Дневник кушетки - Викторьен Дю Соссей

Привратник для своих лет отличался замечательной быстротой при удовлетворении своей страсти. Я воздерживаюсь от описания деталей… Но эти жалкие людишки надеялись тотчас же снова начать, так как в распоряжении прислуги было полчаса.

…Во дворе стригли пуделя m-me Дри. Этот пудель смышленая собака; он аккуратно лает в тот момент, когда соседи решают идти спать. Это прелестное маленькое животное, очень потешное, знающее несколько фокусов.

Парикмахер и парикмахерша, когда дошли до хвоста Миры, — так звалась собачка, ужасно рассорились, парикмахер, рассерженный медлительностью своей жены, ударил ее по лицу; та выпустила Миру, которая бросилась спасаться на улицу с неостриженным хвостом. Напрасно парикмахер и парикмахерша звали ее, желая водворить на прежнее место. Мира, боявшаяся этой операции, лаяла издали и благоразумно держалась от них на почтительном расстоянии.

Через полчаса парикмахер со своей женой вернулся во двор.

— Это было бы уже давно окончено, — сказала женщина, — если бы ты не дал мне пощечины…

— Молчи! — буркнул парикмахер. — Или я повторю снова.

— Это не та собака, — пробурчала его жена.

В ту же минуту послышались удары: бац! бац! и две руки грузно опустились с обеих сторон на уши несчастной супруги.

Женщина угомонилась; она не произнесла больше ни слова. Энергичные жесты лучше всяких слов свидетельствуют, что человек по истине царь животных и что женщина им покорена.

А я в это время думала о Мире, которая находилась на тротуаре с плохо остриженным хвостом.

Подобное ничтожное происшествие превращается в событие, взбудораживающее дома Парижа. Когда вся публика бросается к месту происшествия, тогда огромный город полон пустующих квартир. Если бы вы, уважаемый хозяин, могли понять те муки, которые перетерпела ваша бедная кушетка в течение летних месяцев, хватило бы у вас мужества покинуть нас на такой долгий срок?.. Вы никогда не узнаете моих мук, и вы тем более не узнаете о пролитых мною слезах.

XV

В десять часов утра внезапно явился мой хозяин, никого предварительно не предупредив. Шутка оказалась довольно плачевной. Осмотрев общий вид запыленной мебели, кровать, на которой остались следы содеянного привратником, он скривил физиономию, которая смахивала на лицо пастора, обнаружившего святотатство в своем храме.

— Я наказан за грехи; я должен был уведомить эту публику о своем приезде; я бы тогда нашел все в порядке. Я хотел их застигнуть врасплох — а теперь изволь расплачиваться за разбитые горшки.

Жалкая улыбка, искривившая его рот, выражала какое-то отвращение и усталость. Он долго рассматривал сундуки, внесенные носильщиками. Я догадалась, что им овладело желание уехать тотчас же отсюда, куда-нибудь подальше, скрыть свой приезд, который перестал его занимать. Но в ту же минуту явилась хозяйка квартиры. Вероятно, привратник ей сообщил о неожиданном приезде.

— О! сударь, в каком виде вы все застаете!.. Благополучно ли путешествовали, сударь?

— Да! Путешествие было превосходно, превосходно…

— Я не ожидала, сударь… Все в беспорядке! Я была больна… моя дочь тоже…

— Хорошо, хорошо… Я не верю ни слову той лжи, которой вы меня встречаете. Впрочем, если бы я жаловался, это все равно ни к чему бы не привело и, вы слышите? я не жалуюсь. Знайте также, что я совершаю над собой усилие, чтобы не вытолкнуть вас за двери. Но другая на вашем месте была бы, возможно, еще хуже. Итак…

Она-то в душе смеялась над ним. Ей было безразлично; ее не трогали слова моего хозяина; она старалась только себя выгородить. Молчать и слушать — вот ее девиз.

Мой хозяин пошел принять ванну; он позавтракал, как всегда. Он приказал женщине, чтобы ее работа была окончена к двум часам пополудни.

Привратник, как только она осталась одна, поспешил ее спросить о том, что произошло.

— Он меня здорово прохватил, — сказала она. — И если бы он меня вытолкал в дверь, я бы не удивилась. Но если б вы были порядочным господином, вы бы мне помогли.

Они оба работали с необычайным усердием, и к двум часам все было убрано, чисто, опрятно, как в казармах в день генеральского смотра.

Несколько времени спустя наши друзья, изящная дама с карими глазами и мой хозяин, были тут.

— А что ты делал в продолжение этих трех недель? — спросила она.

— Я думал о тебе.

— А еще?

— Я употреблял остаток времени на молитвы о твоих хороших глазах, о твоих устах, которые я так люблю, о твоем добром сердце, которое я обожаю и в котором я так гордо царю.

— И потом?

— И это все, — сказал он, обнимая ее.

— Сколько раз вы меня обманули, сударь?

— У меня было только одно желание — видеть тебя, красавица моя.

— Берегитесь! Мой мизинец мне скажет, если вы меня обманули…

— Твой мизинец тебе также скажет, что я никогда не обманывал единственную женщину в мире, которую я так люблю и для которой я дам себя разрезать на маленькие кусочки.

— Итак, ты меня любишь?

— Да, я тебя люблю. Я тебя безумно люблю. Я тебя без памяти люблю. Я тебя вечно буду любить.

Она очутилась в его объятиях, томная, нежная, миниатюрная. Она прижалась к его груди, как будто бы искала там защиты. Ее шелковистые, красиво вьющиеся на лбу волосы, кидали тень на лицо, тонкие черты которого сделались еще нежнее и мягче. Ее грудь высоко вздымалась под корсажем. Страсть охватила все ее существо. Губы пылали. Поцелуи ее жгли.

Растроганная искренностью любви, которую ничего не могло смутить, убежденная в простоте отношений между моим хозяином и его подругой, не слыша ни одного необдуманного слова, я смотрела на них, прижавшихся друг к другу и обвивших друг друга руками, и просила: «Можешь ли, Боже, сделать их навсегда счастливыми!»

Потом она сняла свою шляпу, корсаж, юбку и предстала в короткой юбочке и в корсете. Она походила на маленькую куклу, которых дарят восьмилетним барышням в день рождения. В наступивших сумерках я смотрела на них и думала, что они стоили друг друга. Возможно, впрочем, что они были созданы один для другого.

Хотя у них было много тем для разговора, но раньше всего они пропели песню любви. Они отдались разом, с верой, со всем пылом своей страсти, и на мою долю выпало счастье принять на себя их обоих.

Я была счастлива, растрогана, как будто я была в крепких объятиях.

В их игре все было так мило, нежно. Когда поцелуи прекратились, прелестная подруга моего хозяина начала машинально играть письмами, которые валялись еще неоткрытыми на столе. Мой хозяин внезапно побледнел. Он ругал себя за глупую неосторожность. Каким образом он оставил эти письма на столе? Он, которого удивительная смелость вывозила из всех затруднительных обстоятельств, оказался робким дитятей, настигнутым при шалости, которая достойна неминуемого выговора. Он страшно сбивался, когда его подруга сказала ему: