Плата за страх - Петр Акимов

— Я тысячу раз говорил, что тратить деньги на рекламу гособлигаций иностранцам — глупо, — злился Воротников, знакомясь с выкладками референта. — Неужели трудно запомнить? А какого хрена отдел маркетинга полез в золото, когда надо копать под нефть?! Вызовите-ка мне Бутицкого, щас я ему устрою! Ну?! Чего встали?

Начальник отдела маркетинга Лев Александрович, невысокий смышленый крепыш, не мог прямо сказать хозяину, что его поспешные распоряжения противоречивы. Воротников наорет, Бутицкий ничего не поймет и лишь проникнется неприязнью к референту.

— Если вы позволите… — своим новым, отстраненно-скрипучим голосом сказала Тамара Владиславовна, — я дождусь, когда вы прочтете до конца и ознакомитесь с рекомендациями.

— Дочитал! Не держите меня за идиота, я уже на все согласен, — заверил Воротников. — Пока мы четко не скоординируемся, толку не будет. Вот я и хочу ткнуть их носом, чтобы они тоже это поняли! Зовите Бутицкого.

— Боюсь, что остальные соображают не так быстро, как вы. — Для пользы дела Тамара Владиславовна льстила шефу без зазрения совести. — Вы повысите тон, Лев Александрович растеряется и воспримет ваши слова как очередной разнос. Дайте ему время, чтобы переварить новую информацию. Все равно у вас через полчаса разговор с фирмачами из «Газпрома».

— Как, уже через полчаса? Чего ж вы молчите! А где материалы, которые я велел подготовить?

После ее появления на столе шефа стало заметно меньше бумаг, но все равно он умудрялся за несколько часов перепутать все, что она для него раскладывала.

— Они, Валерий Захарович, в красной папке.

— Да? Хорошо. Тогда вот что… — он задумчиво пожевал нижнюю губу, — не будем пороть горячку. Размножьте свою справку и раздайте по отделам. Пусть обдумают.

— Какие сроки?

— До завтра! Хотя нет, завтра я не смогу. До послезавтра.

— Послезавтра тридцать первое декабря.

— Да? Тогда не морочьте мне голову и решите сами. Кстати, вы бы хоть ради новогоднего фуршета отошли от своей униформы.

— Вы будете диктовать мне, как одеваться?

— Нет, но все-таки…

— Спасибо.

— Ну-ну, не надо так официально. Мне очень нравится ваше желание навести порядок. — И он, улыбнувшись ей мельком, как воспоминанию, тут же погрузился в мелко отпечатанный текст бизнес-плана.

По дороге домой Панкратова вспомнила, что завтра — ее первая получка на новом месте. Вечером обещала забежать Надежда. Тамара решила устроить сегодня предисловие к празднику. В магазинчике рядом со своей «Южной» она купила бутылку шампанского и тортик. Дороговато, но надо же показать подруге, как она ценит ее помощь.

Зайка встретила ее как всегда: радостно, но замедленно хлопая в ладоши. Тамара прижала к груди душистую голову дочери:

— Соскучилась, моя маленькая? Мама задержалась? А у нас праздник. Я, кажется, прижилась на новой работе.

— Зайка хо-очет ку-ушать, — медленно, с трудом кивала большелобой головкой дочка.

— Неси сумку на кухню. Я сейчас переоденусь и приготовлю.

Тамара прошла в ванную, чтобы снять грим, и, увидев себя в зеркале, вздохнула. Экое страшилище. И как же теперь быть с маскировкой? Не признаваясь себе, она любила разочаровывать тех, кто клевал на ее сексапильность. Сладка месть за ожоги, которые оставила ей любовь. Кроме того, выигрышная фигура не раз давала ей преимущество в деловых переговорах. Особенно в тех случаях, когда поначалу ее ум и сметку недооценивали.

Но сейчас ситуация вывернута наизнанку.

Если в честь Нового года она оденется, как ей захочется, то новые сослуживцы, а особенно любовница шефа, могут решить, что в первые дни она их злонамеренно дурачила. Что близко к истине. Если Колоскова заподозрит, что Панкратова способна выглядеть по-женски привлекательной, она взъярится на нее так, что и звонков анонимщиков не потребуется. О Тамаре у сотрудников «Аметиста» уже сложилось мнение как о погруженном в работу синем чулке. Явись она иной, многим придется менять оценку. Это вызовет подозрение в подвохе.

К тому же Панкратова поняла, что новый облик тоже дает преимущества. Как ни странно, она чувствовала себя более защищенной. Чужие эмоции отскакивали от грима, как от брони. Бесформенность превращала ее в невидимку. Суховатые предложения, которые она делала от имени шефа, воспринимались как звучащие из селектора. Мужчин не отвлекали мысли о ее формах. А женщины ощущали себя рядом с ней красавицами.

Тамара смыла служебную маску, переоделась в простенький легкий халатик и приготовила ужин. Пока возилась на кухне, прислушиваясь к бормочущему в комнате телевизору, поняла про себя новую еще кое-что. В уродующем наряде проще мириться с одиночеством. Раньше, отбиваясь от заигрываний чужих мужей и невольно сравнивая себя с их женами, она обижалась: «Почему мне не повезло? Почему других, глупых и неуклюжих, любят и нежат, а я одна?!» В уродливом балахоне ответ был очевиден.

Поужинав, они с Зайкой больше часа выполняли задания и упражнения, которые, по мнению врачей, могли ускорить умственное развитие девочки. Порой Тамара едва сдерживала слезы, наблюдая за тем, как старается дочь и как мал эффект от ее стараний. Никто из специалистов так и не смог ей толком объяснить, почему ее девочка, выглядевшая внешне почти нормально для своих двенадцати лет, так сильно отстает в развитии. Зоя с трудом говорила, читала по слогам и зачастую целые сутки проводила в оцепенении, почти не реагируя на окружающее. Одни врачи ссылались на случайный сбой в хромосомах. Другие подозревали, что они с мужем были слишком пьяны в момент зачатия. Некоторые приписывали все неизвестной внутриутробной инфекции. А кое-кто, преимущественно родственники бывшего мужа, намекали на ее порочную наследственность.

Тамаре пришлось сполна испить всю чашу боли и унижений, связанных с болезнью дочери. Одна Кузнецова ее понимала. Знала, что Панкратова не верит, что дочь больна неизлечимо. Материнское сердце подсказывало: ее девочка только выглядит гадким утенком. Подумаешь, не может быстро болтать или ловко бегать! Мало ли взрослых, которые двух слов связать не могут и двигаются, как коровы на льду, но живут себе да радуются. И работают при этом депутатами, премьерами или даже президентами.

Как умеет жизнь застать врасплох!

Надежда и Олег появились у Панкратовой уже после десяти, когда Зайка, наплескавшись в ванной, засыпала.

Увидев заклеенное пластырем лицо и опиравшуюся на плечо Комарова подругу, Тамара заметалась. Она почти обезумела от ужаса перед разоблачением. Кузнецова ничего не рассказывала, а Панкратова уже поняла: ее лживость чуть не стоила жизни подруге и ее любимому. Она вжалась в уголок кухни, затравленно наблюдая, как Надежда, ставшая грузной и неуклюжей после контузии, по-свойски готовит бутерброды к чаю.

Гости еще в прихожей дали знак, что сейчас ни о чем серьезном говорить нельзя. Пока Тамара приходила в себя, Комаров обшаривал ее квартиру и лестничную площадку с помощью громоздкого прибора на ремне и сложной антенны. Оперируя, по сути, только правой рукой, он провозился больше получаса. Закончив проверку, он разложил на кухонном столе три разномастных штуковины. Самая маленькая была размером со спичечную головку, самая большая — со спичечный коробок.

— Вот эта фигня, — будто злясь на что-то, нелюбезно объяснил Олег, — была в щели под подоконником в комнате. Эта — тут, на кухне, в розетке. А это вот стояло в щитке на твоем телефонном проводе. Кто-то тебя контролирует всерьез. Хотя аппаратура не слишком. Ширпотреб для слежки за женами. Но теперь тут чисто.

— Что с вами случилось? — с трудом управляя дрожащими губами, спросила Тамара. Она давно замечала непонятную неприязнь Олега и раньше приписывала ее ревности. Собственники не хотят делить своих женщин ни с кем, даже с подругами. А вот теперь Комаров выкладывал подслушивающие устройства, как улики. Теперь-то и Надежда поймет, кто в самом деле виновник всех бед.

А Кузнецова, уже поднаторев за несколько повторов в милиции, бойко описывала свои приключения:

— …Когда я доложила Олегу новости про Зинку, которая оказалась не сама по себе, а у кого-то на подхвате, стало ясно: пейджер у меня сперли не просто так, а по какому-то плану. И, видимо, не только из-за отпечатков пальцев кому-то сильно хотелось его спереть опять. Олег, оказывается, что-то такое предчувствовал и насчет моей машины. Все-таки опыт у него ой-ой-ей какой, — вздохнула Надежда.

Даже сейчас, чудом избежав гибели, она больше скорбела о неведомых опасностях для своего мужика, нежели о риске для себя самой. Возможно, любовь — одна из разновидностей обезболивающего. Как морфий отключает боль, помогая пережить мучения, так и страх потерять любимого заглушает страх за себя. Может, это-то и делает женщин более выносливыми и живучими?