Всадник авангарда - Роберт Маккаммон

Мэтью стоял в свете разгорающегося дня возле релинга штирборта, и вдруг почувствовал, как его тронули за руку. Он обернулся — на него смотрела, прищурившись, мадам Чилени.

— Я должна показать вам вашу каюту. С капитаном Фалько вы увидитесь позже, а сейчас вам будет подан завтрак и большой бокал вина, чтобы лучше спалось.

— Вина с зельем? — спросил Мэтью.

— Вы желали бы?

Он чуть не сказал «да». Может, и сказал бы, если бы успел подумать. Мэтью слишком устал, чтобы заснуть по собственной воле. Да и кто бы заснул, если бы его пригласили пересечь Атлантику, чтобы стать у профессора Фелла «всадником авангарда»?

За кормой таял город Нью-Йорк. В этом свете и на таком отдалении он казался серым.

Прощай, серое царство, подумал Мэтью. Как бы ни повернулось дело, а прежним он уже не будет никогда. Одно время он думал, будто сам окаменел душой, чтобы не сойти с ума от чудовищных преступлений Тирануса Слотера. Но теперь Мэтью понимал, что по сравнению с нынешним путешествием то страшное приключение может оказаться прогулкой в парке.

Так что — прощай, серое царство, потому что сейчас ум должен быть ясен и глаз остер. Больше, чем когда бы то ни было, ему нужно стать истинным Мэтью Корбеттом. И, подумал он мрачно, помоги этому Мэтью Корбетту Господь.

«Ночная летунья» повернулась, ложась на курс. Перед носом корабля выпрыгнул дельфин, хлынули из облаков лучи солнца, заиграло море, а Мэтью побрел за мадам Чилени навстречу хорошему завтраку и стакану доброго сна.

Часть вторая

МУХА В МЕДУ

Глава двенадцатая

Шли дни, корабль плыл по океану, который бывал и тихим, и бурливым в один и тот же день. Бывало, дождь поливал из темных туч, а потом из сердца тьмы внезапно прорывалось солнце. Блестел на переливающихся волнах бледный свет луны, ярко-синими лентами сновали по своим делам морские обитатели, а Мэтью чувствовал, что постепенно выздоравливает.

В этом процессе ему помогал доктор по имени Джонатан Джентри. Утром после завтрака и по вечерам перед подачей ужина Джентри заходил к нему в каюту. Иногда приносил какой-нибудь лекарственный отвар, отклеивал повязку под левым глазом и проверял швы, потом накладывал какую-то зеленую мазь и снова заклеивал повязку. Еще доктор дал Мэтью кусок мыла, пахнущего травами, и велел держать все в чистоте, потому что такое серьезное атлантическое путешествие — дело неприятное, и на грязи, въевшейся в доски корабля, цвели все виды плесени. Не говоря уже о крысах, которые так нахально всюду шныряли, что моряки даже давали им клички.

И каждый раз Мэтью задавал доктору Джентри одни и те же вопросы:

Первый: «Хорошо ли обращаются с Берри и Зедом?»

Ответ всегда был один и тот же: «Разумеется, хорошо».

И второй вопрос: «Можно ли мне их увидеть?»

«Пока еще нет».

И третий вопрос: «Когда я узнаю, что за проблема у Фелла?»

Ответ на это: «В свое время, Мэтью. — И потом следовало: — Не забывайте выходить на палубу для прогулки. Лучше прямо сейчас, да?»

Мэтью всегда согласно кивал. На самом деле он очень ждал этих прогулок. Лил ли дождь или сияло солнце, Мэтью наворачивал по палубе круги, глядя, как работают матросы, иногда ему на глаза попадался капитан Джеррел Фалько — суровая фигура в черном сюртуке, черной куртке и черной треуголке, под цвет иссиня-черной эбеновой кожи. У капитана была белая эспаньолка, в руках он носил витую трость, которой лупил медлительного матроса без малейшего сомнения. Мэтью заметил в экипаже несколько африканцев или черных жителей Карибских островов, а также нескольких желтых уроженцев Дальнего Востока. Корабль был вполне интернациональным.

Мэтью нашел у себя книги для чтения. В каюту к нему их доставили в корзине, и книги еще хранили запах женских духов. То ли Арии Чилени нравится ощущение кровоподтеков под пальцами, то ли она просто с ним играет. Среди книг был Шекспир — «Буря», «Король Лир» и «Юлий Цезарь», был философский трактат с рассуждениями о месте Земли в центре вселенной, и ужасная, кощунственная книга, объясняющая, что Бог был создан разумом Человека. Мэтью подумал, что в некоторых городах за обладание этой дрянью можно было получить себе плетей на спину, если не петлю на шею. Но все же решил ее прочитать. В конце концов, все книги на борту этого судна должны были заслужить одобрение профессора Фелла, а потому, читая их, можно составить себе некоторое представление об образе мыслей профессора.

И уж точно Мэтью не находил недостатков ни в своей каюте, ни в том, как его здесь лелеют. Именно лелеют — точнее не скажешь. Хотя никакие человеческие усилия не могли бы устранить качку корабля, удары волн о корпус или постоянные скрипы и стоны обшивки, но каждый человек на борту «Летуньи» твердо вознамерился обращаться с Мэтью как с почетным гостем. От бокала вина — с зельем или без, как он пожелает, — его отделял лишь звонок серебряного колокольчика. Еда была не просто аппетитна, а чертовски хороша. Чтобы ему не приелась рыба, ежедневный улов приправляли всевозможными соусами по его вкусу. Одежду его стирали и гладили горячим утюгом. Ботинки сияли глянцем. Каюта была просторной, насколько это возможно на океанском судне, и чистой.

Кровать стояла на четырех ножках — привинченных от качки. Свечи меняли ежедневно, и воску не жалели. И наиболее красноречивый признак: дверь каюты никогда не запиралась снаружи. Если он хотел уединения и запирал каюту изнутри, никому это не мешало, но его никогда не заставляли чувствовать себя пленником. Однажды к нему постучал пожилой человек, явившийся с портновским аршином и мелом, снял мерки с руки, ноги, груди и так далее и вышел, не говоря ни слова.

Конечно, на судне попадались такие места, куда Мэтью не было доступа. Джентри запретил ему спускаться на нижние палубы, поскольку там есть вероятность подцепить грибок или заразу, которая не улучшит состояние его здоровья. Были также несколько запертых дверей, которые не собирались для него открываться, и Мэтью предположил, что одна из них ведет вниз, в карцер. Но пока он не нарушал правил, прогулки по палубе приветствовались, и Джентри несколько раз обедал с ним у себя в каюте, которая была примерно вдвое меньше каюты Мэтью и не так хорошо убрана. Джентри был интересным собеседником, рассказывал о своих путешествиях по Южной Америке, Карибам, Италии, Пруссии, Китаю, Японии и другим странам, но ни словом не обмолвился ни о профессоре, ни о причине теперешнего предприятия.

Поэтому после прошедших шести дней Мэтью, совершив утреннюю прогулку по палубе под синим солнечным небом, излучавшим поразительное для этого времени года тепло, вернулся в каюту, чтобы продолжать читать с неподдельным интересом «Бурю», но был поднят из уютного кресла легким стуком в дверь.

— Да? — ответил он вежливо, потому что грубость в этой ситуации была бы неуместной.

— Дорогой Мэтью, — сказала с той стороны двери женщина с волосами цвета воронова крыла. — Я кое-что вам принесла.

Последние несколько дней он не видел Арию Чилени. Нельзя было не признать, что женщина эта чрезвычайно красива, а его глаза уже устали от созерцания грубых и битых жизнью лиц матросов. Поэтому он отложил книгу, встал — в который раз отметив про себя, что каюта как минимум вдвое больше молочной, его жилища, — подошел к двери и открыл ее.

— Доброе утро, — поздоровалась Ария с открытой улыбкой, но сапфировые глаза оставались настороженными. — Можно мне войти?

Он отступил, жестом приглашая ее внутрь, и женщина закрыла за собой дверь. Она была одета в сиреневое платье и темно-синий жакет, обшитый черной кожей. Волосы свободно падали ей на плечи и спину. Пахло от нее экзотическими благовониями, под которыми ощущался основой запах сладкого, горячего и чуть-чуть пригорелого кофе. Женщина откровенно оглядела Мэтью.

— Выздоровление вам к лицу.

Здесь таилась какая-то острота, провоцирующая такой же остроумный ответ? Он решил ответить только «Спасибо». Еще он сообразил, что по утрам при бритье зеркало уже не так сурово к нему. Самые страшные синяки превратились в еле заметные пятна, порезы заделаны, и бывший-фиктивный-муж этой женщины каждый день приходил снимать повязки и швы. Мэтью избавился от боли, и все было так, как должно было быть. Улучшение своего самочувствия он относил более к действию целительного сна, вызванного вином с сонным зельем, нежели ко всем прочим назначениям Джентри.

— Вот, — сказала она, подавая ему свернутый пергамент, перевязанный черным шнурком.

— Что это?

— Ваше будущее, — сказала она. Взгляд ее упал на комод, на котором в коричневой глиняной миске лежали два яблока, апельсин и лимон. Их Мэтью приносили каждый день.

Не спрашивая разрешения, она подошла к миске — и движения ее сопровождались крахмальным шорохом нижних юбок, выбрала яблоко и вгрызлась в него. Наслаждаясь яблоком, она смотрела, как Мэтью разворачивает пергамент. Это оказалась чья-то биография, написанная черными чернилами ровным, идеальным каллиграфическим почерком. Название гласило: «Жизнь и времена Натана Спейда».