Милый друг Ариэль - Жиль Мартен-Шоффье

— Мы, кажется, не понимаем друг друга. Я прошу вас организовать чисто дружеский ужин. А вы собираетесь устроить пир по случаю бракосочетания Карла V с Эммой Бовари!

Изобразив на лице глубокую меланхолию, он снизошел до моего жалкого уровня светской выскочки:

— Теперь мне все ясно. Мадам желает встретить Новый год с меню Великого поста.

Ох, с какой радостью я бы поколотила его! Но делать нечего, я заставила себя продолжить переговоры. И — хвала моей выдержке! — они увенчались успехом: на закуску он милостиво согласился подать паштет из утиной печенки-торшон с салатом и маринованными фруктами, потом желе из морского гребешка с креветками, за которым следовал каплун «Демидофф», вернее сказать, курица, тушенная с овощами и трюфелями. Но, уж будьте уверены, не простая курица: послушать, каким тоном он о ней говорил, и казалось, будто эта пернатая живность воспитывалась не на пошлом птичьем дворе, а по меньшей мере в иезуитском коллеже. Вообще, все, что исходило из уст моего метрдотеля, принимало масштабы антологии. Все, но не десерт. Тут он держался как скала:

— Сладости в конце трапезы придуманы для того, чтобы удержать за столом детей. К счастью, здесь их не будет. Это момент, когда господа мужчины, разогревшись от блюд и вин, хотят интимнее пообщаться с дамами. Поэтому следует подать что-нибудь легкое и необременительное. Например, шербет или фруктовое мороженое.

Он не любил детей, он называл еду «блюдами», а когда я осмелилась предложить на десерт меренговый торт, обозвал его «живописным, конечно», но уже десять лет как вышедшим из моды. Я сдалась, я больше не могла оспаривать его вердикты. Сопротивление было бесполезно. Стоило мне подвергнуть сомнению его выбор вин, как он самым что ни на есть аристократическим тоном поставил меня на место:

— Если мадам соблаговолит проводить меня в свой погреб, мы выберем вина вместе с мадам.

Никакого погреба у меня, конечно, не было. Так что я выкинула белый флаг, а он представил мне свой список: розовый «Дом Периньон» 1982 года, белое «Мюзиньи де Вогюэ» 1982 года, «Шато-Латур» 1985 года. Но прежде всего мне надлежало купить графины.

— Иначе ваши друзья сочтут наши вина не заслуживающими декантирования[53].

Он предложил мне проехаться с ним в Baccarat, а также в Christofle, поскольку нам требовались еще и бокалы, и столовое серебро, и канделябры, и так далее… Он все брал в свои руки, не считая рук двух ассистентов (один на кухне, второй в столовой, а сам он будет встречать гостей и руководить их обслуживанием). Главное, чтобы я не проявляла никакой личной инициативы:

— Я сам доставлю вам стулья. Очень простые, современные, черные стулья. Никакой фальшивой позолоты, завитушек и поддельного пунцового бархата: это нарушит идеальный стиль вашего интерьера.

Ага, наконец-то прозвучал комплимент! Я еле удержалась, чтобы не попросить его повторить. Теперь я могла сполна рассчитаться с ним за все его выкрутасы:

— Перед тем как вы спросите имя декоратора у богатой выскочки, каковой я выгляжу в ваших глазах, хочу сообщить, что всю свою квартиру я оформила сама. Я довольно требовательна — надеюсь, вы понимаете, что я имею в виду. Так что желаю вам оказаться на высоте ваших аристократических притязаний.

Он все понял, он все одобрил, он обещал, что все пройдет безупречно, — и сдержал слово. Фальшивые нотки донеслись с другой стороны. Со стороны гостей.

Фабрис согласился играть роль хозяина дома, мой отец изобразил старого просвещенного сеньора, приехавшего на денек из своих владений, а моя мать, в черном костюме от Yves Saint Laurent, преподала всем гостьям урок элегантности: строгая цветовая гамма, скупые жесты, четкий силуэт. Даже Герьерша на сей раз забыла выпустить когти и подошла ко мне с похвалами в ее адрес. Впрочем, она тут же отыгралась, наговорив гадостей о Клеманс:

— Похоже, она решила, что вы даете костюмированный бал. Ну вылитая Шехерезада! Бедняжка, она носит туалеты от Lanvin как тряпки из Катманду.

Клеманс не везло, для нее это был явно несчастливый день. И однако она находилась в приподнятом настроении. Моя квартира вдохновляла ее на острословие.

— Ни телевизора, ни бара, ни занавесей… Вы уверены, что действительно живете здесь?

Как правило, ее высказывания представляли собой пустыню мертвящей скуки, которую изредка пересекали караваны банальностей. Так что, услышав от нее столь остроумное замечание, я рассмеялась от чистого сердца. Но тут она решила закрепить успех:

— Вы как будто готовитесь к жизни в тюрьме, ей-богу!

Почему она произнесла это слово? Поль испепелил ее взглядом и сказал вымученным голосом, с расстановкой и сдержанной яростью, словно медленно давил каждый звук гусеницами танка:

— Ради всего святого, ты не могла бы заткнуться хоть на пять минут?

Атмосфера мгновенно накалилась, но тут, к счастью, подоспел Гарри. Обычно он, как и я, обожает наблюдать за чужими ссорами и никогда не упускает случая добавить щепотку перца в кипящий котел страстей. Но сейчас он изменил своему правилу — обнял Поля за плечи и громким смехом выправил ситуацию. В этом и была его сила: если Поль любил грубо демонстрировать свою власть, Сендстер ею забавлялся, точно любимой игрушкой. Позже, когда первый воспринял вызов следователя Лекорра как трагедию, второй увидел в нем обыкновенное препятствие, которое следует преодолеть шутя. Он потащил своего шефа к метрдотелю, чтобы выпить за их грядущие победы. Этот скромный провинциал не собирался мешать нашим жизням струиться мирным потоком меж золотоносных берегов.

Моя мать, ни сном, ни духом не ведавшая о наших тревогах, подошла к Гарри. Ее любовь к нему стала еще горячее. Как обычно, она начала с того, что пригласила его провести несколько дней на острове Монахов, и взяла Поля в свидетели природных красот Бретани. Но Гарри с милой улыбкой пресек ее поползновения:

— Дорогая Мари, я ведь уже говорил вам, что боюсь холода. Самое страшное мое зимнее воспоминание — это август-месяц, который я провел однажды в Бресте. Я предпочитаю любить Бретань издали.

Мать восторженно принимала каждое его слово; иногда я даже задаюсь вопросом: уж не ждала ли она, что он начнет заигрывать с ней? Прожив сорок лет в браке с безупречным и высокообразованным джентльменом, она учуяла под бесцеремонностью Гарри пикантный антиконформизм и буквально упивалась им. Взяв Гарри под руку, она повела его знакомиться с «ее зятем, очаровательным молодым человеком». Фабрис прекрасно играл свою роль и в высшей степени любезно и непринужденно держался с человеком, который похитил у него жену. Он обладает счастливым даром везения: дождь никогда не застает его врасплох, и, где бы он ни оказался, его всюду ждет убежище от невзгод. В своем простом, прямого покроя, смокинге и белоснежной рубашке он выглядел стройным, то серьезным, то улыбчивым, ангелом, для которого жизнь — всего лишь забавный спектакль. Неторопливо и тщательно строя фразы мягким, певучим, близким к шепоту голосом, он завел долгую беседу с Гарри, который, напротив, говорил уверенно, энергично и напористо. Увидев, что они смеются, я подошла. Как всегда, у Гарри нашлось для меня готовое объяснение:

— Прекрасная мысль — собрать нас здесь. В Париже самое важное — место встречи. В этой квартире, с этими гостями ваш супруг просто не может не быть очаровательным. Он дал вам свое благословение на уход, а мне — отпущение грехов за участие в этом.

— Ну я не столько великодушен, сколько труслив: терпеть не могу ссор, — поправил его Фабрис. И продолжал: — А потом, я ведь по-прежнему вижусь с Ариэль. Это моя слабость, я предпочитаю разделить с другим вкусный пирог, нежели глодать свою корку хлеба в одиночестве. По крайней мере в настоящее время.

Эта смесь цинизма и завуалированных угроз не могла не понравиться Гарри. В ответ он процитировал Фабрису изречение фон Мольтке, которым восхищался: «Самое хорошее объяснение — то, которое можно при желании истолковать превратно». Они охотно поболтали бы еще, но я увела от него Фабриса: пришел издатель из «Альбен Мишель», с которым я подружилась еще со времени ужина у Поля; его сопровождала все та же по-прежнему сногсшибательная куколка. По-видимому, никто не растолковал ей, что 31 декабря приходится на зиму, и ее полураспахнутое белое парео открывало взорам присутствующих тоненькие трусики-стринги. На нее уставились все мужчины, включая даже метрдотеля, который откупоривал бутылки шампанского с величавым видом Моисея, высекающего на скрижалях Господни заповеди; однако я предложила этот трофей моему любящему супругу. Едва я представила Фабриса как хозяина агентства «Стиль», как девушка обвела его плотоядным взглядом кошки, увидевшей золотую рыбку. Фабрис предусмотрительно объявил, что на приемах он о «бизнесе» не говорит, но она прервала его мяукающим голоском, тягучим, как ее стринги: