С неврозом по жизни - Андрей Курпатов

Этих персонажей нетрудно узнать: ничто не бывает для них хорошо, а тем более восхитительно и прекрасно. Все, на что падает их взгляд, подвергается осмеянию или, в лучшем случае, скептическому сомнению. Для них не существует авторитетов, кроме формальных, а если они и есть в их сознании, то лишь для красного словца, для возможности апеллировать к данному имени: «Так думали только два человека: я и Кант». Это выглядит забавно, но большинство людей, конечно, раздражается. Всеобщее раздражение только усиливает амбиции нашего циника и вряд ли сподвигнет его на работу, чтобы доказывать свою исключительность делом, а не опровергать едкими сентенциями устоявшиеся взгляды и признанные авторитеты.

На самом деле, может, они думают даже лучше Канта! Кто знает? Однако же Кант развернул философию, он заставил философов разделиться на неокантианцев и не неокантианцев, он создал новое мировоззрение, которым пользовались и пользуются миллионы людей. Но, видимо, в этом и секрет: Кант не желал такой участи ни себе, ни своей философии. Он, верно, даже не ожидал постигшего его успеха. Как мог он знать, что его труды будут расходиться миллионными тиражами, что его теории будут преподаваться в тысячах университетов, институтов, гимназий? Он изучал идеи других и обосновывал собственные, он создал систему новых взглядов, не отрицая прежние. Странно ли, что Кант не циничен?..

Впрочем, с точки зрения психического благополучия Кант вряд ли может быть признан примером, достойным подражания, потому что был трудоголиком и верующим (в нашей классификации форм невротического поведения). Но все-таки циником он не был. Циник же — и верующий, и трудоголик, и борец в одном лице. Он верит в собственную исключительность, трудится, не покладая рук, разрушая все и вся, а потому он и борец. Отличительная его черта лишь в том, что вся эта невротическая деятельность нацелена на попытки доказать очевидное: что каждый из нас действительно исключителен. А слава приходит лишь к тем, кому повезло.

Впрочем, некоторые циники все-таки находят способ доказать, по крайней мере самим себе, что они персонажи исключительные. Собственно, сами эти доказательства вряд ли смогут убедить кого-либо, однако нашего циника это не интересует, ведь он живет с тезисом, что «все можно купить». Тезис забавен, но сами эти персонажи отнюдь не выглядят таковыми. Вся их жизнь уходит на формирование собственного бюджета и попытку «купить» таким образом себе исключительность. Чем определяется в нашем обществе исключительность того или иного лица? Покойников ценят по заслугам, живых — по финансовым средствам. Поэтому если хочешь быть признан еще живым, то, будь любезен, обзаведись состоянием. В целом, это проблема самого общества, а герои нашего изложения лишь — его жертвы, хотя…

Сумасшедший говорит: «Я — Авраам Линкольн», невротик говорит: «Я хочу быть Авраамом Линкольном», а нормальный человек говорит: «Я — это я, а ты — это ты».

Людям, которым не доводилось чувствовать себя очень и очень состоятельными, наверное, никогда не понять, что такое быть этим очень и очень состоятельным человеком. Деньги открывают любые двери и предоставляют такое количество возможностей, что все и не истратишь. Цинизму в этой ситуации благоволит все, и такой циник видит жизнь, как ему кажется, изнутри. Он подобен экспериментатору в павловской лаборатории: показывает кусок мяса и замеряет количество выделившейся у подопытного животного слюны. Тот автоматизм, та удивительная закономерность, с которой это происходит, — отменная почва для любого цинизма: человек — такое же животное, как и любое другое, лишь стимулы на него действуют особые! Достаточно нашему цинику посмотреть на то, как меняется в этих условиях поведение женщин и мужчин, чиновников и работников искусств, прислуги и родственников, и его цинизму не будет предела: «все можно купить»!

Единственное, что упускают из виду эти очень состоятельные циники, так это то, по каким механизмам формируется данный «рефлекс», что является движущей силой этой «слюноотделительной» реакции. А это — все та же иллюзия, что «все можно купить». В этом смысле экспериментатор и подопытный ничем не отличаются друг от друга, а потому цинизм, с которым первый относится ко второму, в равной степени распространяется на них обоих. Цинизм, который ставил перед собой задачи доказать исключительность нашего циника, засылает мяч в свои же ворота. Но разве знаешь об этом перед началом игры? А разве позволишь себе осознать это, когда сыграна уже большая часть партии?

В конечном счете этот очень и очень состоятельный циник понимает слишком простую истину: ему ничего не нужно, поскольку его индивидуальности нечем себя занять, ибо заработок — это дело, не достойное его духа, души, инаковости, которую он так бездарно пытался продюссировать с помощью своих баснословных финансовых средств. Его поведение как было невротичным, поскольку не могло решить поставленные перед ним задачи, так и остается невротичным. Теперь тезис «все можно купить» является единственным успокоением, впрочем, успокоения-то, когда все куплено, а пусто, и не происходит. Тревога, которая было улеглась по достижении поставленных нашим циником финансовых целей, пробуждается с новой силой, ведь «все» — это еще и «ничего». Когда все куплено — идти некуда, а это еще более ужасно, нежели длинный, извилистый и неизведанный путь.

Время летит быстрее, чем стрела, и жизнь проходит скорее высыхания розы. Как бы ты ни был искусен, можешь ли ты вернуть хоть один день прошлого?

Удивительная современная писательница Лилия Ким описывает историю такого очень и очень состоятельного циника в одном из рассказов своей книги «Наваждение (библия исправленная и дополненная)». Финал истории видится таковым.

«Никого нет вокруг. Молоденькая, наивная шлюшка ушла, завтра появится другая, и так до самого конца, пока Иосиф не окочурится один в огромной постели, в шикарном доме, окруженный самыми лучшими вещами и самыми дорогими аксессуарами. Потом будут умопомрачительно шикарные похороны, Иосифа торжественно засунут в каменный мешок, замуруют там, чтобы трупный запах не просачивался наружу, растащат все его имущество и забудут о покойнике, который благополучно сгниет и истлеет в своем склепе, как это уже сделал Иаков. И странно то, что этого финала Иосиф мог бы добиться с равным успехом, будучи грязным, безработным бомжом в этом городе.

Иаков улыбался сыну с фотографии и грозил пальцем. Иосиф тяжело вздохнул, отчаяние охватывало его при мысли, что такой вот смертной тоски еще как минимум лет на пятнадцать».

Чтобы осознать бессмысленность существования, вовсе не обязательно обретать несметное богатство, достаточно просто задуматься над вопросом «смысла». Зачем люди живут? Зачем они играют в свои игры, которые называют дружбой, родственными отношениями, любовью, работой? Зачем семья и брак? Зачем притворяться? Зачем тратить свою жизнь на зарабатывание денег? Зачем знания, которые лишь «приумножают скорбь»? Зачем что-то делать, когда столько уже сделано, а толку никакого? Зачем увеселения, которые, в итоге, все равно навевают смертную тоску? Зачем, зачем, зачем… Хотя и при небольшой, но широкоохватной пессимистической настроенности до тотального цинизма рукой подать.

Циником можно стать, пережив серьезные разочарования и жизненные потрясения, — ведь именно они заставляют человека понять, что он действительно существует, поскольку боль, как известно, наипервейший критерий жизни. Для кого-то подобные катаклизмы индивидуального существования становятся лишь очередным жизненным этапом, поводом или стимулом к дальнейшим делам и свершениям. Однако для многих они оказываются тем «моментом истины», когда вдруг возникает ощущение собственной сущности, собственного «я», его одиночества и затерянности в этом мире, его никчемности, ненужности бытию. И тогда человек переживает то, что в философии и психотерапии называют «экзистенциальным», или, проще говоря, личностным кризисом.

Люди только по той причине считают себя свободными, что свои действия они сознают, а причин, которыми они определяются, не знают.

Жизненные трагедии и связанное с ними новое, незабываемое, отчетливое ощущение собственного «я» могут вылиться как в отчаяние, так и в цинизм. Неизвестно, что лучше. Отчаявшийся человек, раздавленный, бессильный сопротивляться собственному отчаянию, — картина печальная. Воистину — «нет повести печальнее на свете». Однако чем краше цинизм, который заставляет человека озлобиться, ставит его в положение «круговой обороны», «глухой защиты»?