Книга утраченных имен - Кристин Хармел

– Такого не должно быть, – пробормотала Ева, пока они шли к главным воротам.

– Разумеется, не должно.

– Я хочу сказать, что здесь нельзя содержать пленных. Это… это место не подходит даже для животных. – Еве было тяжело дышать, но теперь ее тревожил отнюдь не запах. Внезапно она почувствовала, что теряет всяческие ориентиры. Разумеется, аресты, которые происходили на прошлой неделе, были чудовищными, но они проводились с соблюдением хоть какой-то видимости приличия. А здесь людей содержали в их собственных нечистотах, что было настоящим варварством. Еву снова замутило, когда она представила своего отца – среди этой толпы. – Реми, мы должны немедленно освободить папу!

Реми лишь кивнул.

– Приготовьте документы, – тихо сказал он. – И ведите себя спокойно, не давайте волю чувствам. От этого зависят наши жизни.

Ева не представляла себе, как она сможет притворяться и словно ни в чем не бывало общаться с французской полицией. Но, с другой стороны, как охране лагеря удавалось сохранять такое спокойствие? Она заметила около дюжины солдат, которые бродили вокруг забора, еще больше находилось в башнях наверху, и ни у кого из них на лицах не было ни отвращения, ни даже тревоги из-за творившейся здесь жестокости. Неужели они были настолько злобными? Или же им удалось найти в себе какой-то потайной рычаг, который позволял на время отключать в себе все человеческое? А вечером, возвращаясь домой к своим детям, они просто опять включали нормальные человеческие чувства и снова становились людьми?

Реми переговорил о чем-то с офицером на воротах, тот пролистал их документы, а затем впустил, указав на административное здание. Когда они пошли к нему, несколько пленных, собранных за еще одной оградой из колючей проволоки, стали кричать им:

«Пожалуйста, вы должна позвонить моему сыну в Ниццу! Пьеру Дени с улицы Кювье!»

«Пожалуйста, найдите моего мужа Марка! Марка Вишневского! Нас разлучили на Вель д’Ив!»

«Мой ребенок умер! Неужели мой ребенок умер? Мой ребенок умер!»

Ева чувствовала, как на глаза наворачиваются слезы. Реми так крепко сжимал ее руку, что ей казалось, будто она слышит, как хрустят ее кости. Однако она хорошо запомнила его слова. «Успокойся», – сказала она себе, судорожно вздыхая.

Французский офицер, тучный темноволосый мужчина лет сорока пяти, вышел из своего кабинета и протянул им руку. Его глаза были холодными, а улыбка натянутой. Он молча предложил им пройти внутрь.

– Итак? – сказал он, когда дверь за ними закрылась, заглушив жалобные крики снаружи. Воздух в комнате был неподвижным, горячим и затхлым. В разгар лета окна обычно открывали, чтобы впустить свежий ветерок, но, разумеется, в таком случае сюда проникли бы и голоса тех, кто так страдал за стенами этого здания. – Что привело вас в наше чудесное заведение?

Его шутка над здешними условиями еще больше разозлила Еву, но Реми снова мертвой хваткой сжал ее пальцы, и она была вынуждена сдержаться и выдавила из себя рассеянную улыбку. Реми обратился к офицеру:

– Я – Реми Шарпантье, а это моя жена Мари, которая работает моим секретарем. Боюсь, что одного из лучших наших рабочих по ошибке поместили сюда. Мы приехали за ним. – Тон его голоса был легким, живым и беззаботным, и Ева поразилась, как непринужденно и уверенно он говорил.

– Ошибка, говорите? – Офицер покачал головой. – Сомневаюсь.

– Конечно, мы понимаем, что произошло недоразумение, – как ни в чем не бывало продолжал Реми, словно офицер и не произносил этих слов. – Наш рабочий действительно еврей. Но, видите ли, он из Аргентины.

Лицо офицера слегка изменилось.

– Продолжайте.

– Вы, конечно, знаете о дипломатическом соглашении между Германией и Аргентиной. И аргентинский консул очень расстроился, когда узнал, что один из его сограждан был арестован. И поскольку ему не хотелось бы поднимать этот вопрос при общении с немецкими коллегами…

Реми протянул поддельное письмо с аргентинской печатью. Офицер вырвал письмо у него из руки и просмотрел, что-то злобно бормоча себе под нос.

– Ну, по крайней мере, ошибку совершил не я, – резко ответил он, взглянув на своих гостей. – Лео Траубе? Как по мне, это не самое распространенное для Аргентины имя.

– Да кто их разберет в наши дни? – Реми нарочито пожал плечами. – Возможно, он поляк, чьи родители эмигрировали поколение назад. Но аргентинцы все равно недовольны…

– Я посмотрю, что можно сделать. – Мужчина встал и вышел, громко хлопнув дверью. Реми и Ева остались одни посреди удушающей жары.

– Вы действительно думаете, что… – начала было Ева, но Реми поднял руку, жестом велев ей замолчать.

– Тсс. У стен тоже есть уши.

Ева закрыла рот и, повернувшись к окну, посмотрела на огромную толпу людей, истекающих потом и страдающих под неумолимым июльским солнцем. Был ли отец среди тех, с кем обращались хуже, чем со скотом? Она даже не заметила, как слезы потекли по ее щекам, пока Реми не зашипел:

– Соберитесь. Вы всего лишь секретарь.

Она взглянула на него – но в его глазах не было раздражения, только жалость. Он быстро вытер ее щеки большим пальцем.

Наконец офицер вернулся с журналом в кожаном переплете. Он закрыл за собой дверь, выражение его лица было абсолютно непроницаемым. Он старался не смотреть им в глаза, пока листал страницы, а потом остановился на середине журнала, положив палец на страницу.

– Лео Траубе, – произнес он и на этот раз поднял глаза.

– Да, верно, – слишком уж пылко вклинилась Ева, и Реми легонько ткнул ее в бок.

– Что ж, боюсь, что это недоразумение больше меня не касается, – заявил офицер и повернул журнал к Еве и Реми. Он провел своим мясистым пальцем по графе под номером тридцать пять, где было аккуратно написано имя «Лео Траубе», а также указаны его возраст – пятьдесят два года – и адрес на улице Эльзевир, где Ева прожила всю свою жизнь. – Его переправили.

– Переправили? – спросила Ева.

Глаза офицера были совершенно пустыми. Он кивнул и провел пальцем дальше. Ева наклонилась поближе. Под датой его ареста – 16 июля 1942 года – была еще одна запись: «Эшелон 7, 19 июля».

Окончательно сбитая с толку, Ева подняла глаза и заметила, что офицер смотрел прямо на нее.

– Это было два дня назад. Девятнадцатого июля. Что это значит?

– Что он был отправлен из Дранси эшелоном номер семь, – бесстрастным голосом ответил офицер.

Реми подвинулся чуть ближе к Еве и провел рукой по ее спине, но ее, похолодевшую с ног до головы, уже ничто не могло утешить.

– И куда направился этот эшелон? – прошептала Ева.

– В Освенцим.

Ева молча уставилась на него, перед глазами у нее все закружилось. Она слышала, как сидевший рядом Реми что-то говорил, его голос был спокойным, но шум в ушах заглушал его слова.

– Освенцим? – прошелестела она. Ева слышала об этом месте; до нее доходили слухи, что немцы отправляли туда евреев, где те работали, пока не умирали, – тогда она в это не верила. Теперь поверила.

Офицер внимательно посмотрел на нее:

– Это трудовой лагерь к западу