Секретный террор Сталина. Исповедь резидента - Георгий Агабеков

– У меня нет никакого товара, – ответила она.

– Как нет товара? А что же вы мне собирались продавать? – спросил я.

– Я только была посредником у другого человека. Если я продала бы товар, то взяла бы у хозяина. А у меня самой товара нет. Можете обыскать мою квартиру, – с жаром проговорила она.

– Ну, мы это сделаем без вашего предложения, а пока в таком случае скажите, у кого же вы должны были взять товар? – задал я вопрос.

– Ну, а это – хоть расстреляйте меня на месте – не скажу. Ни за что не скажу! – уже истерично кричит она.

– Что же, придется вам посидеть в подвале, пока не скажете, – спокойно сказал я.

– Товарищ красноармеец, – обратился я к часовому, сопровождавшему женщину ко мне и ожидавшему у двери, – отведите гражданку обратно в комендатуру, и пусть ее посадят до моего распоряжения.

Красноармеец подошел к женщине. Она встала и направилась к двери; однако, не дойдя, она резко повернулась и, рыдая, говорит:

– Ах, не сажайте меня в подвал. У меня ребенок, что я буду делать? Господи, Господи! Я все скажу, только не сажайте.

– Так, я вас слушаю, – сказал я, приглашая занять место.

– У меня нет товара. Товар принадлежит Ахун-баю, кашгарскому купцу, который давал продавать мне на комиссию. Я бедная женщина, у меня ребенок. Нечем жить, – говорила она с трудом, сквозь рыдания.

– Скажите адрес Ахун-бая, – требовал я.

– Он живет на Урбе, – называет улицу. – Только, ради Бога, не сажайте меня в тюрьму.

– Хорошо, я должен проверить ваши показания, но я предупреждаю вас, что за контрабандную торговлю следует три года тюрьмы, и вы их получите, если сказали неправду. А если вы сказали правду, то мы посмотрим, что можно сделать для вас. Сейчас же вы посидите в комендатуре, пока я проверю ваши показания.

Через полчаса я, снабженный ордером на обыск и арест, подъехал к ее квартире. Калитка была не заперта. Пройдя двор, я вошел в коридор и увидел направо кухню. Стоя у шипящего примуса, худенькая девочка лет двенадцати, надев передник матери, что-то размешивала в кастрюле.

– Как тебя зовут, девочка? – спросил я, подойдя к ней.

– Ольга, – ответила она, продолжая свое занятие.

– А что ты делаешь, Ольга? – спросил я.

– Мамы нет дома, и я смотрю за обедом, чтобы не пригорел, – ответила она.

– А где твоя мама? – опять задал я вопрос.

– Она ушла в город и придет к обеду. А ты можешь подождать ее, – предложила она, – она скоро придет.

Я смотрел на эту девочку, ожидавшую свою маму к обеду. Мысли роем неслись в голове. Глядя на ее русую головку, я думал: «А что она будет делать, если ее мама не придет к обеду ни сегодня, ни завтра, ни через год?» Я вспомнил, что мне нужно сделать обыск. Но как? Как я мог делать обыск, раскидывать в комнатах вещи в присутствии этого ребенка, ожидавшего мать к обеду? Нет, ни за что!

– Нет, Ольга, я пойду, а ты смотри за обедом, – сказал я, гладя ее мягкие русые волосы.

И в первый раз за всю службу я не выполнил своего долга. Я ушел, не сделав нужного обыска.

Я остановился в одном из узких переулков Урбы у обитой жестью калитки и постучал. Через минуту за дверью послышались шаги, и калитка открылась. Передо мной стоял маленького роста смуглый кашгарец, на лице которого при виде меня выразилась жалкая улыбка.

– Вы гражданин Ахун-бай? – спросил я по-русски.

Он мотнул головой.

– Я сотрудник ОГПУ и имею ордер на производство у вас обыска, – сказал я, перешагнув порог.

– Пожалуйста, – ответил он и начал беспомощно суетиться передо мной. – Только я вас прошу, пожалуйста, делайте все потихоньку, чтобы моя жена не слышала. Она лежит больная.

– А что с ней? – спросил я.

– Она вчера родила мальчика, – ответил он, и на минутку на его лице показалась счастливая улыбка.

Я ему не поверил. Наверно, это трюк, чтобы получше запрятать контрабанду. Я пошел вперед и открыл первую дверь. Полутемная комната. Прямо на полу постелена постель, в которой лежит еще молодая женщина с бледным больным лицом. Рядом с ней что-то копошится и издает писк. С другой стороны сидит другой ее ребенок, мальчик лет четырех. Он смотрит на меня своими черными большими глазами, держа палец во рту. Я выскочил из комнаты и закрыл за собой осторожно дверь.

– Слушай, Ахун-бай… – обратился я к кашгарцу, и мы с ним говорили целый час.

В своем кабинете за письменным столом сидел начальник секретно-оперативной части Моисей Борисович Гордон. Несмотря на свои сравнительно молодые годы, он уже до того разжирел, что едва помещается за столом. Его толстое рыхлое лицо и шевелюра сильно напоминают Зиновьева, и он, зная это, старается подражать председателю Коминтерна. Я сидел напротив и докладывал о работе моего отдела.

– Слушай, Агабеков, у тебя происходит что-то странное. Ты сегодня кого-то арестовывал, куда-то ездил с обыском – и в результате ничего. В чем дело? – спросил он.

– Да, я задержал двух контрабандистов, но после допроса решил отпустить, – ответил я.

– Почему? – опять задал он вопрос, подозрительно глядя на меня.

– Потому что оба они оказались лишь посредниками и у них не было обнаружено никакого товара. Кроме того, я долго говорил с задержанным кашгарцем и в результате завербовал его. Он обещал в течение месяца поймать для нас минимум сорок пудов контрабанды. Наконец, я думаю, что он нам пригодится и для разработки кашгарского шпионажа у нас. Исходя из этих соображений, я решил, что нам полезнее иметь сорок пудов опиума и плюс агента, чем лишнего арестованного в подвале, – ответил я.

– Да, но по закону ты не имел права освобождать их, раз налицо совершенное против государства преступление, – уже нервничая, говорил Гордон.

– Товарищ Гордон, может быть, с точки зрения законов вы и правы. Но я смотрю на дело иначе. Основной революционный закон – это закон целесообразности. В этом ведь коренная разница между нашими и буржуазными законами. Так нас учила и учит наша партия. Сейчас нам нужна валюта, и я уверен, что мы получим больше пользы от кашгарца, который нам будет помогать ловить контрабанду, чем от кашгарца под замком. Впрочем, если вы находите в моих действиях состав преступления, то можете привлечь меня к ответственности. Я же обращусь в комитет партии, – угрожающе добавил я.

Я знал, что Гордон боится партийного комитета, ибо у него много грязных поступков, мне известных. Кроме того, ведь я был секретарем бюро ячеек ОГПУ и членом партийного комитета. Он побоится поднять дело против меня.

– Ну, ладно, дай Бог, чтобы ты оказался прав, – сказал он, вздыхая, уже примирительным тоном.

Я оказался прав. Благодаря кашгарцу мы обнаружили не сорок, а сотню пудов контрабанды. Он же оказался полезным и в политических делах. Интуиция и на этот раз меня не обманула.