Астролог. Код Мастера - Павел Глоба

Тем временем, раздевшись, гости ринулись к столу. Не успели все толком разместиться, как на столе появилась – с пылу с жару – вспухшая лакированная кулебяка. На столе появились новые бутылки – вино и коньяк. Словно не стояли на дворе последние дни сухого закона.

Присутствующие дружно выпили за возвращение блудного сына и навалились на закуски.

– Никакой икры! – гремел классик. – Только горячие закуски! Сеня, Яня, благодать-то какая! И зачем только мы с вами расстегаи ели?

Опрокинув рюмку холодной, со льда, водки, он брал с блюда горячий черный сухарик с еще кипевшим поверх хлеба кусочком костного мозга и отправлял в рот.

– Боже–е-ественно!!! – тянул он, закатив от удовольствия глаза. – Да, из горячих московских закусок – это первая. Когда-то их великолепно приготовляли в «Славянском Базаре».

И все остальные вторили ему в унисон восхищенными стонами и междометиями.

После третьей рюмки Толстой по настоятельным просьбам собравшихся начал рассказывать про Париж. О том, кто, когда и кому набил морду или заблевал цилиндр и панталоны. То и дело слышалось: «Шан–Зелизе», «Гранд–Опера», да «расстегаи». Постепенно с Парижа разговор перешел на культуру.

– А правду говорят, Алексей Николаевич, что вы наизусть знаете Большой Матерный Загиб?

– Хоть сейчас отбарабаню! – с гордостью признался граф. – А ведь кроме меня, говорят, только Сережа Есенин его знает. Учитесь, пока мы живы! Слушайте же!

Горничная не справлялась с подачей блюд, время от времени то хозяйка, то Тася приходили ей на помощь. Накладывая себе в тарелку осетрины, Булгаков сквозь шум аплодисментов и звон посуды тщетно пытался расслышать строчки Большого Матерного Загиба. А хотелось. Но до его слуха доносились лишь взрывы хохота и отдельные неприличные словосочетания.

Будучи не в силах что-либо толком расслышать, Михаил Афанасьевич принялся разглядывать присутствующих. Знал он далеко не всех. На помощь пришла сидевшая рядом Зинаида.

– Что за публика? – поинтересовался у нее писатель.

Она помахала вилкой с куском нанизанной на нее белуги.

– Эти? Ребята из ОГПУ. Сеня Гендин и Яня Агранов.

– А что за коротышка рядом с ними? У него лицо как у тибетского ламы.

– Ты почти угадал. Он секретарь семипалатинского губкома. Фамилии не помню. Чижов или Ежов. Говорят, он дивно поет. Ты, Миша, не туда смотришь. Вон, Женечка Гладун. – Она указала на огненно–рыжую женщину с томным взглядом. – У нее муж директор издательства. Может пригодиться. А напротив, обрати внимание, Любочка Белозерская. Только что прямо из Германии. Поухаживай за ней. Тасе твоей, я смотрю, Дэви скучать не дает.

Михаил помрачнел. В таком состоянии он пробыл до конца обеда. После горячего, в ожидании чая, гости стали рассеиваться по квартире. Толстой остался в одиночестве. Впрочем, компании его уже утомили, и он даже обрадовался наступившей паузе. Скучать себе не давал, попивал коньяк и обильно закусывал.

Но, заметив Михаила, махнул ему рукой.

– Булгаков? Садись, поговорим. Нравится мне, как ты пишешь. Такой, знаешь, чудный сплав нежности, тоски, печали и любви, тоски по детям.

Классик смахнул рукой набежавшую слезу и продолжал:

– Да, дети. – Он глубоко и гулко вздохнул. – Оторвешься, бывает, от работы, спросишь: «Дети, сволочи, как пишется слово «вокзал?» А они, паразиты: «Через «ща» и «ы», папенька!» Ведь у тебя нет детей? Я и говорю – талант! Я своим сотрудникам часто по шее давал за то, что мало твоих вещей мне присылали. Что коньяк не пьешь? Ты, говорят, красное винцо предпочитаешь? Вздор! Прекращай. Русский писатель водку должен пить и чесноком закусывать. Чтобы амбре за версту ощущалось! Или, на худой конец, коньяк. Стаканами. А красное вино пусть французы цедят. Слушай, Булгаков, а ты и вправду брюки на шелковой подкладке носишь? Покажи! Га–га–га! – загрохотал он, но тут же стал серьезен. – И вот еще что: жен менять надо, батенька. Чтобы стать писателем, нужно как минимум три раза жениться.

Булгаков пожал плечами, чокнулся с классиком коньяком и выпил. И вдруг почувствовал необычайною теплоту и легкость.

– Алексей Николаич, – неожиданно для себя сказал он. – Вы взаймы не дадите?

– А тебе много? – поинтересовался тот.

– Как вам сказать? Миллиард.

Когда рыжеволосая обольстительница Женечка Гладун вышла в коридор, то почувствовала, как ее локтя коснулась железная рука комиссара Агранова.

– Лилит, пора действовать, – сказал он. – Ты не забыла, зачем мы здесь? Нам нужно, чтобы ты сошлась с Мастером.

Она взглянула на него устало–пренебрежительно.

– Будет вам Мастер.

Агранов зашипел, как примус.

– Ну, так иди к нему, а то он сейчас нажрется в стельку, и что тогда делать? Зря, что ли, мы его второй день окучиваем? Магистр шутить не будет.

Он указал на дверь столовой, где Алексей Николаевич и Булгаков продолжали наливаться коньяком. К Агранову присоединился Гендин.

– Ну что, нашла Мастера? – спросил он. – Это, конечно, Толстой? Хорошо, что я их секту не накрыл. Впрочем, это сделать никогда не поздно.

– Ты имеешь в виду тайное общество «Атон»? – уточнил Агранов. – А кто книжки писать будет? В этом «Атоне» из всех наших писателей разве что один Шолохов не состоит. И не только писатели.

– Смотрите внимательнее. – Лилит загадочно усмехнулась. – Кого я поцелую, тот и есть Мастер. Целованием укажу его.

Она вошла в столовую, налила две мадерных рюмки красного, ароматно–терпкого портвейна и неспешной уверенной походкой направилась в сторону классика. Неожиданно, не дойдя до него, она остановилась и наклонилась к Михаилу Афанасьевичу.

– Выпьете со мной на брудершафт, добрый человек?

Тот еще не получил ответа от Толстого насчет денег, а, кроме того, твердо решил найти жену и отправляться домой. Но, увидев, кто к нему обращается, загорелся ярким румянцем. Он даже растерялся, но обстановку разрядил Толстой.

– Надо говорить не «выпить на брудершафт», а «выпить брудершафт». Пей, Булгаков, чего ждешь? С такой красавицей можно и яду выпить. Итак, брудершафт! Мне, старику, уже не предлагают.

И отвернулся с деланной обидой. Михаил и рыжая искусительница сцепились локтями, осушили рюмки до дна и слились в жарком поцелуе. Булгаков не понял, что показалось ему более терпким: вино или поцелуй. Больше всего в этой женщине поражало ее лицо. Черты его, резкие и угловатые, могли показаться неправильными и даже отталкивающими. Но, казалось, они обладают какой-то колдовской силой. А в сочетании с огненными глазами были более притягательными, чем нежные прелести иной красавицы. Булгаков почувствовал, что не в силах сопротивляться ее магическому напору.

Созерцавшие эту сцену Сеня и Яня недоуменно переглянулись.

– Она ничего не перепутала? – протянул Гендин.

– Лилит никогда ничего не путает, – вопреки сказанному в голосе Агранова не было привычной уверенности. – Ты хоть знаешь, кто это?

Гендин наморщил лоб, вспоминая.

– Кажется, его фамилия Булгаков. Какой-то недобитый белогвардеец из Киева. В «Гудок» фельетоны пишет. Но как же так я был уверен, что Мастер – это Толстой.

Лицо Агранова стало решительным. Уголок рта исказила презрительная усмешка.

– Уверен он. И что с того? Я тоже так думал. Но если Лилит указывает на Булгакова, значит, он и есть Мастер. Согласно моему досье, он тоже в «Атоне» состоит. Мутная личность, откровенно говоря. К тому же, не то масон, не то тамплиер. Тащи-ка сюда мелкую «гудковскую» шелупонь. Расспросим их подробнее, что это за Булгаков и с чем его едят.

Из соседней залы слышались звуки пианино, и Булгаков заглянул туда. В зале было крепко накурено, табачный дым ел глаза. В углу залы кто-то наигрывал на рояле фокстрот, гости топтались в центре помещения, прижимая к себе дам. Танцевали они на ковре, что было на редкость неудобно.

Булгаков спросил себя – кого он надеется здесь найти? Свою жену или рыжую колдунью, которая, подарив ему поцелуй, моментально исчезла. Он сразу заскучал. Даже благоприятное решение Толстого дать ему взаймы миллиард, не произвело на него никакого впечатление. А случись это десятью минутами раньше, он бы, наверно, запрыгал вместе со стулом, сшибая хрустальные подвески люстры.

Навстречу ему попался Женя Катаев, изрядно подшофе.

– Ты мою жену не видел? – остановил его Михаил.

Тот выкатил на него удивленные глаза.

– Зачем тебе жена? Вон, соблазни княгиню Белорусско–Балтийскую и женись на ней. Она недавно из Германии, еще никого не знает. – Он указал на скучающую в кресле Любу Белозерскую. – А жена твоя наверняка с Додиком Кисельгофом где-то целуется.

– Дурак!

Булгаков отвесил будущему автору «Двенадцати стульев» звонкий щелбан. Тот не обиделся, только потер лоб и посоветовал:

– Ищи и обрящешь. От жилетки рукава и от мертвого осла уши.

И отправился вдоль по коридору. Булгаков тоже вышел. В коридоре он едва не наткнулся на небрежно одетого типа. Лицом грубой лепки и всклокоченной бородой тот напоминал великого художника и скульптора Микеланджело Буонарроти. К слову сказать, незнакомец со знанием дела разглядывал шоколадную статую девицы, державшей в руках электрическую лампочку.