Материнская власть. Психологические последствия в жизни взрослых людей. Как начать жить своей жизнью - Елена Андреевна Новоселова

Поправить воротничок

Моя клиентка, 30-летняя Марина, говорит о своей девятилетней дочке:

— Машка — такая недотрога. Невозможно даже воротничок ей поправить — она сразу передергивается вся и отпрыгивает. Хорошо еще, если не шипит. И кричит: «Мне так неудобно!» — абсолютно всегда, что бы я ни сделала.

— А зачем? — говорю. — Зачем вы ей воротничок поправляете?

— Ну я же чувствую, что ей неудобно! Не может быть человеку удобно, когда воротничок шею трет. Или колготки сморщенные. А раньше вообще ужас, сидит человек с соплями и гоняет их туда-сюда. Я прямо физически чувствую, как они там внутри клокочут… Платочек ей даю — ни в какую! Почему она такая упрямая?

— А когда вам самой неудобно, вы это тоже хорошо чувствуете?

— Да я когда шапку надеваю, восемь раз ее поправлю, чтобы сидела в точности так, как я хочу.

Марина высокочувствительна. И ей кажется, что она чувствует не только себя, но и своего ребенка. Судит по себе: ну не может быть удобно вот так — с соплями! Тело дочери в каком-то смысла кажется ей частью собственного тела. Когда речь о младенце, это естественно. Но Маше уже девять.

Что произошло?

Многим родителям знакомо чувство, что ребенок — часть их тела, как рука или нога. До определенной поры ребенок и в самом деле отчасти лишен субъектности, так как не может заявить о ней. В течение почти всей человеческой истории эта «определенная пора» длилась до совершеннолетия и даже дольше. Ребенок был существом бесправным — вплоть до того, что во многих обществах его убийство никак не каралось. Взрослые члены семьи могли сделать с ребенком что угодно. Еще в XIX веке велись горячие споры о том, до каких пределов простирается «естественное право родителя бить детей»: если он плетью бьет трехлетку за украденную горсть винограда, не следует ли вмешаться?

В России, крестьянская культура которой была общинной, контролировать ребенка традиционно могли и другие взрослые. В советское время «коллективное тело» формировалось в коммуналках, бараках, избах, армии. Там, где все спят вповалку на полатях и делают детей на глазах у других детей, приватности и субъектности не существует в принципе. Там поправить сыну воротник — это все равно что поправить его себе самому. Там бабушка говорит молодой маме: «Шапочку ему надень». Это общинная забота: бабушка тревожится за чужого внука, потому что для нее нет границ между чужими и своими малышами. А уж если это ее собственный внук, то она и подавно лучше знает, когда он голоден, а когда ему холодно. Просто по праву старшинства.

Сейчас мы растим индивидуумов, обладающих собственной свободной волей. А значит, субъектность ребенка для нас — приоритет, и развивать ее принято начинать очень рано. Мы предлагаем на завтрак выбор — творог или кашу, спрашиваем, какую одежду малыш хочет надеть. И, разумеется, мы рано приучаем ребенка к тому, что его тело — только его собственное, а не мамино и не чье-либо еще.

Конечно, месячного младенца не спрашивают, когда менять памперс. Его тело пока ему не вполне принадлежит. Но подросший ребенок учится сам контролировать свое желание сходить в туалет, собственные сопли, чистоту и то, каким образом на нем надеты вещи. Например, трехлетнему ребенку может быть очень важно обуться самостоятельно. Допустим, он надел ботинок не на ту ногу, родитель его переобувает, а ребенок снова садится, снимает ботинок и надевает опять — но обязательно сам. Помочь себе не дает, бросается в крик. Выглядит смешно, но это необходимый этап развития. Если в этот момент переборщить с родительской опекой, ребенок может продолжить настаивать на своем и бороться за свою телесную независимость. Потребность в развитии в этом возрасте так сильна, что малыш не боится даже поссориться с мамой.

В шесть-семь лет и тем более в десять сыну или дочери особенно важно, чтобы родители не трогали их при других людях. Когда мать начинает, например, собственноручно стирать следы шоколада со рта дочери-школьницы, она может ощущать это как унижение, потому что с ней обращаются как с маленькой, то есть как с объектом заботы. А она уже не объект, а субъект. Ей важно иметь отдельное, собственное тело, к которому никто не притрагивается без разрешения с целью внести какие-то усовершенствования. Обнимать себя они в этом возрасте обычно все-таки еще разрешают даже без спроса. К 13 годам лучше уже просить разрешения: «Можно, я тебя обниму?»

Это вовсе не значит, что вы никогда больше не сможете без разрешения обнять собственного ребенка: к 17–18 годам, когда субъектность полностью завоевана и освоена, молодой взрослый начинает чувствовать те моменты нежности, иронии, новой дружбы между родителем и выросшим ребенком, когда старший может похлопать по плечу или приобнять — и это уже не ощущается как присвоение, низведение до малыша.

К сожалению, бывают мамы, которые продолжают поправлять детям воротнички, даже когда тем уже 50 и они приехали домой на праздники. И делают это отнюдь не бережно и трепетно, а бестактно и бесцеремонно: ну иди сюда, кровиночка, замарашка, весь изгваздался, испачкался, хрюшка моя. Почему это я не имею права, ведь это же мое, ты для меня всегда остаешься ребенком. За этими маленькими проявлениями бесцеремонности стоит большая проблема уважения к человеку, которого родитель когда-то «на горшок сажал».

Из этого же ряда — рассказывание полуумилительных-полуунизительных историй из детства при знакомых подросшего ребенка. Например, коронный номер свекрови или тещи — поведать что-нибудь из такого при женихе/невесте. Рассказывая об этом, мать бессознательно возвращает взрослого ребенка под свою власть и одновременно делает его в глазах любимого/любимой слегка смешным, чуточку обесцененным. Известная ведь шутка: если чересчур влюблен — представь свою принцессу на горшке; так что эти рассказы могут быть не столь уж невинны. За ними стоит, конечно, ревность и попытки напомнить всем: этот человек когда-то был моей частью — и сейчас в каком-то символическом смысле остается ею.

Что делать?

Ваши родители до сих пор, условно говоря, поправляют вам воротничок? Конечно, я не советую подросшим детям разоблачать матерей, когда те практикуют подобные мелочи. Если дело ограничивается только прикосновениями и шутками, мы понимаем, что мама может таким образом сбрасывать накопившиеся чувства — ревность, смятение, грусть от того, что малыш вырос, а она постарела. Если вас все это не слишком беспокоит, дайте ей эту отдушину. Но если мама постоянно пытается установить над вами контроль и в более