Иоанн III, собиратель земли Русской - Нестор Кукольник

— Слепые невежи! Вы перетолковали слова мои; я вам рассказывал о том, что можно творить с помощью кабалы, что сам в земле Угорской видел, но тогда я не знал, а теперь знаю, что то — бесовская сила! Покайтесь, говорю я вам, принесите повинную, всех вас помилуют, а не то худо будет.

— Пусть живого сожгут, а чему верю, от того не отстану. Ты был нашим начальником, ты всем нам говорил: дерзайте, я вам щит и стена; не ты ли говорил, что тебе удалось уловить бояр Патрикеевых и Ряполовских, не по твоему ли совету Алексий и Дионисий призваны на Москву и поставлены на первых местах; Алексий умер, а знаешь ли, где Дионисий?

— Знаю. Его в государевом селе Нифонт допрашивает…

— Напрасно. Дионисий ничего не скажет…

— Конечно. Он не в вас. Вы всякую тайность в трубы раструбите. Но довольно. Я не хотел даже вас видеть, но необходимо было объясненье. Прощайте, вы не мои, я не ваш…

Курицын вышел из комнат.

— Лицемер! — сказал с чувством Сверчок. — Но я с тебя сниму личину… Пойдем, покинем логовище зверя хитрого, Небом проклятого. Погибни, отступник, наследуй царство сатаны; ты не наш, мы не твои, Курицын. Погибни!

— Погибни! — хором возгласили все и ушли. Остался один Максимов.

— Я ничего не понимаю. Курицын опять хитрит, надо распутать это дела. Кажется, он идет сюда.

— Да оставите ли вы меня в покое, а! Ушли! Ты один здесь. Плохо, Иван, плохо! Как думаешь, что будет, если царевич умрет…

— Что с тобой, Федор Андреич! Помилуй! Камчуга не такая болезнь…

— Полно, камчуга ли? Мистр Леон кабалу разумеет; оно будто и камчуга, а может быть что другое… Нежная любовь к сыну горит, пока сын жив… Внук уже не сын, а сноха без мужа так часто видеть государя не будет. Тогда что? Тогда вверх полезут греки… Об одном теперь хлопотать надо, чтобы на собор от светской власти государь поставил наместников наших, не то беда — доищутся. Государь требовал у меня толмача, который бы еврейский язык разумел. Хочу на тебя указать…

— Федор Андреич, не погуби! Меня возьмут из теремов.

— Вот что! Но там ты опасен, ты сам слеп, а болтлив.

— Клянусь, не скажу ни единого такого слова, чтобы в улику могло пойти.

— Довольно таких слов насказано. Хуже, князь Василий Холмский с Дмитрием Ласкиром слышали все, что говорил Поппель, ты и я с мистром Леоном.

— Погибли мы!

— Не совсем. Пусть только Алена Степановна попросит Патрикеева, чтобы концы в воду опустил, да чтоб не мешкала; я сейчас пойду к нему и запугаю, но если мои слова не подействуют, тогда беда… Ну, а что нам с мистром Леоном делать? Он еще опаснее тебя.

— Что же ты хочешь с ним делать? — оробев, спросил Максимов.

— Да я у тебя спрашиваю. Теперь он что зверь лютый, себя от злости не помнит, может повредить мне, отомстить царевичу, а тебя в чарке воды утопить. Вот что придумал: я пойду к Патрикееву, а ты туда от царевича. Или постой… Ох, Господи, что меня так под ложкой схватило… Озноб… Гей, Таврило, дай-ко шубу… Дурно… Ох, болит… Голубчик, Ваня мой, попроси ко мне мистра Леона… Не могу… не могу, не могу… Христа ради, Леона…

И Курицын, дрожа всем телом и кутаясь в шубу, лег на софу, покрытую дорогим персидским ковром. Максимов побежал за Леоном, а Курицын тут же позвал Гаврилу.

— Беги поскорее к боярину Ивану Юрьевичу, скажи: Федьку твоего недуг сломал, а есть тайности; просит твою боярскую честь, не пожалуешь ли сам на посольский двор… Вот уже и утро! — продолжал Курицын один, умащиваясь на софе. — Образец теперь не придет, побоится, а дельце это поддержало бы меня, в случае если бы… Кто-то идет, ох…

И Курицын стал стонать изо всей мочи; вошел карлик, и Курицын расхохотался.

— Чучело! Ты не спишь?

— Еще бы, ты ревел как медведь в берлоге. Да я не ложился.

— Что же ты делал?

— Службу правил. Был на княжьем дворе запасном. Андрей Васильевич сегодня в ночь из Углича приехал.

— Важно. Один?

— Один.

— Значит, Образец не обманул. Вот отчего и не пришел. Боярин не мог оставить своего господина.

— Куда оставить! Он что-то ему сказал, так тот просто взбесился, стал руками махать, ногой топать, опять было по-походному оделся.

— Что за притча! Ну, чучело, — Курицын встал и сел к письменному столу. — Надо тебе отнести сию писулю боярину Образцу да с ответом вернуться что духу станет… Ладно… Кажется, любезнейшего братца изловили…

С полчаса Курицын пролежал на своей софе, то хмурясь, то улыбаясь. Карло воротился и подал ему записку.

— Так и есть. В Литву бежать, так зачем было на Москву ехать, из Углича нашел бы дорогу побезопаснее… Ну, теперь дело совсем подладилось. Теперь только мистра Леона…

— Что с ним? Помилуй Господи, где он? — кричал Патрикеев, проходя сени посольского дома. Курицын отвечал стонами…

— Боже мой, что у тебя болит?

— Душа, боярин… Так захватило, что я думал вот тебе конец пришел…

— Ах, Федька, Федька, видно, чего покушал небережно…

— В рот ничего не брал, работал; может быть, от истомы, да нельзя было оторваться — дела больно важные.

— Как же не важные! Ты всего еще не знаешь.

— Как не знать, боярин. Про жидовство, что ли?

— Да и жидовство дело нехорошее. Черт меня дернул послушаться тебя да у попа Алексия обедать…

— Да ведь Алексий умер, Семен Ряполовский не выдаст, а четвертый кто ж был? Твой Федька; на этого ты можешь положиться; не только тебя, я и себя выгорожу. Да и что же ты с Семеном? Слушали Алексеев толк и головами качали; только и беда, что Алексия тотчас государю не выдали…

— То-то и есть… Неладно… А Федька не выдаст?

— Усохни язык мой, загорись гортань адским пламенем! А вот что опасно, боярин, чтобы государь чего про Максимова не сведал…

— И рад бы, да как я могу смолчать, сам подумай; князек толкует, будто Максимов ударил с мистром Леоном по рукам, что тот приколдует…

— Э, да что Холмский? Ребенок! Не обязан же ты бабам да ребятам веру давать, да еще в таком несбыточном деле. А вот что так надо: мистра Леона оцепить.

— Как оцепить?

— А так: недуг царевича растет, жид лечит подозрительно, а за то, что царевич помог Андрею на Зое жениться, жид злобен и бешен; верь мне, боярин, царевич умрет…

— Господи Иисусе Христе, спаси и помилуй!..

— Камчуга — болезнь нетрудная; Ивану Иванычу вчера легче стало, когда жид думал, что новобрачные сгорели; когда же он узнал, что они спасены и царской милостью взысканы, — недуг поворотил к худу…

— Ты ошеломил меня, Федька. Что же нам делать?

— Что? Засадить жида в палату надежным боярским детям под присмотр: ни к нему, ни от него ни буквы; к царевичу водить его два раза в день, когда там государя не бывает. Вылечит — можно его тайком сбыть с рук, а не вылечит — живьем сжечь без оглядки… Кто за него вступится, а меру нашу нельзя не похвалить; кто знает, что мы тут и себя не забываем… Кто-то идет?.. Уж не он ли?.. Нет, это Ваня, и один…

— Один, Федор Андреич! — отвечал печально Максимов. — Леон говорит: устал, не могу, придется самому лечь в постелю; еду домой, пусть, если хочет, ко мне приедет…

— Боярин! — неистово закричал Курицын, вскочив с постели.

— Что с тобою?..

— Прими скорее быстро меры; жид уйдет, он с тем и домой поехал. Всему конец, он уже совершил свой адский подвиг. Но пусть указ идет не от тебя, пусть князь Пестрый распорядится — это его дело. А он, сидя под стражей, будет на нас надеяться и… Скорее, боярин, как бы не опоздать…

Боярин поспешно вышел.

— Не позвать ли к тебе мистра Иоганна!

— Нет, нет, мне стало легче! Ну, Ваня, я все уладил, но если дорожишь головою, будь осторожен. Прощай! Ступай на свое место. Не ходи ни к кому. За нами теперь смотрят тысячи глаз.

— Слава Господу! — сказал Курицын. — Совсем выздоровел. Теперь недуг мой можно выкинуть за окно. Кстати, не мешает освежить себя утренним воздухом. Боже мой! Не сон ли я вижу! Государь идет сам на посольский двор. Дело небывалое. Э, так надо еще похворать…

И Курицын опять лежал на софе и стонал тяжко… Карло вбежал и только успел крикнуть: «Государь идет!» — раздались медленные, но тяжелые шаги; в дверях Иоанн нагнулся и вошел в палату…

— Господи, спаси и помилуй! Пресвятая Богородица, заступи и спаси! Что я вижу…

— Не поднимайся, лежи! Со всех сторон неприятности! Отчего ты захворал?

— Не спрашивай, великий государь и отец всея земли Русской! Что повелишь, я еще найду силы исполнить…

— Я был у сына, ему стало маленько легче, я воротился, позвал Патрикеева, мне сказал Мамон, что он у тебя, потому что ты отходишь…

— О, Мамон! И смертию шутит! Нет, великий государь, недуг мой несмертельный, но мучительный…

— Так выздоравливай же скорее, дела пропасть…

Государь уже шел к сеням.

— Пропасть. А тут еще нового прибавилось…