Счастливцы с острова отчаяния - Эрве Базен

ВОЗВРАЩЕНИЕ

«Буассевэн», которого пять дней трепала буря, лег в дрейф при относительном затишье.

— Повезло! — заметил капитан.

И вот в конце долгого плавания, приведшего их на «Амазонке» в Бразилию, откуда они 3 апреля отплыли курсирующим по линии Рио-де-Жанейро — Кейптаун пароходом, который отклонился от обычного маршрута к югу, тристанцы — все пятьдесят два человека, кому министерство предоставило возможность попытать счастья, — собрались на палубе. Тут, конечно, Уолтер, возвращающийся в свои владения, а не его брат Абель, оставшийся с семьей в Англии для того, чтобы присутствовать на свадьбах своих дочерей. Здесь Роберт Глэд с женой Верой и дочерью Ти, едущей к мужу; Боб Гроуер, а значит, Сесили и маленькая Маргарет, но не Элия, который прибудет со второй группой. Здесь вся семья Неда, кроме Ральфа, который дал себе эту отсрочку, чтобы оторвать Глэдис от Англии; семья Сэмуэля Твена, но не Бэтиста, которая тоже хочет сперва услышать, как Дженни скажет «да» Джону. Здесь и Раганы, вместе с Джэсмин, у которой больше нет этой надежды, вместе с Бланш и Тони, которые везут своих детей туда, где они были зачаты. Все остальные — сплошь молодые пары, в большинстве уже сложившиеся, некоторые только складывающиеся; лучше уж иметь крепкие руки, чтобы привести в порядок деревню, ожидая главную массу общины.

На носу собрались «должностные лица»: новый администратор, который, впрочем, уже управлял Тристаном несколько лет назад, Остин Формэн; новый врач, доктор Нэйрн; агроном Сесил Эмери; радист Сэм Тарли и два прилетевших в Рио журналиста, американец из журнала «Нэшнл джеогрэфикал» и англичанин из «Дейли мейл». Они стреляли глазами, словно ребятишки перед наряженной елкой. Всю эту черную громаду острова, окруженную сатурновым кольцом и пасмурной дымкой, которая придавливает белые струйки пара, видно за 40 миль. Два слоя облаков — неподвижный верхний и движущийся нижний — закрывают горизонт, и от этого подход к острову кажется тяжелым, почти зловещим. Южноафриканские траулеры, которые и в отсутствие тристанцев продолжали промышлять на их рыбачьих угодьях, подходя почти к Гофу, и которых южная осень вынуждает отступать, в знак приветствия включили во всю мощь свои сирены. Траулеры за— держались на несколько дней, чтобы помочь при выгрузке. Все вокруг серое, только на востоке почти черные крупные полосы, которые словно пунктиром отмечены желтыми пятнами зюйдвесток, белыми пятнами шлюпок, идущих вдоль берегов. На суше, где британский флаг — факт уже весьма редкий — болтался на флагштоке, еще ничего не изменилось. Но где-то на плато, которое осень превратила в рыжеватый, усеянный темно-зелеными кустиками папоротника ковер, из одной трубы тянется струйка дыма. Новый кратер, который все показывают друг другу, удивляет: на боку вулкана, этого чудовища, он кажется таким маленьким, что все задаются вопросом, каким образом он смог извергнуть столько вещества, чтобы образовалась эта мрачная стена, которую удлиняют и усложняют разъединенные прибоем осыпи, островки, груды камней.

— Вот они! — кричат несколько голосов.

Скрываемый за покрытым лавой мысом, появился первый баркас с пятью мужчинами, которые гребут так слаженно, что ни одно весло не взлетает выше другого. За ним следует другой, точно такой же, но идет он медленнее, потому что тащит на буксире пустой, третий. От траулеров также отходят шлюпки. В пять минут «Буассевэн» окружен покачивающимися на волнах лодками, откуда доносятся «давай!», «привет!», тогда как с полдюжины парней спускают лестницу и спрыгивают вниз, чтоб помочь тристанцам.

Надо спешить. «Буассевэн», чтобы выдержать график, нарушенный отклонением от курса, должен наверстать сотни миль, а после высадки пассажиров надо перебросить на берег шестьдесят тонн инструментов, оборудования и продуктов. Причалить можно лишь в одном месте: на уцелевшем участке пляжа на северовостоке. Флотилия лодок организовала непрерывную доставку пассажиров и грузов. «Георгина» с рулевым Джоссом, опередив «Мэри-Энн», которой правит Ульрик, достигла мелководья, где водоросли полощутся, словно белье в водоворотах беспрерывных стирок, и которое вулкан забросал камнями, ставшими новыми рифами. Превратив весла в шесты, парни стоя тычут ими влево-вправо; баркас петляет, проходит по какимто неопределенным фарватерам, каждую секунду ускользая от столкновения со скалами.

— Их моряцкая репутация не преувеличена! — шепчет американский журналист на ухо своему коллеге, который любуется тристанцами, но чувствует себя далеко не блестяще.

Баркас резко останавливается: нужно преодолеть последнюю песчаную банку. Сев на мель, «Георгина» стоит неподвижно, ждет прилив и — хоп! — оттолкнувшись двенадцатью шестами, проходит, царапая килем отмель, и ложится на волну, выбрасываясь вместе с ней на прибрежную гальку. Парни, чтобы облегчить баркас, уже выпрыгнули на берег и, стоя по колено в воде, втаскивают его на сушу. Старый Роберт, который спрыгнул с баркаса вслед за парнями, разувшись и подвернув брюки, даже не оборачивается: опьяненный родным воздухом, он с растрепанной бородой бежит босиком, держа башмаки в руках. Дети, которых мужчины снимают с баркаса, дрыгают ногами, крича резче, чем крачки. Женщины, подобрав волосы, а затем подхватив свои чемоданы, тоже не хотят отставать. Они вместе с ребятней бросаются в проход, который двенадцать парней едва прорубили в барьере из шлаков, напоминающих смесь твердых леденцов и жженого хлеба. Толстуха Вера, обтянутая в потрясающий розовый шерстяной жилет, упорно карабкается по крутой тропинке. Девочка-подросток, чья завивка пострадала, в брюках из черного бархата, тащит в одной руке гитару, в другой — папку. Мать девочки, тоже в готовом костюме и в белых чулках ручной вязки, ведет за руки двух мальчуганов в джинсах и мохеровых свитерах. Почти на всех женщинах шелковые цветные косынки, завязанные под подбородком и прикрывающие лишь половину головы. У многих сумки из пластика и искусственной кожи. На многих сапожки, туфли на каблуках, которые скользят по гальке. Плащи, словно опавшие листья, шелестят на спинах девушек. Немногое из того, что они носили два года назад, вернулось на остров.

Однако баркасы возвращаются к «Буассевэну», грузятся картофелем, сахаром, стеклом («почти все окна разбиты», — писал Джосс), медикаментами, мукой, чаем, консервами, насосом, передатчиком, канистрами с керосином, посудой, постельными принадлежностями — короче, всем необходимым. Наступает зима, на острове не будет ничего, кроме рыбы, пойманной в редкие погожие дни. До возвращения всех остальных тристанцев остров больше ничего не получит.

Уолтер и Нед в окружении вновь прибывших служащих и журналистов, которые без передышки фотографируют, стоя на валу лавы, наблюдают за разгрузкой. «Георгина» снова идет к берегу, нагрузившись так, что почти черпает бортами воду. Тюк, свалившийся в море, начинает относить в сторону, но его быстро подхватывает гребец, который, не колеблясь, нырнул за ним. Уставшие, вымокшие парни наскоро разгружают баркас, складывают ящики и тюки на камнях и снова берутся за весла. Джосс, увидевший торчащего на своем наблюдательном пункте Уолтера, подбегает к нему. Запыхавшись, шагов за пятнадцать он кричит:

— Нед, проводи ко мне доктора. Малькольм сломал ногу две недели назад. Перелом нелегкий, его надо будет отправить на «Буассевэне», чтобы он подлечился в Кейптауне.

— Две недели! — ахает врач. — Бегу, бегу! Ошеломленные журналисты переглядываются. Пока

Нед и доктор Нэйрн мчатся в деревню, Джосс, с головы которого стекает вода, подходит к Уолтеру и протягивает ему руку.

— Вы видали подарок? — спрашивает он.

Уолтер вертит головой, недоуменно почесывает затылок и вдруг блаженно улыбается. Он догадался.

— И вправду подарок! — говорит он.

Поток лавы проскользнул вдоль берега, уничтожив на своем пути все — консервный завод, мол, пляж. Но, стекая вдоль берега, он повернул, отгородив часть моря, и образовал озеро с соленой водой, которое от моря отделяет скоба из лавы.

— У нас никогда не было этого, — продолжает Джосс. — Работа предстоит страшная, но ведь она даст нам порт.

Кроме крыши, солома на которой не сгорела, а пострадала от крыс и штормов, дом стоял невредимым. Проникшая в него вода испортила мебель, вздула в некоторых местах штукатурку, отклеила на стенах картинки из иллюстрированных журналов: портреты императора Эфиопии и актрисы Мэй Уэст болтались выцветшие, жалкие. Как и в других коттеджах, пропало много вещей: кастрюль, котлов, разной домашней утвари, которые, изъеденные ржавчиной, валялись почти повсюду, словно веселые грабители, высадившиеся во время отсутствия хозяев с какого-нибудь проходящего мимо китобойного судна, развлекались этим или мстили за то, что не нашли ничего ценного, повыбросив все из окон. Впрочем, они, быть может, частью несли ответственность за исчезновение баранов, вменяемое в вину только одичавшим собакам: китобоям крупно повезло с этим свежим, ставшим ничьим мясом. Да и что скажешь против них? Разве сами тристанцы много лет подряд весело не охотились на «розового кабана», когда братья Столтенхоф, выращивающие свиней отшельники, покинули давным-давно остров, который еще и теперь носит их имя?