Халтурщики - Том Рэкман

— Нет, не хотел.

Кэтлин изумленно смотрит на него:

— Нет? У меня что, галлюцинация была?

— Ничего бы не произошло.

— Все почти случилось, Дарио.

— Нет. Не случилось бы.

— Ай, да ладно.

— Не случилось бы, — стоит он на своем, — ты меня больше не привлекаешь.

— В каком смысле? — совершенно ясно, в каком смысле, но Кэтлин вынуждена притворяться, чтобы успеть прийти в себя.

— Ты меня больше не привлекаешь как сексуальный партнер, — поясняет он. — Не хотел тебя обидеть.

Она встряхивает волосами:

— Видимо, пора начать краситься, чтобы не было видно седых волос.

— Дело не в возрасте.

— Да, точно, Руби старше меня, а ее возраст тебя не остановил.

— Я же тебе говорил, в тебе слишком много агрессии. И я не всегда тебя понимаю. Когда мы были у меня в кабинете, мне казалось, что ты хотела, а когда я откликнулся, ты просто ушла.

— Ты слишком зациклен на том, как между нами все было раньше. Но мы же договорились, что к старым привычкам возвращаться не будем, так? Я больше не такая, если вообще такой была.

Дарио допивает вино, Кэтлин тоже уже покончила с коктейлем. Но они пока не готовы расходиться. Встреча получилась не из приятных.

— Еще по одной?

— Да, я бы выпила.

Дарио замечает, что она улыбается.

— Что? Что смешного?

— Да мы. Эта моя идиотская идея поговорить честно друг о друге — я-то думала, это поможет мне избавиться от дурных привычек! Но вот что вышло вместо этого, — Кэтлин качает головой. — Знаешь, ты, правда, умен. Я тебя недооценивала, — она проводит пальцем по его переносице.

— Да.

Кэтлин закрывает глаза руками, театрально наблюдая за Дарио сквозь сплетенные пальцы.

— Я так не понравилась себе в твоем описании. Но я даже не могу оспорить сказанное тобой. То есть могу, но это будет не честно.

Он придвигает табуретку поближе к ней, и когда она показывает лицо, гладит ее по волосам. Потом дотрагивается до ее лба.

— Ты, — говорит он, — снова ты. — Ты мне все еще дорога. Ты доброта. — Он улыбается. — Я тебе уже говорил.

Кэтлин отстраняется.

— Что? — поспешно переспрашивает она, — ты о чем?

— Ты такая напористая. Как крот, роющий землю, ты просто прешь вперед. Но я помню, какая ты, — Дарио улыбается. — Помню, какой ты была, когда просыпалась. Когда спала. Как икала в кинотеатре.

Она не может вымолвить ни слова.

— Мне грустно, — заключает он. — Я немного грущу из-за тебя. Я тебя все еще люблю, но между нами ничего не будет.

Кэтлин поднимает глаза. И тихо говорит:

— Спасибо, — и вытирает нос. — Когда я стану сгорбленной старухой и буду сидеть в кресле, ты придешь и будешь держать меня за руку. Ладно? Это твоя обязанность. Договорились?

Дарио берет руку Кэтлин и целует ее.

— Нет, — отвечает он, — когда ты станешь сгорбленной старухой, меня рядом не будет. За руку я тебя подержу сейчас. А потом тебе останется только вспоминать.

1962

Корсо Витторио, Рим

Бетти сидела в своем кабинете, и до нее доносился шум из отдела новостей: громкий хохот и приглушенные сплетни, стук и дзиньканье пишущих машинок, слышно было даже, как мальчики-рассыльные высыпают в мусорную корзину содержимое хрустальных пепельниц. Она сидела за столом, не в состоянии работать, совершенно подавленная.

Она чувствовала себя просто смешной. Абсолютно смехотворной. Нечего ей было скорбеть так долго. И думать о том, что между ней и Оттом была какая-то особая связь. Они вместе смотрели на картины. А как же былые времена в Нью-Йорке?

Бетти думала, что каждому наверняка казалось, будто он играл в жизни Отта значительную роль. Такое впечатление он производил. Его внимание было похоже на луч прожектора; все остальное оставалось во мраке.

Но у нее не было над ним такой власти. Он бросил ее в Нью-Йорке, а сам вернулся в Атланту, расширять свой бизнес, в погоне за прибылью. Он женился, родил сына. Бетти следовало бы забыть его; не стоило придавать такое значение его уходу, тем более на протяжении столь долгого времени. Вскоре и она сама уехала из Нью-Йорка, отправилась в Европу делать репортажи о гитлеровской войне. В Лондоне она встретила журналиста из Америки, Лео, они поженились. Когда война закончилась, они поселились в Риме, Бетти стала пить много Кампари (попробовав его однажды, она и представить не могла, что так пристрастится) и писала меньше, чем планировала.

Потом в ее жизни снова появился Отт, и в его присутствии все малейшие компромиссы, на которые ей за все эти годы пришлось пойти, стали видны словно под увеличительным стеклом, но вместе с тем он предлагал ей от них освободиться. Бетти снова захотелось писать, и она верила, что способна на это. Он сделал ее голосом газеты. В должности главного редактора был Лео, но все знали, что мозг — она. Присутствие Отта в кабинете напротив возвращало ее к жизни. А за пределами газеты?

Он не пытался восстановить с ней отношения. Их походы за картинами и совместные обеды в его особняке ни к чему не вели. «Послушай, — напоминала себе Бетти, — он даже не сказал тебе, что был болен. И никогда не просил о помощи. Не связался с тобой, когда умирал. Ты не такую уж и важную роль играла в его жизни. У тебя нет права так сильно горевать».

Однажды, когда Лео надирался с коллегами, Бетти взяла такси, доехала до Авентина и встала перед остроконечным забором, окружающим старый особняк Отта. В нем ничего не осталось. Только картины, которые они собрали вместе: цыганка с лебединой шеей кисти Модильяни; винные бутылки и котелки Леже; гуттаперчевые синие цыплята и изумрудные скрипачи Шагала; уютный пасторский домик Писсаро — из печной трубы струится дым; кораблекрушение в бушующих водах Тернера — все это теперь бессмысленно висит в темноте. Она нажала на кнопку, звоня в опустевший дом, она понимала, что ее усилия тщетны и тем не менее жала на звонок до тех пор, пока кончик пальца не побелел. Потом она отпустила звонок, и в доме наступила тишина.

Когда Отта не стало, Бетти с Лео начали все чаще спорить о том, как управлять газетой. В офисе они свои разногласия старались скрывать, но с невеликим успехом. Так что они с тревогой встретили новость о том, что к ним едет человек из Атланты: Бойд, сын Отта, который собирался провести в Риме лето 1962 года перед первым курсом в Йельском университете.

Стремясь выслужиться, Лео запланировал ряд пышных событий, чтобы произвести на юношу впечатление, и послал в старый особняк Отта на Авентине уборщиц, чтобы они навели там марафет.

Подростком Бойд каждое лето на несколько недель прилетал в Рим к отцу. Кульминацией этих встреч были их разговоры тет-а-тет. Бойд воспринимал даже самые беглые комментарии отца как неопровержимые истины, в которых нельзя сомневаться, так же как в существовании планет Солнечной системы. Когда эти визиты подходили к концу, Бойд не хотел уезжать, он был готов бросить школу в Атланте и переехать в Рим к отцу. Но Отт его к себе не приглашал. Летя домой в самолете, юноша безжалостно высмеивал сам себя, вспоминая свои неловкие реплики, засевшие у него в голове, он считал себя идиотом и позорищем.

Теперь, два года спустя после смерти отца, Бойд, уже не мальчик, снова приехал в Рим. Ко всеобщему удивлению, он отказался жить в особняке Отта и предпочел поселиться в отеле. К тому же его не заинтересовали кутежи с Лео и остальными сотрудниками газеты. Бойд презирал алкоголь, не получал особого удовольствия от пищи, и у него не было чувства юмора. Он заявил, что приехал в Рим с целью изучить газетный бизнес. Но было видно, что его больше интересовало, как вел дела именно Отт. «Что об этом думал мой отец? — интересовался он. — А на этот счет он что говорил? Каким он видел будущее газеты?»

— Этот парень какой-то озлобленный, — заметила Бетти. — Тебе так не кажется?

— Ну, мне он вообще-то нравится, — возразил Лео, чуть не раздув из этого ссору.

— Я не об этом.

Бетти с Лео разошлись, только когда Бойд уехал в Атланту. Она любила говорить по этому поводу: «Мне достался магнитофон, а ему — газета».

Бетти вернулась в Нью-Йорк и устроилась редактировать статьи в женском журнале — в нем в основном печатались рецепты, в состав которых входил баночный грибной суп в неимоверных количествах. Она сняла в Бруклине квартиру с одной спальней, окна которой выходили на школьную площадку, и каждое утро ее будил детский крик. Она снимала с гвоздя на двери халат, садилась к окну и смотрела на них: мальчишки дрались, изучали содранные коленки и снова кидались в драку; новенькие девочки озирались в поисках друзей, не вынимая рук из карманов передников.