Совок 7 (СИ) - Агарев Вадим

— Не знаю! — неуверенно выдохнул расстроенный передовик-дебошир, — Козёл он! — уже более определённо добавил выкрестившийся из пролетарского сословия слесарь.

— Ты, давай уже, определяйся, Соснин! Некогда мне! — опять зевнул я, глядя на золотеющий за окном рассвет, — Куда ты сейчас поедешь? В тюрьму или домой?

— Домой! — незамедлительно принял судьбоносное решение тяготеющий к свободе комсомолец, — Мне нельзя в тюрьму!

— Из-за плоскостопия? — не удержался я, взглянув на передовика производства, сохраняя на лице грустное безразличие.

— И из-за него тоже, — угрюмо глядя в пол, подтвердил Валера.

— Правильное решение, гражданин Соснин! — тем же бесцветным голосом одобрил я услышанное.

Придвинув к себе бланк протокола допроса, я начал заполнять его шапку. С обличающими показаниями Соснина нужды в признании Горшенина у меня уже не было. Коли раскается и сознается, то хорошо. А, если нет, то ему же и хуже. И прокурор, и суд обязательно учтут, что противоправного своего поведения гражданин Горшенин не осознал и в содеянном не раскаялся. А стало быть, будет тянуть он эту делюгу в качестве «паровоза» и по максимально-допустимым расценкам.

— Я слово сдержу, Соснин, и отпущу тебя под подписку, но ты имей в виду, что прокурор запросто может со мной не согласиться. И тогда он моё постановление с этой мерой пресечения отменит. Поэтому, Валера, бери жопу в горсть и прямо с раннего утра беги в свой рабочий коллектив! Пусть ходатайство заради тебя напишут. Чтобы подписку тебе не отменили. Пусть даже укажут, что на поруки тебя готовы взять. И не беда, что с этими порукаками ни хера не получится, потому что статья весомая. Зато эта бумажка в деле будет! Ты понял меня, комсомолец?

— Я понял, товарищ лейтенант! — Соснин не верил своему счастью и уже нетерпеливо топтался, вскочив со стула.

Он, как все, подобные ему придурки, почему-то думал, что выйдя из стен РОВД на улицу, обретёт вожделенную свободу. Надёжно и навсегда. Его сознание, до того самого мгновения, когда после зачитанного приговора, ему защелкнут на запястьях браслеты, будет надеяться на условку.

Дежурство я сдал без привычных, уже ставшими ритуалом, мытарств. Все материалы, собранные мной за истекшие сутки, были кондиционными и нареканий ни у кого не вызвали. Ни у принимающего смену следака, ни у дежурного, ни у руководства. Я уже начал потихоньку и расслабленно размышлять, как доберусь до дома, и перед тем, как завалиться спать, приму горячую ванну.

— Всё, Корнеев, свободен! Но сначала к Капитоновой зайди! — прикуривая сигарету и морщась, как от зубной боли, распорядился майор Данилин. — Ни хера не знаю, что ей от тебя надо! — предвосхитив мой вопрос, огрызнулся он авансом, — Всё, свободен!

Пожав плечами, я молча покинул кабинет начальника следственного отделения. К исполняющей обязанности заместителя начальника РОВД по политчасти Евдокии Леонтьевне Капитоновой мне идти не хотелось. В райотделе она появилась не так давно, спустившись к нам на повышение с должности старшего инструктора политотдела городского УВД. Но уже все и даже я, знали, что эта не очень молодая, но очень некрасивая баба, является редкостной сволочью. Злые языки болтали, что даже подполковник Дергачев по возможности избегает общения с подчиненным ему замполитом Капитоновой.

Однако делать нечего и нарываться на неприятности по столь зряшному поводу не хотелось. Закрыв сейф и кабинет, я направился к Дуньке. Именно так за глаза сотрудники Октябрьского РОВД звали капитана Капитонову.

— Разрешите? — не обращая внимания на секретаршу и пользуясь тем, что дверь из приёмной в кабинет оказалась широко открытой, спросил я и. о. замполита. — Лейтенант Корнеев! Вызывали?

— Заходите! — сухо позволила Капитонова. — И дверь прикройте!

Я закрыл за собой дверь и, пройдя до её стола, встал, свято соблюдая субординацию. В голове всё настойчивее роились мечты о горячей ванне и мягкой постели.

— Вы коммунист, Корнеев? — не предложив мне присесть, задала бестактный вопрос Дунька.

Вот же сука! Либо она ленивая дура и просто поленилась расспросить мое непосредственное руководство, либо незамысловато издевается.

— Комсомолец я, — не скрывая хмурой усталости и сдерживаясь, ответил я.

— Скажите, комсомолец Корнеев, у вас совесть есть? — сняв с переносицы очки и протирая их носовым платком, близоруко уставилась на меня Капитонова.

Такого вопроса я не ожидал. Даже с учетом того, что беседу я веду с начальником политчасти. А потому счел его риторическим и отвечать не стал.

— Скажите, Корнеев, это правда, что вы один прописаны в трёхкомнатной квартире? — Дунька водрузила протертые очки на нос и с более пристальным вниманием уставилась на меня.

— Правда, — не стал я отпираться, и, приглядевшись, увидел у руках и. о. свою картонную форму номер шестнадцать.

Ту самую, которая должна сейчас находиться не у Капитоновой в руках, а этажом ниже, в паспортном отделении. Ни хрена себе! Это что еще за фортеля⁈

— В нашем райотделе, лейтенант, шестьдесят четыре сотрудника стоят в очереди на получение жилья и на улучшение жилищных условий! И все они имеют детей! А вы, комсомолец Корнеев, один проживаете в трёхкомнатной квартире! Это нормально, Корнеев⁈ Как вы сами-то считаете?

Дунька смотрела на меня с каким-то брезгливым выражением своего одуловато-лошадиного лица. Буд-то бы застала меня за рукоблудием во время первомайской демонстрации. Прямо за трибуной, на которой стоят руководящие партийные товарищи и лучшие люди города. Я пока еще не понимал, куда клонит эта дура, но уже осознавал, что добра от разговора с политработником ждать не стоит.

— Я посоветовалась с товарищами из жилбыт-комиссии нашего РОВД и вот что предлагаю тебе, Корнеев! — Капитонова со строгой торжественностью сверкнула свежепротёртыми очками, — Поскольку ты неоправданно и сверх всяких нормативов единолично занимаешь избыточную площадь, тебе следует сдать свою квартиру! В пользу остронуждающихся очередников. А райотдел тебе взамен выделит однокомнатную! Хотя, по моему мнению, тебе и комнаты будет достаточно! Ты ведь не женат и детей у тебя нет? Я не ошибаюсь? Ты чего молчишь, Корнеев⁈ — Дунька снова сняла очки и опять недобро сощурилась в мою сторону.

Про ванную и про застеленную свежим бельём постель я уже не думал. Я думал, как бы мне сейчас сдержаться и не охерачить эту суку рядом стоящим стулом по её лошадиной харе. Если в самое ближайшее время я обоснованно не пропишу в свою трёшку двух, а еще лучше, трёх человек, то не хер делать, меня запросто уплотнят! Всё жильё в совдепии государственное. Есть, конечно, и кооперативное, и частный сектор есть, но это ни разу не мой случай! Какого хера всем этим замполитам от меня надо⁈ За что мне всё это?!! Ох, не убить бы мне прямо сейчас эту тварь!

Я молча развернулся и, отрешенно шепча себе под нос таблицу умножения, пошел в сторону выхода. Изо всех сил стараясь абстрагироваться от возмущенных воплей, острыми углами бьющих мне в затылок и спину.

Глава 14

До машины я добирался, стиснув зубы и сдерживаясь изо всех своих милицейско-юношеских сил. Меня одолевало жгучее желание вернуться в просторный кабинет райотдельской политработницы. Голова которой переполненна гуманистическими ленинскими принципами. Которые Ильич, как я подозреваю, гнусно глумясь над своими фанатами в рваных треухах и бескозырках, проповедовал со своего броневика. И непременно на тему всеобщего равенства и братства проповедовал. Причем, в самом скором и обозримом времени. А также, бытового счастья для всех и социальной справедливости для каждого. Которой нет ни сейчас, так и в третьем тысячелетии. ни хера не будет. Уж я-то это знаю точно. В отличие от бегущих за коммунистической морковкой нынешних моих современников.

Я отдавал себе отчет, здраво понимая, что это во мне бушуют младенческие гормоны взбешенного и крайне несознательного двадцатитрёхлетнего недоросля. Плюс циничное послезнание. Поэтому я, как мог, из последних сил якорился умом за сознание ветерана-мента. И только лишь благодаря тому сознанию матёрого циника, с его обострённым инстинктом самосохранения, я благополучно дошел до своей «шестёрки». А дойдя, запихнул в неё свою, до крайнего предела возмущенную тушку.