ее многолетней сибирской каторгой. Среди почти казненных был великий русский писатель Федор Достоевский.

Выдающийся русский писатель Михаил Салтыков-Щедрин, сосланный ни за что, писал о николаевских чиновниках: «Зависть и жадность у вас первого сорта. Так как вы эту жадность произвольно смешали с правом, то и думаете, что вам предстоит слопать мир. Вот почему вас везде ненавидят. Всякий убежден, что при одном вашем появлении должна умереть любая мысль о свободе».

Общество и появляющаяся интеллигенция стали называть власть Николая I карающей силой. Началось отчуждение между властью и обществом. В бюрократической стране процветали бесконтрольность и злоупотребления. Император сам заявлял цесаревичу, что в России не воруют только они двое. Третье отделение докладывало царю в обзорах общественного мнения: «Мнение двора, придворного общества, не представляет значения для правительства, так как это мнение не играет никакой роли в обществе. В высшем обществе существуют две группы – недовольные опальные вельможи и сторонники аристократической конституции на английский манер, и довольные. Обе группы не представляют никакой угрозы в смысле перехода к какому-либо действию. Улучшение настроения и мнения среднего класса помещиков, неслужащих дворян, купцов первой гильдии, образованных людей и литераторов прогрессирует с поразительной быстротой. Чиновничество не внушает сколько-нибудь серьезных опасений, но оно морально наиболее развращено. Хищения, подлоги, превратное толкование законов – вот их ремесло. К несчастью, они-то и правят, и не только отдельные, наиболее крупные из них, но, в сущности, все, так как им всем известны все тонкости бюрократической системы. Министр финансов человек знающий и просвещенный, трудолюбивый, но упрямый, слушает только нескольких любимцев, которые его обманывают. Министр внутренних дел враг хищений, но совершенный невежа. Министр народного просвещения мракобес. Военный министр предмет ненависти всех без исключения. Морской министр прямо обвинен в воровстве. Армия вполне спокойна и прекрасно настроена. Крестьяне ждут освобождения. Духовенство живет почти в одинаковых условиях с крестьянством и заражается его настроениями. Молодежь, дворянчики от 17 до 25 лет, составляет в массе самую гангренозную часть империи. Среди этих сумасбродов мы видим зародыши якобинства, революционный и реформаторский дух, прикрывающийся маской русского патриотизма. Из-за дурного воспитания эти молодые люди превращаются в карбонариев. Экзальтированная молодежь мечтает о возможности русской конституции, уничтожении рангов, достичь которых у них не хватает терпения, и о свободе, которой они совершенно не понимают, но которую полагают в отсутствии подчинения. Страх быть обнаруженными удерживает их от создания тайных обществ».

Любое неофициальное мнение как событие чрезвычайной важности раздувалось до предела. За пение «непристойных» песен в студенческих пирушках студентов жестоко наказывали. Все, что было чуть выше дозволенного, вдруг становилось страшным преступлением. В обществе говорили о генерале Л.Дубельте, что «он выдумывает заговоры, чтобы пугать постоянно власть и этим доказывать свою необходимость». Сам Дубельт докладывал царю: «Зло существует в отдельности, но везде преследуется при его обнаружении. Покровительства и послабления злу нет. Если министры и другие власти не могут совсем искоренить беспорядок, то потому, что иные злоупотребления по общему порядку вещей существуют и всегда будут существовать у всех народов. В России по судебной и по административным частям нет общих вопиющих притеснений и злоупотреблений. Всем недовольны только те, кто по своему беспокойному характеру или неблагоразумию будут недовольны всегда».

Всем недовольным в Третьем отделении задавали вопрос: «Откуда вы заимствовали свободный образ мыслей – от общества, от внушений других, от чтения книг и рукописей, и каких именно?» Многие декабристы называли и писали по памяти стихи Александра Пушкина. По уставу 1828 года цензорам приказывалось: «Если будет представлено кем-либо на рассмотрение цензуры книги или художественное произведение, обнаруживающие в сочинителе или художнике нарушителя обязанностей верноподданного, то об этом нужно немедленно извещать высшее начальство для установления надзора за виновным или предания его суду по законам». Николай I лично читал все немногочисленные общественные журналы и требовал представить подробные сведения о благонадежности издателя. Поэт называл в стихах улыбку возлюбленной небесной. Цензор стихи запрещал: «Сказано слишком сильно. Женщина недостойна того, чтобы называть ее улыбку небесной». Поэт писал, что нежный взгляд возлюбленной дороже ему внимания вселенной. Цензор запрещал: «Сильно сказано. Во Вселенной есть цари и законные власти, вниманием которых нужно и должно дорожить». Сам Николай I выносил на обсуждение своего ближнего круга вопрос: «Должны ли мы считать французскую революцию революцией. Можно ли печатать в России, что Рим был республикой, а в Англии конституционное правление? Может быть, лучше писать и даже думать, что на свете не было и нет ничего подобного?»

Большое значение придавалось оценке русской общественной жизни Европой. В Германии, Австрии, Франции работали специальные чиновники, пытавшиеся опровергать резкие материалы, печатавшиеся за границей об императоре и его России. В 1836 году лично Николай за случайно опубликованное в журнале «Телескоп» полемическое письмо П.Чаадаева объявил его сумасшедшим. А.Бенкендорф писал московскому военному губернатору: «Государю императору угодно, чтобы вы поручили лечение Чаадаева докторам и употребили все средства для восстановления его здоровья». Дважды сосланный под пули великий русский поэт Михаил Лермонтов писал:

«Прощай, немытая Россия,Страна рабов, страна господ.И вы, мундиры голубые,И ты, им преданный народ.Быть может, за стеной КавказаУкроюсь от твоих пашей,От их всевидящего глаза,От их всеслышащих ушей».

Ввоз книг из Европы контролировался, в книжных магазинах многих городов производились неожиданные обыски, недозволенные цензурой книги отбирались, книготорговцев судили. Не разрешалось не только писать о волновавших общество передовых идеях, но даже опровергать их. Политический сыск вмешивался во все стороны общественной российской жизни. По каждому из многочисленных доносов заводилось дело и шло расследование. Ежегодно фиксировалось более пяти тысяч «прошений» от лиц всех сословий. Николай писал начальнику Третьего отделения: «Объявить доносителям, что если пишут вздор, то с ними нужно поступать, как с сумасшедшими». Страна жила в блестяще организованном беспорядке. Николай лично разрешал каждому офицеру уходить в отпуск, купцу учиться в учебных заведениях, сам был цензором Александра Пушкина. В обществе читали копии приговора Ф.Достоевскому в ноябре 1849 года с резолюцией Николая I: