Явление хозяев - Наталья Резанова

Можно было ожидать, что в ответ на оскорбление стихотворец разразится грозной сатирой, обличающей развратные нравы Петины и ее сотрапезников, либо серией эпиграмм о том, что волосы у Петины – крашеные, или хуже того – заемные, зубы вставные, груди – накладные, а едой, которую у нее подают на стол, побрезговали бы и вышеупомянутые собаки. Не исключено даже, что для успокоения души он что-то подобное в течение следующей недели и писал, но по ее прошествии он отловил Сальвидиена по выходе из суда, и, ухватив за полу плаща, начал надсадно настаивать на приватной беседе.

– Где? – спросил Сальвидиен. – Уж не в «Артемоне» ли?

– А хоть бы и в «Артемоне». Хотя в прекрасной Арете немало других заведений.

На сей раз поэт привел Сальвидиена в харчевню с бизань-мачтой явно не для того, чтобы утолить голод или отведать любимых блюд. Его просто вдохновляла здешняя атмосфера, придавала уверенности, необходимой для предстоящего разговора.

– Друг мой, мне просто не к кому обратиться с просьбой. Люди ныне стали жестокосердны, и не понимают, что поэты зачастую ведут себя не так, как те, к чьему челу не прикасался устами Сминфей Сладкопевец… К тому же ты сам, если припомнишь, утверждал, будто обязан мне победой над Евтидемом.

– Ты хочешь занять у меня денег?

– О, если бы все обстояло так просто. Единовременной ссуды я могу попросить у многих, здесь дело более деликатного свойства… Впрочем, что ходить вокруг да около. Я прошу тебя, красноречивый Сальвидиен, замолвить за меня слово перед госпожой Петиной. – И тут же зачастил, словно стремясь упредить возможные возражения. – Уверяю тебя – да что там, всеми богами клянусь, у меня и в мыслях не было оскорбить ее, равно как и благородного Вириата, своими рассуждениями. Меня неправильно поняли. Я всей душой люблю нашего великого императора, и нахожу имперские законы мудрейшими среди известных человечеству. Ты сам им служишь, тебе это известно лучше меня. А что я говорил против завоеваний, то имел в виду лишь, что следует держаться подальше от варваров, и не дорываться управлять ими, ибо несправедливо благодетельствовать каких-то дикарей.

– Полно, – усмехнулся Сальвидиен, – я охотно верю тебе. Но почему бы тебе не высказать Петине эти благонамеренные мысли самолично?

– Я бы высказал, если б она меня пригласила, – вздохнул поэт. – Увы, с того злосчастного пира я ни разу не был зван к ней. Значит, она все еще гневается на меня.

– Это правда, что госпожа Петина приказывает бить палками нежеланных посетителей? – невинно осведомился адвокат.

Феникс ничего не ответил, но покраснел так, что адвокат едва удержался от смеха.

– Не печалься, любимец Сминфея. Миновало лишь несколько дней, и рано делать столь трагичные выводы.

– Неделя – большой срок, особенно для женщины. Все они непостоянны, и госпожа Петина не исключение. Говорю об этом не в укор ей – такова уж природа женщин.

– Госпожа Петина – из старинного имперского рода, а мы в метрополии главнейшей из добродетелей почитаем верность.

Феникс развел руками.

– Нет, о таких вещах невозможно беседовать всухую… Эй, харчевник, кувшин вина, а там посмотрим. Верность… Против природы не попрешь.

– Как в притче о кошке, превращенной в красавицу?

– Какой еще притче? – поэт выпучил глаза с искренним недоумением.

– Той, что рассказывал ты на пиру у Петины.

– Вот не надо напоминать мне о моих неудачах, – сварливо заявил поэт. Принесли вина, но на сей раз оно не умиротворило Феникса. Осушив кружку и утерев губы тыльной стороной ладони, он внезапно перешел в наступление. – Никто из смертных не совершенен, и ничье благополучие не длится вечно. Ты думаешь, госпожа Петина долго будет к тебе благосклонна? Женщины всегда жаждут новизны, а если искатель к тому же знатен и богат…

Сальвидиен нисколько не сомневался в истинности высказанного, но из болтовни Феникса всегда можно было извлечь полезные сведения.

– Ты про Апиолу?

– Ха! Апиола тебе не соперник – во всяком случае, в этом доме. Он предпочитает мальчиков – или девушек столь юных, что у них еще и груди не прорезались. Так что госпожа Петина водит с ним дружбу так же, как и со мной – вполне бескорыстно. Нет, я о Стратонике. Пусть его девическая внешность не вводит тебя в заблуждение. Позволь мне не раскрывать того, что я знаю, но поверь мне на слово – если б я был столь отменно вооружен, как этот юноша, у меня вряд ли бы оставалось время на занятия поэзией… Но мы отвлеклись. Итак, мне бы меньше всего на свете хотелось лишиться покровительства благородной Петины. Я говорил, что между нами есть нечто общее – мы оба живем своим искусством. Но есть и разница. Судебный оратор – если благословением богов он удачлив – может обойтись без покровителя. Стихотворцу же это никак невозможно. Даже самые великие искали покровительства царей и императоров, получали подарки, и жили на пенсион, назначенный им благодетелями. Я не столь заносчив, и не смею надеяться, что мои скромные творения когда-нибудь обратят на себя внимание царственных особ. Тем дороже мне милостивый интерес Лоллии Петины. Без нее я останусь наг и беззащитен среди множества врагов, которых, увы, я должен признаться, нажил ядовитыми стрелами эпиграмм. Еще более тяжким ударом для меня будет, если в раздражении госпожа Петина вдруг вычеркнет мое имя из завещания…

Благодушие Сальвидиена мигом испарилось. Он перегнулся через стол.

– Откуда тебе известно про содержание завещания?

Насколько он знал, Петина, после того, как завещание было засвидетельствовано, никому его не зачитывала. И сейчас запечатанный документ лежал в запертом ларце в спальне Петины, а точная копия его хранилась у Сальвидиена. Свидетели же – Апиола и Стратоник, пристрастия которых поэт только что живописно обрисовал, – вряд ли бы стали пересказывать завещание Фениксу.

Поэт не был особенно смущен вопросом. Казалось, его скорее удивил суровый тон Сальвидиена.

– А что, это такая уж тайна? Все слуги болтают о том, кому что обещано. А я, как тебе известно, умею находить общий язык со слугами… точнее, со служанками.

В последнем Сальвидиен мог как раз и усомниться. Но, видимо, в одном стихоплет не лгал – о содержании документа он узнал из болтовни рабов. Кому же придет в голову от них таиться, тем более, в доме, где обычаи столь мягки? Однако этим всегда могут воспользоваться пройдохи вроде Феникса.

– Значит, надеешься пережить свою покровительницу?

Тут Феникс и впрямь испугался. Прижав обе руки к груди, принялся оправдываться.

– Да что ты! Богов призываю в свидетели! Все-то вы , имперцы, все понимаете буквально, действуете в лоб, прете напролом… Я же говорил тебе – здесь дело деликатное. Пусть вышние боги даруют госпоже Петине долголетие и здоровье, подобное их собственным. Но если по Арете распространяются слухи, что такая важная дама сделала меня сонаследником самого наместника, это придает мне уважение и дополнительный вес…

– … и кредит, – закончил Сальвидиен.

– И кредит, – согласился Феникс. Плеснул вина себе и адвокату. – Теперь ты понимаешь, как неприятно было бы лишиться всего этого?

– Понимаю. – Сочетание наглости и подобострастия, которые Сальвидиен замечал за месяцы, прожитые в Арете, во многих местных уроженцах, непринадлежащих, разумеется, к аристократическим домам, в Фениксе проявлялись как-то особенно ярко. И это забавляло Сальвидиена. Вдобавок поэт, как неисчерпаемый кладезь сплетен, впредь еще мог быть ему полезен. – И, когда встречусь с госпожей Петиной, умолю ее простить тебя.

Разумеется, он не бросился к Петине – просить за несчастного поэта. Был слишком занят, ибо вел сразу два дела. Одно касалось подлинности дарственной на дом на улице Пяти Колоннад, другое было о клевете – точнее, относительно облыжного обвинения в клятвопреступлении.

Седулий Гермерот, которого защищал Сальвидиен, жил в Сигиллариях, и посетив его на вилле, дабы обговорить некоторые детали своего завтрашнего выступления, адвокат по выходе решил, что неплохо было бы навестить Петину. Тем более, что было очень жарко, и возвращаться в город до наступления вечера не хотелось.

Петина, как и в прошлый раз, приняла его в саду – в послеполуденные часы здесь было прохладнее всего. Все следы пира исчезли. Столы, ложа и ковры были убраны, дорожки посыпаны чистым песком с берегов Орфита.

Хозяйка появилась не вдруг, чему Сальвидиен не удивился. Еще у входа старый Фрасилл успел наболтать, что нынче у госпожи были гости – благородные Апиола и Вириат, и она изволила прогуляться с ними до арены, посмотреть, как играют собаки. Потом господа ушли, а хозяйка еще задержалась. Любит она это зверье, просто души не чает…

Сальвидиен ждал Петину, сидя в беседке, и не без удовольствия озирая сад. Он был прекрасен, и вместе с тем более строг, чем сады иных аретийских богачей, которые Сальвидиен успел повидать здесь же, в Сигиллариях. По дорожкам не бродили крикливые павлины и прирученные газели, рядом с которыми любили красоваться знатные дамы. Не было понастроено искусственных гротов – Петина ограничилась беседками. Розы, искусно высаженные так, что сочетание цветов напоминало замысловатый орнамент дорогого ковра, струили в полуденный воздух свой аромат. Пол стать им были орхидеи и олеандры. За рядами ровно подстриженных кустов и стройных пальм фонтаны рассыпали серебристую пыль. Только их журчание да щебет птиц, клевавших виноград нарушали тишину.