Приказы не обсуждаются - Игорь Берег

У Евгения склонность к изучению иностранных языков всегда была, да и нравились ему независимые люди, умеющие за себя постоять и дать достойный отпор зарвавшемуся дураку. Вот и сходился он с переводчиками сначала на юге Анголы, в Лубанго, а потом и в Луанде.

В тот вечер местные переводчики пришли сообщить, что завтра все-таки на самолет Миронова и его людей посадят. Начальство же эту долгожданную новость пока довести до личного состава группы не удосужилось. Информация была принята на «ура», вестников нужно было срочно чем-то угостить, и десантники начали срочно рыться в рюкзаках, разыскивая чудом уцелевшие заначки. Но переводчики их тут же успокоили, заявив, что все необходимое они принесли с собой, а пришли не только для того, чтобы сказать о скором отлете, но и засвидетельствовать свое почтение к настоящим мужчинам и воинам. Услышать это было лестно.

Вот среди принесенного переводчиками горючего и оказалась та самая бутылка-путешественница. Ее историю собравшимся рассказал сын дипломата, который, будучи в отпуске и отправляясь обратно к месту службы, прихватил странницу из папенькиного бара. В качестве гуманитарной помощи старшего поколения младшему. В Луанде путешествие «Столичной», дважды пересекшей Атлантический океан, закончилось. Участники вечеринки потом удивлялись: стоило такую хреновую водку таскать сначала в Штаты, а потом обратно, в Союз?

Историю эту Евгений вспомнил сначала, когда покупал попавшуюся ему на глаза бутылку, и вот теперь, доставая «Московскую» из чемодана. Впрочем, к делу это не относилось, просто не хотелось гнать сейчас Карла в подвал дома, где у того хранились вина и крепкие напитки. Последние — непонятно для кого, поскольку Шнайдеры ничего крепче пятнадцати градусов не употребляли.

Но сейчас случай был особый, и отвертеться Карл от выпивки никак не мог. Он обреченно глянул на бутылку, воздвигнутую Евгением на маленький столик, на самого Евгения, несущего из душевой комнаты два стакана, а затем распечатывающего пакетик с тонкими твердокопчеными колбасками, и обреченно вздохнул.

А Миронов, разложив нехитрую закусь на каком-то рекламном буклете, невесть отчего валявшемся в его комнате, споро плеснул в оба стакана, взглядом приказал Карлу взять один, а сам поднял второй.

— Ну, давай выпьем… за наше возвращение из Франции!

Карл начал вяло что-то говорить, сопротивляясь, но Евгений поторопил его:

— Давай, давай, пей! Мы ведь вернулись из Франции? Вернулись? Без аварий по дороге? Без! Значит, надо выпить. Так сказать, судьбу отблагодарить.

И они выпили. Евгений немного содрогнулся: водка была не то чтобы теплая, а комнатной температуры. То есть не очень приятная. Но ради дела приходилось пить и не такую.

Карл же свои полстакана осушил не поморщившись, словно воду пил, даже не минеральную, а из-под крана. Миронов с уважение глянул на него, потом понял, что у партнера сейчас сильнейший стресс и он даже не чувствует крепости напитка. Понятное дело. Ничего, через десяток минут отмякнет, разогреется. Тогда и поговорить можно будет.

— Ты закусывай, закусывай! — кивнул он на колбасные обломки. Ножом как-то не догадался воспользоваться, ломал произведения мюнхенских колбасников руками. Карл вяло пожевал.

— Как у нас говорится, — потер ладони Евгений, — между первой и второй пуля не должна пролететь!

И плеснул в стаканы по новой.

Карл при его словах вздрогнул, но все же стакан взял твердой рукой.

— Давай теперь за наших женщин! — провозгласил Миронов. — Пусть они всегда делают нашу жизнь веселой и беззаботной!

Карл вздрогнул опять, на этот раз уже заметнее.

Они выпили, и Евгений опять плеснул, совсем по чуть-чуть. Ему совсем не хотелось, чтобы Карл прежде времени сломался, как тогда, в Рибевиле. Им еще поговорить нужно.

Встал, подошел к балконной двери, все еще открытой, опять закурил. Шнайдер сидел у столика, задумчиво покручивая в пальцах стакан. Разговора пока не начинал. Но Евгений не торопил его. Заговорит, куда он денется. Когда созреет.

В ночной темноте фонари подсвечивали листву деревьев в сквере. Было очень тихо. Нигде не орали пьяные компании, не завывали сигнализации потревоженных кем-то автомобилей. Здесь Миронов действительно что-то не слышал, чтобы хоть когда-то раздалось это душераздирающее: «Уа, уа, бип, бип, бип!», которым переполнены московские ночи. Один приятель как-то пошутил: «По ночам автомобилям снится, что их хозяева потерялись, и они кричат в ужасе».

А люди от их крика просыпаются в холодном поту…

— Слушай, — обратился он к Карлу. — Ты никогда не рассказывал о своих родителях. Они живы?

— Нет, — покачал головой Шнайдер. — Уже умерли.

— А кем они были?

— Папа — большим начальником, а мать — домохозяйка. Ей незачем было работать. Да она бы и не смогла.

— Почему это?

— Язык плохо знала, — нехотя признался Карл.

— Как это? — не понял Евгений.

— Понимаешь, она… была русской.

— Вот это да! — ошеломленно сказал Евгений. — Ничего себе! Так выходит, ты сам — наполовину русский? А у евреев вообще национальность по матери считается. Ни фига себе — соотечественник! Что же ты раньше молчал?

— Да как-то к слову не пришлось, — сказал Карл. Водка уже начала свое благотворное действие. Щеки у него порозовели, на лбу выступили капельки пота.

— И где твой отец ее нашел? — не унимался Евгений.

— В лагере…

— К-каком лагере? Концентрационном, что ли? — от удивления Миронов даже начал слегка заикаться.

— Можно и так сказать. В ГУЛАГе.

— Что там-то твои родители делали? — возопил совсем уже ошарашенный Евгений. — Они что, шпионами были?

— Ну почему, шпионами? — недовольно поморщился Карл. — Отец в Поволжье газетой руководил. А война с Германией началась, его и забрали. Потом на поселении жил. Там с мамой познакомился. Ее отец каким-то заслуженным комиссаром был. Попал под сталинские репрессии, семья тоже. Вот они познакомились, поженились. А когда война кончилась, уехали в ГДР. Отец коммунистом был, здесь неплохую работу нашел, стал директором завода.

— Так вот почему вы с Паулем так хорошо по-русски разговариваете, — догадался Евгений. — Вы же и впрямь наполовину русские.

— Не знаю, — скривился Карл. Ему явно не нравилась такая постановка вопроса. — Я себя чувствую настоящим немцем!

— А Пауль? — вкрадчиво спросил Миронов.

— Пауль может думать так, как он хочет! — заявил резким тоном Шнайдер. И стало ясно, что старший брат его совсем не считает себя чистокровным германцем и тяготеет к славянам. Отсюда его приятельство с советскими офицерами и интерес к происходящему сейчас в России.