Невероятно насыщенная жизнь - Вадим Фролов

Я удивился: при чем тут мое здоровье?

— Отличное здоровье, — сказал я.

— Ну, и прекрасно, и прекрасно, — запела бабушка.

За всеми этими разговорами мы все-таки оказались в комнате.

— Садитесь, — сказал папа.

— Ничего, спасибо, я ведь на минутку, — сказал я.

— Садитесь, садитесь, — сказал папа.

— Да нет, спасибо, — сказал я.

— Сади… — начал папа в третий раз, но бабушка перебила его:

— Ну, Гриша, милый, как вы не понимаете, что… — Она помахала рукой где-то сзади себя и… пониже спины.

— Ах, да, да, да, — сказал Машин папа, — склероз, склероз… Извините, Сеня, вам, конечно, удобнее стоять.

Я ничего не понимал — почему мне удобнее стоять? Они меня совсем заговорили, и я даже не заметил, как в одной руке у меня оказался кусок торта, а в другой огромное яблоко. Деться было некуда, и я давился то тортом, то яблоком, думая, как бы съесть все это поскорее, пока не пришла Машка. И, конечно, она пришла, когда я запихнул в рот последний кусок торта и старался протолкнуть туда же последний кусок яблока. Я, кажется, возненавижу скоро эти яблоки!

— Вот и Маша! — воскликнул папа обрадованно. — Ну, как? Посадила?

— Проводила? — спросила бабушка.

— Посадила, проводила, расцеловала и ручкой помахала, — затараторила Маша весело и тут заметила меня.

— А-а, Сенечка, привет, — сказала она очень ласково и как ни в чем не бывало.

— М-м-мбубет, — сказал я.

— Что с тобой? — испугалась она. — Зубы?

— М-м-мбет, — сказали.

— Насморк?

Ох, провались ты, заноза, через все три этажа!

— Б-бам-буммм, — сказал я и помотал головой.

— Ах, яблоко! — догадалась она. — Ну какие же вы молодцы! — Она посмотрела на своих родичей. — Как вы догадались, что он оч-чень любит яблоки?

Я наконец проглотил это чертово яблоко. Зол я был до того, что коленки дрожали, но вместе с тем мне почему-то было и смешно. «Ну, ладно, — подумал я, — главное не растеряться».

— Очень вкусное яблоко, — сказал я. — Спасибо. И торт очень вкусный. Спасибо. Хорошо, что ты пришла, Маша. Я вообще-то не к тебе зашел, а к Григорию Александровичу, но раз уж ты пришла, я тебе напомню — в девятнадцать ноль-ноль в кафе «Гном». — Я мельком глянул на нее: по-моему, у нее из глаз летели искры!

Я повернулся к ее папе.

— Григорий Александрович, — сказал я, — вы не можете уделить мне несколько минут?

— К-к-конечно, п-п-пожалуйста, — сказал Машин папа, — п-п-прошу. — И он показал на дверь своего кабинета.

Я, не оглядываясь на М. Басову, прошел в кабинет. Проходя, я услышал, как засмеялась бабушка и что-то зашипело, как на сковородке. Это шипела М. Басова.

— Садитесь, — сказал Машин папа, но тут же быстро добавил: — Впрочем… э-э-э… можете… стоять.

Но я с размаху плюхнулся на стул.

— Ой! — сказал Григорий Александрович и сморщился, как от зубной боли.

— Извините, — сказал я, — но он крепкий, кажется.

— Д-да? — неуверенно спросил Машин папа. — Н-ну, вам виднее. — И посмотрел на меня с уважением.

«Что-то они сегодня какие-то странные», — подумал я.

— Итак, чем могу служить? — спросил Машин папа.

Я не знал, чем.

— Да вы не стесняйтесь, Семен, — дружелюбно сказал Машин папа. — Выкладывайте.

И тут я придумал. Он ведь человек очень образованный, и почему бы мне не спросить его кое о чем.

— Вы все знаете, Григорий Александрович, — сказал я, — а я не очень. Я хочу вас спросить о… про некоторые слова.

— Сократ говорил, — сказал Григорий Александрович, — что я знаю твердо только то, что я ничего не знаю. Но если вы думаете, что я могу вам помочь…

— Думаю, думаю, — быстро сказал я и достал из кармана листочек, на котором у меня было записано:

1) Эмоции (?)

2) Троянская война (?)

3) Караваев-Каратаев (?)

4) Аморальное лицо (??)

5) Неинтеллектуальная личность (???)

Он прочитал все это несколько раз, потом опустил очки на нос и внимательно посмотрел на меня.

— Гм-м, — сказал он, — любопытный, я бы сказал, набор… А… а зачем вам, собственно, это?

— Так, — сказал я, — для расширения кругозора.

— Гм-м, — опять сказал он, — ну что ж…

И начал потихоньку объяснять. А потом сам ужасно увлекся. Бегал по комнате, размахивал руками, доставал с полок разные книжки. В общем, по всем вопросам прочитал мне целые лекции. И все рассказывал очень интересно, доходчиво и с наглядными пособиями. Я слушал разинув рот, но не думайте, что я буду пересказывать все, что он мне говорил. Только для памяти отмечу самое главное.

Эмоции — это, оказывается, разные чувства. Только не запах там, вкус или цвет, а например, горе, радость, злость, веселье, зависть и… любовь, например. А я-то думал, что «эмоции» — это из радиотехники что-нибудь.

И еще он сказал, что эти самые эмоции бывают положительные и отрицательные. К положительным надо стремиться, потому что они увеличивают срок жизни, а отрицательные, наоборот, укорачивают, и поэтому от них надо бегать, как черт от ладана. Злость, обида, страх и другое в этом роде — это отрицательные. Поэтому, если не будешь злиться, обижаться, бояться и так далее — проживешь сто лет или даже больше. Здорово интересно, но попробуй-ка! И потом, если человек не злится, не обижается, не ненавидит кого-нибудь или чего-нибудь — то он, по-моему, просто жизнерадостный рахитик, и толку от него никакого не будет.

Я сказал об этом Машиному папе. Он засмеялся и сказал, что чувствами, то есть эмоциями, надо уметь управлять, ре-гу-ли-ро-вать их… Я сказал, что, мол, попробуй от-ре-гу-ли-руй свои эмоции, если, скажем, тебе в ухо дали. Что же, надо улыбнуться и сказать спасибо и второе ухо подставить? Он опять засмеялся и сказал, что все это зависит от кон-кретной си-ту-ации. Я спросил, что это значит, тогда он махнул рукой и сказал:

— Извините, пожалуйста, что я употребляю такие выражения, но в данном случае это означает: когда? где? зачем? почему? и за что? За что вам дали по уху. Понятно?

— Понятно, — сказал я, хотя не очень понял, какая, например, разница, где тебе дали по уху — в подворотне или на лестнице? Дали, и все!

Тут он сказал, что вопрос о том, надо ли подставлять левое ухо, если тебе дали по правому, прямо относится к третьему пункту моего списка, а именно к Караваеву-Каратаеву. Поэтому он перескакивает через пункт второй — о Троянской войне — и попытается объяснить мне, кто такой Платон Каратаев и что такое каратаевщина как со-ци-аль-ное и пси-хо-ло-ги-ческое явление.

— Ух! — сказал я.

— Ах! — сказал он. — Простите, пожалуйста, я, кажется, опять увлекся. А что, собственно, вам нужно знать про Каратаева?

— Да кто он был такой? — сказал я.

— Он был солдат, — сказал Машин папа.

«Ну, это ничего, — подумал я. — Солдат — это совсем неплохо».

— Но он был не совсем обычный солдат, — сказал Машин папа.

— Герой? — спросил я.

— Н-не совсем, — сказал он. — С одной точки зрения… — Он покрутил в воздухе рукой. — А с другой точки зрения… Вы читали гениальный роман Льва Николаевича Толстого «Война и мир»?

— Кино видел, — сказал я, — а читать не читал.

— Н-ну, кино… это не совсем… гм-мм… Видите ли, все это очень сложно, но в двух словах можно сказать так…

И тут он прочел мне лекцию о Л. Н. Толстом. О том, что он думал о жизни, и про этого солдата Каратаева. Я слушал и качал головой, но в самой голове у меня стояли туман и каша, и, кажется, я понял только одно, что этот солдат и в самом деле был какой-то чудак, он как раз и считал, что если тебе дали по одному уху — надо сразу сказать спасибо и подставить второе. Тогда тому, кто тебе дал по уху, станет стыдно, его ну просто заест совесть, как это он такому доброму человеку съездил по уху, и он больше никогда никого не будет трогать. И если все будут так поступать, то на земле будет мир и справедливость.

— Дудки, — сказал я, — не согласен! Как же! Заела бы фашистов совесть, если бы мы им не наклали как следует?!

Машин папа засмеялся и сказал:

— Вы поняли все совершенно правильно, хотя все это значительно сложнее. Перейдем к следующему вопросу. Что такое «аморальное лицо».

Он опять начал долго объяснять, но тут я довольно быстро понял, что это никакого отношения к лицу, то есть к… роже не имеет. И к веснушкам тоже. А имеет отношение к тому, какой человек есть. Человек, у которого аморальное лицо, — плохой человек. Гад и подлец. Вот что я понял. Оч-ч-чень хорошо!

Теперь послушаем, что такое «неинтеллектуальная личность». Тут, оказывается, совсем просто. «Интеллект» — это, оказывается, ум и способности человека. И если человек «не-ин-теллектуальная личность» — значит, у него ни ума, ни способностей нет. Короче — балбес он и дурак.

Вот так. Значит, уважаемая М. Басова считает меня дураком и гадом. И трусом — потому что, если я подставлю, как она считает, правое ухо после левого — значит, конечно, трус.