Иностранный легион - Виктор Финк

Поставив бутылки на стол и снова подойдя вплотную к брату, он ткнулся ему грудью в колени. Тот поднял его и молча посадил на стул.

Гусар стал разливать вино в стаканы.

Всадники, быстроСедлайте коней!В поле галопомСкорей!.. —

скомандовал он, ударил своим стаканом о мой и о стаканы Лум-Лума и отца и залпом выпил.

— Не пей много, дитя мое Марсель, — сказала мать, — тебе вредно. Ведь скоро нам работать.

Гусар не дал ей говорить.

— Освободите подпругу, мама! — скомандовал он и снова стал разливать вино.

Гусар был из тех людей, которых вино веселит.

— Эй, Жильбер! — кричал он. — Давай что-нибудь этакое! Давай фландрскую! Живо-а-а-а!..

Слепец смущенно подвинулся к пианино и стал подбирать мотив, а гусар, покачиваясь с правого локтя на левый, запел:

Раз красавец бригадирВозвращался из похода,Он во Фландрию ходилВоевать за короля.

— В другой раз подавай мне этот куплет погромче: он военный, — сказал гусар. — А второй можно мягче. Про красотку который.

И заметила его,Сидя у окна, красотка.Пальцем сделала ему,Чтоб поближе подошел.

— Хороша песня, бородачи? А? А тебе нравится, мама?

Слепой играл, усач выбивал такт ногой, а гусар подпевал:

— Ах, зачем вы свой мундирТак стянули портупеей?Саблю в уголок поставьте,Сядьте здесь, у моих ног.

— Страшно люблю эту песню, хоть она, в сущности, пехотная! Как раз ее мы и пели в эскадроне, когда выходили в бой в августе девятьсот четырнадцатого, под Мобежем. Сидели в деревне, в корчме, пили вино, слушали, как в Мобеже ревут пушки, и пели. Вдруг трубач: «Седлай! Рысью! Галопом!» Ноги еще у меня были! Здоровые ноги! Это было наше первое дело. Мчимся сломя голову к лесочку. Впереди шмыгают уланы на белых конях — немцы. Трое. Мы за ними! Они от нас! Мы за ними! Триста шагов! Двести! Полтораста шагов! Моя Альма мокрая, я мокрый! Давай улана! Сто шагов! Не я скачу — земля скачет подо мной! Комья летят! Воздух легкий, сабля звенит, ноги здоровые! Хорошо! Вот он, улан! Не уйдет! Куда ему, тяжелому, от гусара уйти! Будет мой! Сам скачу, а в ушах эта песня.

Он отпил глоток вина.

— Не помню следующий куплет. Она просит бригадира рассказать, как он ходил в атаку на испанцев. А потом последний:

Утром он от ней ушел,Восемь раз сходив в атаку! —До свидания, красотка!— И огладил черный ус.

— Ловко? Хорошая песня! Улан уже был у меня прямо перед глазами — и вдруг гоп! Подняло меня на воздух. Пыль, земля, камни, тучи! И хлоп! Я даже не слышал ни выстрела, ни разрыва! Я очнулся в госпитале. Лежу и, что называется, под собой ног не слышу. Пощупал — так и есть, оторвало. До свидания, красотка…

Гусар залпом выпил стакан вина.

Повисло неловкое молчание. Мать опустила голову. Отец крутил усы.

— Вот оно как! — буркнул Лум-Лум, но тотчас умолк и он.

Тишину нарушил гусар.

— Плевать! — воскликнул он. — Мы им еще покажем!

Пора было прощаться.

— Торопитесь? — спросил гусар. — А то остались бы, у нас сейчас будет репетиция.

— Репетиция?

Лум-Лум взглянул на меня.

— А куда нам к черту спешить? Репетиция! Остались.

Я только собрался спросить, о какой репетиции речь, когда мой вопрос предупредил усач.

— Вы слыхали про Лорано? — спросил он. — Четыре Лорано четыре? Как же! Мы играли даже в Париже, в цирке Медрано! И, заметьте, мы действительно одна семья! Я — борец, мастер тяжелого веса, жена — жонглер, когда-то на проволоке, теперь партерная, Марсель был парфорсный наездник, а Жильбер, наш слепой мальчик, — он клоун, музыкальный эксцентрик. Четыре Лорано четыре! Мы даже собирались к вам, в Россию, на зимний сезон четырнадцатого года, в Санкт-Петербург, или, как теперь пишут, в Петроград, к Чинизелли. Да вот война…

— Это, должно быть, здорово смешно: слепой клоун! — сказал Лум-Лум.

— О да, мсье! — подтвердил усач. — Публика его ценила. Но сейчас это, к сожалению, перестанет быть трюком. Ведь эта проклятая война дает такое перепроизводство слепых! Их уже и теперь до черта расплодилось, а войне еще конца не видно.

Мы вышли во двор. Усач вынес из фургона гири, штанги и другие атлетические приборы и принялся за работу. За один конец штанги взялась жена, за другой слепой Жильбер. Усач легко и без натуги поднял их и стал носить по двору.

— Надо каждый день упражняться, чтобы не забыть ремесло, — сказал он, вытирая пот со лба.

Мадам Лорано извлекла из фургона столик и большой ящик, в котором оказались разные жонглерские принадлежности — мячи, ножи, тарелки, лампы, обручи.

Все это ловко летало в ее руках, сплеталось в воздухе в причудливые фигуры, разлеталось в разные стороны и снова попадало к ней в руки.

Лум-Лум был в восторге.

— Здорово! — восклицал он поминутно. — Здорово! Люблю цирк! Здорово! Она настоящая артистка, ваша супруга, — сказал он усачу.

Но усач смотрел скучающими глазами.

— Ах, мсье, — сказал он, — это все чепуха. Это уже не школа, между нами говоря. Мы уже стареем. Наш главный козырь были дети. И, скажу вам, не так Марсель, который, правда, был прекрасным парфорсным наездником, как Жильбер. Наш бедный мальчик, который слеп от рождения, делал нам блестящие дела. Блестящие! Мне предлагали оперировать его, попытаться вернуть ему зрение. Но мы все подумали и решили, что вряд ли это было бы благоразумно. Что он станет делать зрячий? Играть на пианино?! Подумаешь! Музыкантов миллион! И все сидят без хлеба! А он делал сборы! Потому что он не просто хороший музыкант, а слепой музыкант. Это было интересно каждому. Его выводят на арену за руку, он шагает, вытянув левую руку вперед, как все слепцы, и публика сразу настораживается! Белый колпак, красный фальзар, звезды, блестки, стеклярус, лицо белое, нос в шесть сантиметров длины и эти глаза! Однажды он споткнулся и упал. Он ударился головой о свое пианино! Грандиозный успех! Ты помнишь, Жильбер, что было? Это был твой самый удачный день! Гром аплодисментов! И главное — каждый видел, что это не подстроено, что это слепец всамделишный. Посмотрите на эти глаза! Разве эта мутно-желтая плева оставляет сомнение? И вот когда такой работал на арене, он имел успех и зарабатывал деньги. Это были счастливые времена. О конкурентах мы не думали. Мы не знали, что будет война.

Юноша опустил голову на грудь. Так и сидел он все время.

Мадам Лорано извлекла из фургона новый ящик. Там были гармошки, флейты, окарины, трубы, мандолины, бутылки, пузырь, приделанный к метле и перевитый струнами. Жильбер играл разные мелодии, то грустные, то веселые, кривляясь при этом, строя гримасы и повторяя клоунские шутки вроде: «А скажите, мсье, с какой стороны надо дуть в эту кастрюлю?..»

Мсье Лорано поправлял сына несколько раз. Чувствовался старый, опытный циркач.

— Отец мой тоже был слепой музыкант, — сказал он нам. — Увы, это у нас в роду! Наш бедный Жильбер получил свой талант в наследство вместе со слепотой. Отец был очень тонкий музыкант. Но нищий. Все-таки мы кое-как жили. Когда вспыхнула война в тысяча восемьсот семидесятом году, мать сказала ему: «Вот видишь, Гастон, всех забирают на войну, а тебя не возьмут! Слава богу!» А он все расспрашивал, что такое война, какая она, но мать не умела ему объяснить. И соседи тоже. Мы тогда жили в Байонне, на юге, война туда не дошла, там о ней знали очень мало. Потом, когда она кончилась, отцу сделалось труднее зарабатывать свои медяки. Он стал спрашивать, почему. Тогда мать объяснила ему, что появилось много слепых музыкантов, это были инвалиды войны. Они научились бренчать на гитаре или пиликать на скрипке. И хотя они, конечно, играли хуже, чем отец, но они были инвалиды войны, им больше сочувствовали. Тогда отец стал говорить, что все понял. «Война, — говорил он, — это нечто такое, после чего нищим музыкантам делается труднее жить». Он не знал, что одновременно кое-кто здорово разбогател. Он был слепой во всех смыслах.

Усач рассказал эту историю с горечью и тревогой в голосе и умолк.

Его жена уложила в ящик инструменты Жильбера и внесла в фургон.

Начал репетировать безногий.

Посреди двора стоял высокий столб с металлическим кольцом на верхушке. В кольцо была продета цирковая лонжа — длинная веревка с замыкающимся крючком на конце. Мсье Лорано привел лошадь в вольтижировочном седле. Марсель надел на себя пояс с кольцом. В кольцо продели крючок лонжи. Отец легко поднял калеку, посадил в седло и, отойдя к столбу, взял свободный конец лонжи. Калека крепко ухватился руками за петли седла.

— Жильбер, дитя мое, вальс!

Жильбер заиграл цирковой вальс. Мать, отойдя к столбу и пощелкивая шамбарьером, стала гонять лошадь по кругу.