Гении и аутсайдеры: Почему одним все, а другим ничего? - Малкольм Гладуэлл

Наступили 1970-е. Судебные процессы уже не вызывали прежнего отвращения. Стало проще брать займы. Федеральные законы сделались мягче. Происходила интернационализация рынков. Инвесторы начали действовать более агрессивно, и, как следствие, резко возросли количество и масштаб корпоративных поглощений.

«В 1980-м, если бы вы обратились в „Круглый стол бизнеса“ [американская организация, объединяющая высших лиц крупнейших компаний страны] с вопросом, следует ли разрешить враждебные поглощения, две трети ответили бы отрицательно, — говорит Флом. — Сегодня ответом стало бы почти единогласное „да“».

Нужно было защищать компании от исков, подаваемых конкурентами. Нужно было отбивать нападки агрессивно настроенных противников. Нужно было разрабатывать юридическую стратегию для инвесторов, желающих прибрать к рукам сопротивляющуюся жертву. Нужно было официально представлять акционеров. В этих делах фигурировали баснословные суммы. С середины 1970-х до конца 1980-х гг. объем денежных средств, ежегодно оборачивающихся на Уолл-стрит во время слияний и поглощений, возрос на 2000 %, достигнув четверти триллиона долларов.

В мгновение ока враждебные поглощения и судебные тяжбы — все то, от чего раньше отказывались консервативные фирмы «белых ботинок», — превратились в предмет мечтаний абсолютно всех юридических компаний. А кто слыл специалистом в этих двух сферах, в одночасье ставших самыми востребованными? Некогда второсортные фирмы, основанные десять-пятнадцать лет назад людьми, которые не сумели устроиться в крупные компании.

«Они [фирмы «белых ботинок»] считали, что заниматься враждебными поглощениями — это ниже их достоинства, и к тому моменту, когда они решили вклиниться в этот бизнес, я был на голову выше их, — рассказывает Флом. — А если у тебя есть репутация в таких делах, эти самые дела попадают в первую очередь к тебе».

Только подумайте, как схожа эта история с историями Билла Джоя и Билла Гейтса! Тем тоже пришлось самостоятельно осваивать совершенно новую область знаний без особых надежд на большой успех. И вдруг — революция персональных компьютеров, а у них за плечами уже больше 10 000 часов практики. Поэтому революцию они встретили во всеоружии. Флом прошел тот же путь. Двадцать лет, разделяющие его назначение на должность управляющего партнера в Skadden и революцию в юридическом сообществе, стали его Гамбургом, его школой «Лейксайд». Мир изменился, и он был готов к переменам. Миф о людях, сделавших себя, гласит, что герой торжествует над всеми превратностями судьбы. Однако те превратности, что заставляли евреев вроде Джо Флома браться за враждебные поглощения, обернулись в его пользу.

«Эти ребята были не умнее других, — говорит Рифкинд. — Просто они обладали навыком, который оттачивали на протяжении многих лет и который внезапно оказался весьма востребованным».[13]

Как говорит Флом: «Разве мы сидели и планировали свое участие в слияниях и поглощениях? Нет. Так получилось, а мы воспользовались представившимися возможностями».

Морис Джанклоу поступил в Бруклинскую юридическую школу в 1919 г. Он был старшим из семи детей в семье евреев-иммигрантов из Румынии. Один из братьев Мориса стал управляющим небольшого магазина в Бруклине. Двое других занялись галантерейным бизнесом, четвертый открыл студию графического дизайна, пятый мастерил шляпы из перьев, а шестой поступил на службу в финансовый отдел Tishman Realty.

Морис же единственный из всей семьи поступил в колледж. Закончив обучение, он открыл практику на Корт-стрит в центре Бруклина. Он одевался весьма элегантно, носил модные фетровые шляпы и костюмы от Brooks Brothers. Летом щеголял в канотье. Его женой стала очаровательная Лилиан Левантер, дочь известного талмудиста. Джанклоу ездил на большой машине. Перебрался в Квинс. Выкупил вместе с партнером сулящую хорошие прибыли фирму по производству писчей бумаги.

Морис Джанклоу имел все шансы на то, чтобы стать процветающим нью-йоркским адвокатом. Интеллигентный и образованный, он происходил из семьи, в которой все умели жить по правилам, установленным системой. К тому же ему повезло родиться в самом экономически развитом городе мира. Но вот что странно: несмотря на все усилия, его карьера не двинулась дальше Корт-стрит. Морис потерпел фиаско.

Зато жизнь его сына Морта сложилась иначе. Морт Джанклоу также изучал юриспруденцию и добился на этом поприще куда больших успехов. В 1960-х гг. он основал юридическую фирму, затем открыл одну из самых первых франчайзинговых сетей кабельного телевидения и после продал ее Сох Broadcasting за баснословную сумму. В 1970-х гг. он открыл литературное агентство, которое сегодня является одним из самых известных в мире.[14] У него есть собственный самолет. Сын воплотил в жизнь все мечты, так и не ставшие реальностью для отца.

Почему Морт Джанклоу преуспел там, где его отец потерпел поражение? На этот вопрос, разумеется, можно найти сотню разных ответов. Но давайте посмотрим на различия между двумя Джанклоу в контексте места их рождения, как уже делали с «баронами-разбойниками» 1830-х гг. и программистами 1955-го года рождения. Существует ли идеальное время для появления на свет нью-йоркского еврея-юриста? Оказывается, существует, и факт, объясняющий успех Морта Джанклоу, раскрывает второй секрет успеха Джо Флома.

Как вы помните из главы о Крисе Лангане, исследование Льюиса Термана было посвящено анализу жизненного пути детей с чрезвычайно высоким IQ, родившихся в период 1903–1917 гг. Была выявлена группа успешных людей и группа неудачников. Причем первые в большинстве своем принадлежали к богатым семьям. В этом смысле исследование Термана подтверждает вывод, сделанный Аннетт Ларо, — привилегии, определяемые социальной принадлежностью родителей, играют важную роль.

Но результаты исследования Термана можно проанализировать и по другому критерию: по дате рождения термитов. Если поделить их на две группы — родившихся между 1903 и 1911 гг. и между 1912 и 1917 гг., — окажется, что неудачники принадлежат по большей части к первой.

Объяснение этому можно найти, если произвести нехитрые исторические подсчеты, связанные с Великой депрессией и Второй мировой войной. Те, кто родился после 1912 г., скажем в 1915 г., оканчивали колледж, когда худшие времена Великой депрессии уже миновали. И они были еще молоды, когда на собственном опыте убедились в том, что война не просто вырывает человека из прежней жизни, но и дает ему шанс (при условии, конечно, что удастся остаться в живых). Дети Термана, родившиеся до 1911 г., окончили колледж в самый разгар депрессии, когда найти работу было очень сложно. А когда разразилась Вторая мировая, им было около 30, и, уходя воевать, они оставляли работу, семью и уже вполне налаженную жизнь. Родившихся до 1911 г. можно считать «демографически невезучими». Самое трагическое событие XX в. нанесло по ним сокрушительный удар в самый неподходящий для них момент.