Гангстеры - Роже Борниш

— Всем встать к стене и вытянуть руки вперед! При малейшем движении будем стрелять!

Приказ вызывает возмущенные протесты, только несколько жуликов ведут себя тихо. Они подчиняются, уважая закон в действии.

Общая картина выглядит следующим образом. Префект полиции с покрасневшими от усталости и бессонной ночи глазами сидит за столом и бесстрастно наблюдает за своими подчиненными, проводящими допросы, составляющими протоколы и обыскивающими клиентов в зале. Три часа утра. На смену возбужденному состоянию приходит угнетенное. Комиссар Пино, обычно очень сдержанный, не может скрыть своей досады. Нузей совершенно раздавлен исходом операции.

Проверка личностей, сверка показаний с центральной картотекой проходят с обычной страшной медлительностью. Удостоверившись в невиновности невинных, их выпускают из «Таверны», взбешенных от ярости или оглушенных событиями.

Перед мрачными полицейскими стоят семеро: Альфред Бонер, Жозеф Барри, Шарль Вайян, Андре Бобстуан и Жильбер Дешан. Кроме них, еще две женщины, Гюгетта и Мари-Луиза, подружки Дешана и Бухезайхе.

Шарль Люизе молча смотрит на них, затем встает и, сжав челюсти, выходит.

Его примеру следуют его ближайшие сотрудники. Направляясь к машине, префект сталкивается с носилками, на которых лежит тело Марио Проста. Тело другого убитого, Декюрзье, уже погружено в фургон. Префект отворачивается, садится в «ситроен» и едет спать. Четыре часа утра.

Нузей и Пино выбились из сил, тем не менее они остаются на месте. Слишком возбужденные, чтобы уснуть, сознавая провал операции, они выходят из «Таверны» после отъезда префекта, чтобы немного пройтись. Нузей закуривает сигарету, Пино — трубку. Они огибают здание, идут в огород, останавливаются у колодца.

В полумраке они оценивают качество кладки камней, ручку из кованой стали, немного заржавленную, но прекрасно выделанную. Нузей бросает окурок в колодец и садится на его край.

— Бедняга Нузей, — говорит Пино голосом, полным разочарования. — Теперь придется начинать с нуля. Самое неприятное в этой истории — двое убитых. Нам не следовало стрелять…

— Да, патрон, — соглашается Нузей, представляя все хлопоты, неприятности, объяснения и козни, которые его ждут.

— Я не думаю, — продолжает Пино, — что нам удастся получить толковую информацию от этих жуликов. Все это лишь мелочь…

— Да, патрон.

Нузей опускает руку в карман своего пиджака, достает мятую пачку «Голуаз», вынимает из нее одну сигарету, подносит ее к губам, начинает искать спички, чиркает, делает глубокую затяжку и закашливается.

— Вы знаете, Эмиль, кого мы с вами напоминаем сегодня? — спрашивает Пино.

— Нет, патрон.

— Охотников, отправившихся в сафари за колибри.

— Да, похоже, патрон, — соглашается Нузей. — Затем он устало добавляет: — Я бы отдал годовое жалованье, чтобы узнать, куда исчезли эти твари! Хотя, Бог свидетель, патрон, что жалованье у меня небольшое…

Он встает. Оба полицейских медленно удаляются, согнув спины. Их подошвы скрипят на гравии. Они молча направляются к служебной машине.

Жорж Бухезайхе тянет веревку обеими руками. Его голова высовывается из воды, стекающей по волосам, прилипшим ко лбу. Подняв глаза, он видит в десяти метрах вверху край колодца и высоко над ним звездное небо.

Бухезайхе осторожно вынимает изо рта соломинку, позволявшую ему дышать в воде, делает глубокий вдох и прислушивается. Все кажется ему спокойным, и он без труда поднимается по веревке до края колодца, затем прыгает на землю. Вода стекает с его промокшей одежды, ему зябко. Бухезайхе снимает с себя промокшие туфли, сует их в карманы пиджака, снова прислушивается. В деревне тихо, все спят. Широкими прыжками, наподобие гиены, он удаляется в сторону «Кислицы» Корнелиуса.

18

— Он выкарабкается, — заключает доктор Бурели.

И он выкарабкивается. Но Жо Аттия возвращается издалека, почти что с того света.

Когда, шатаясь под его весом, Сискосс выгрузил его из грузовика и уложил на широкой кровати Фелиции, старой, высокой, крестьянской кровати, на которой в три ряда уложены толстые матрацы, Жо отдавал уже душу Богу. Фелиция промыла его раны кипяченой водой, смешанной со спиртом. Жо был прозрачен, а его закрытые веки были очерчены фиолетовыми кругами. Старая женщина наклонилась над ним, долго нюхала его и прошептала в отчаянии:

— Он пахнет смертью.

Тело Жо Аттия уже выделяло этот едкий и сладковатый запах, характерный для трупов. Было около пяти часов утра. В этот момент Бухезайхе стучал в дверь «Кислицы». Телефонный звонок Корнелиуса мгновенно протрезвил Лутреля, вырвавшего Ноди из объятий Пьеретты. Чокнутый уже был готов отправиться в Даммартен.

Фелиция сидит у изголовья умирающего, поставив на стол чашку горячего цикория с молоком. Сквозь ставни просачивается дневной свет, освещая стену и угол потолка. Аттия стонет, пытается повернуться, чтобы уйти от своего кошмара, но сильные руки Фелиции не дают ему шевелиться. Аттия бредит. С трудом разжимая губы, он монотонно произносит едва слышным голосом:

— Мухи… Отгоните мух…

По его небритому лицу текут слезы. Насекомые — это навязчивая идея мужественного Большого Жо. Он возненавидел их в Маутхаузене, когда они садились, спокойно перебирая лапками, на открытые глаза умерших. Когда он вернулся, он несколько раз повторил Лутрелю и остальным:

— Поклянитесь, что, когда я умру, вы закроете мне глаза.

Они поклялись.

Доктор Бурели приехал около полудня. Сискосс вернулся в Шампини, сообщил Корнелиусу о местонахождении Жо, после чего боксер предупредил Бурели, не заставившего себя упрашивать. Обычно он лечит честных людей, но он друг Аттия. Они были депортированы в один лагерь, где Большой Жо был ассистентом доктора.

Узнав о критическом состоянии раненого, доктор Бурели захватил с собой необходимые инструменты. Под строгим взглядом Фелиции он извлек пулю из грудной клетки Жо, осмотрел раненую руку с прошедшей насквозь пулей, поставил капельницу. Доктор провозился с раненым почти два часа, после чего пришел в столовую, обставленную в стиле а ля Генрих Третий, где, скорчив гримасу, выпил чашку цикория с сахарином.

Доктор укладывал инструменты в свой чемоданчик, когда перед домом Фелиции остановилось парижское красночерное такси. Врач подошел к окну и увидел выходивших из машины трех женщин с ребенком. Это были Маринэтта, Маргарита, жена Аттия с дочкой Николь на руках, и Надин, подруга Фефе, отправленные Корнелиусом.

— Мужчины сейчас приедут, — сообщила Маринэтта доктору, ища глазами достойное место для своих песцов.

Врач извинился.

— Я не могу их ждать, так как у меня много работы. Скажите им, что все будет хорошо. Я вернусь вечером сменить перевязку. В случае осложнения позвоните мне.

Доктор постоянно навещал Жо. Придя в последний раз к раненому, он улыбнулся: веки Жо стали приобретать нормальный оттенок. Он выкарабкается.

В три часа дня приехали Лутрель, Ноди и Фефе на старом, починенном Сискоссом «салмсоне». Мужчины долго сидели в молчании у изголовья Жо, затем перешли на кухню, где женщины готовили обед из продуктов, привезенных Маринэттой.

Прошло три дня. К банде присоединились Бухезайхе и освобожденная полицией Мари-Луиза. Газеты больше не интересовались происшедшим. По радио сообщили о том, что министр внутренних дел поздравил профектуру полиции за проведение успешной операции в Шампини.

В доме Фелиции, превращенном в пансион, царит эйфория. Состояние Аттия заметно улучшается. Деревенский воздух увеличивает аппетит его друзей после долгих прогулок на природе. Однажды днем приятная беседа в саду прерывается телефонным звонком. Маринэтта снимает трубку и слышил взволнованный голос Корнелиуса:

— Быстро уезжайте. Меня предупредил господин Жозеф. Полиция выследила вас.

Маринэтта не успела ни о чем больше спросить, немногословный Корнелиус уже повесил трубку.

— В чем дело? — спрашивает Аттия, отложив в сторону газету.

— Полиция! — кричит Маринэтта из передней.

Она бежит в сад. Лутрель уже все обдумал и спокойно излагает стратегию. Никакой паники в стиле июня сорокового. Жорж, Маргарита, Фефе и Надин поедут поездом, он проводит их до станции и вернется в Париж на машине с Маринэттой и Мари-Луизой.

— А я? — спрашивает Аттия.

— Не беспокойся, я сообщу тебе, где меня найти. Ты отправишься к Эмилю Сованя. В его борделе ты будешь в безопасности.

Когда час спустя двадцать пять вооруженных полицейских, возглавляемых шефом уголовного розыска, врываются на ферму Фелиции, они застают там только кормилицу, нянчавшую Николь. Фелиция ничего не знает. Ничего не видела и ничего не слышала. Она, как свирепая волчица, набрасывается на инспектора, протянувшего руку к ребенку Аттия, затем успокаивается и продолжает монотонно повторять одно и то же… Полицейские уходят несолоно хлебавши. После Шампини префектура полиции может внести Даммартен в список своих поражений.