Луговая арфа - Трумен Капоте

В холле на вешалке одиноко висела бархатная шляпка Долли, та самая, с вуалью…

В тот момент я вдруг отчетливо понял, что Долли оставила нас… Но в моем воображении я видел ее, я видел ее и последовал за ней, через площадь, к церкви, а затем и на поле индейской травы, что засверкала под ее ногами. Так далеко пришлось ей идти к месту своего последнего пристанища.

Последний раз я и судья Кул прошлись за город вместе в следующем сентябре… В остальные месяцы мы не так часто виделись с ним – как-то раз мы встретились на площади, и он предложил мне навещать его в любое время, когда я захочу. Но, однако, всякий раз, когда я проходил мимо обители мисс Белл, я отводил свой взгляд.

Где-то я читал, что прошлое и будущее формируются в виде спирали, один виток переходит в следующий и предсказывает его содержание. Может быть… Но моя собственная жизнь казалась мне лишь последовательностью замкнутых кругов, без той свободы, гармонии и плавности, что характерны для спиралей. Моя жизнь не скользила по виткам судьбы, а просто падала с одного кругового уровня на другой. А промежутки между теми падениями, когда не знаешь, куда падать, полностью меня ослабляли. После смерти Долли на некоторое время я просто завис, болтаясь между уровнями.

Моей навязчивой идеей стало свободное и праздное времяпровождение. Я часами болтался в кафе Фила, выигрывая в пинбол свое пиво, хотя, вообще-то, продажа пива несовершеннолетним была у нас запрещена, но хозяин заведения, малый по имени Фил, имел на меня свои виды – еще бы, этот мальчик должен унаследовать деньги самой Верины Тальбо. Он надеялся, что затем я возьму его в партнеры по гостиничному бизнесу.

До блеска смазав волосы бриллиантином, я мотался по соседним городкам на танцы, светил фонариком и кидал мелкие камешки в окна подруг своих, вызывая их на свидание.

Я познакомился с какими-то сомнительными личностями. Например, я знал одного негра – фермера, что тайком гнал и продавал «левый» джин под названием «Желтый Дьявол». Я старался держаться тех, у кого была машина. Дом Тальбо стал для меня невыносимым. Сама атмосфера давила на меня. А кухню оккупировала какая-то мелкая деваха-негритянка. Она днями напролет напевала свои глуповатые, но бодрые песенки. Поварихой она оказалась совсем никудышной. Герань на окне пропала. Я одобрил решение Верины уволить негритянку. Я думал, это вернет Кэтрин назад.

Но случилось обратное. Кэтрин наотрез отказалась иметь что-либо общее с домом Тальбо. Она удалилась в свой домик посреди овощного поля, захватив с собой радиоприемник Долли.

– С меня достаточно. Теперь я на пенсии – я отдыхаю, – говорила она.

Отдых сделал ее совсем круглой от жира, ее ноги стали огромными, и ей пришлось основательно разрезать свою обувь, чтобы ее можно было носить. Она усвоила старые привычки Долли, но в более извращенной форме – она безо всяких ограничений поглощала все сладкое и мучное, конфеты, торты, пирожные, и при этом с грехом пополам ей удалось втиснуться в старые платья Долли – Долли все еще была с ней, с Кэтрин, хотя бы благодаря этим платьям.

Мои визиты к ней для меня были сущим наказанием. К ней я шел, обычно скрепя сердце, виня себя за то обещание, что я когда-то дал Долли. Но по мере того как летели дни, я стал пропускать один день, затем два, три, и наконец я отсутствовал у нее целую неделю. Ей тоже мое общество особого удовольствия не доставляло. Но где-то в душе я все еще не осознавал этого, до тех пор пока в один ясный день она не ткнула меня лицом в то новое, что появилось между нами. Она просто взяла и вытащила из своего рта хлопковую набивку, без нее ее речь была для меня так же неразборчива, как и для всех других. Это случилось как раз в тот момент, когда я что-то сочинял ей на ходу, чтобы быстрее удрать. Она лишь открыла крышку-заслонку пузатой печи и выплюнула свой хлопковый кляп в огонь. Ее щеки сразу ввалились, от этого она выглядела какой-то замученной и усталой. Я думаю, что это не было жестом мести или неприятия меня более как компаньона, нет, скорей всего, тем самым она показала мне, что я свободен от всяких обязательств перед ней – у нас было разное будущее.

Несколько раз Райли катал меня на своей машине – но все равно в своих развлечениях я уже не мог полагаться на него – он стал человеком дела. Он купил небольшой участок земли в пригороде и, пригнав трактор и прочую технику, стал обустраивать те земли. Он хотел построить там дома. Кое-кого из местных состоятельных людей зацепила другая идея – построить в городе шелкопрядильную фабрику и чтобы на равных паях владельцами выступали все горожане, по его расчетам, фабрика дала бы городу неплохую прибыль и, кроме того, возросло бы население города. Помню, что даже нечто вроде рекламного листка появилось в нашей газетке о том, что город должен гордиться тем, что еще способен производить таких людей, как Райли Хендерсон. Он отпустил усы, арендовал офис, и его сестра Элизабет стала в нем секретаршей. Мод Риордан поступила в университет, и Райли, захватив с собой сестер, каждые выходные ездил к ней, без сестер никак нельзя было обойтись – уж очень скучали они по Мод. Помолвка Райли и Мод была объявлена в городской газете на первое апреля.

Они стали мужем и женой в середине июня, состоялась торжественная церемония, при которой я был шафером, а судья Кул – дружкой. За исключением сестер Хендерсон, подружки невесты были не из нашего городка, а из ее университетского окружения. Газета назвала их блестящим будущим. Все получилось просто прекрасно. Красиво. Как у людей. Горы подарков. Цветы. Я тоже подарил им кое-что – шесть кусков душистого мыла и пепельницу.

После свадьбы я пошел с Вериной, под сенью ее зонтика. Это был яркий солнечный день, жара стояла неимоверная, и впереди еще было долгое-долгое лето, а затем осень, снова зима – нет, скорее не спираль, а круг, замкнутый круг под тенью зонта. Сердце мое сжалось. Пора…

– Верина, я хочу уехать…

Мы уже стояли у ворот сада.

– Я знаю. Я и сама хочу… – сказала она, закрывая зонт. – Я надеялась, что поеду с Долли, что покажу ей океан.

Слегка ссутулившись, Верина больше не производила впечатление женщины высокой и грозной. Бог мой, как я мог когда-то бояться этой женщины! Хотя это была та самая Верина, некогда грозная, непоколебимая, собственноручно собирающая ренту, устанавливающая свои правила, свои порядки, твердая. Когда она перестала обходить своих арендаторов и должников, требуя деньги, люди взволновались не на шутку. Женщины твердили о жалкой судьбе одинокой женщины, мужчины поносили доктора Морриса Ритца – это тот маленький урод добил ее.

Три года назад, когда я вернулся в город, моей первой задачей было проверить все документы и бумаги дома Тальбо, среди всех прочих бумаг и личных вещей Верины я наткнулся на почтовую открытку. Она была датирована двумя месяцами спустя после смерти Долли, на Рождество, из Парагвая, и гласила следующее: Как мы здесь говорим – Filiz Navidad – с Рождеством. Скучаешь ли ты по мне? Моррис.

И я вспомнил, читая эту открытку, как иногда далеко был ее взгляд, устремленный куда-то вдаль, как ее слегка затуманенные глаза смотрели мимо собеседника. И в тот день, на свадьбе, ее глаза были неожиданно влажными, но и взор ее был наполнен какой-то внутренней силой – надеждой?

– Должно быть, это будет очень долгое путешествие, я тут решила кое-что распродать из своего имущества. Мы могли бы отправиться на корабле, ты тоже никогда не видел океана.

Я сорвал веточку дикого винограда, что змеился по ограде, и разорвал ее в клочья. Этот жест не остался незамеченным Вериной.

– Ах, ну да… – сказала она, несколько сбитая с толку, и затем уже более деловым голосом спросила: – Да, кстати, а что ты бы хотел в этой жизни?

Где-то ближе к сентябрю я позвонил судье, попросил его о встрече, надо было попрощаться с ним. Чемоданы уже были запакованы. Амос Легран постриг меня на дорогу.

– Смотри там аккуратнее, Коллин, дай им жару.

На мне были новый костюм и новые туфли.

– Да ты ли это тот самый Коллин Фенвик?! – воскликнула миссис Каунти. – Адвокатом, наверное, станешь? Ты уже на него похож. Нет, дорогой, я тебя целовать не буду, а то замараю твою красоту… а ты пиши нам обязательно, ладно?!

В обители мисс Белл мне сказали, что судья уже куда-то вышел. Я нашел его на площади, и старая, прячущаяся доселе где-то в тайниках моего сердца боль слегка коснулась меня – высокий сухощавый старик, с цветком розы в петлице пиджака – он сидел на скамье среди других болтающих, подремывающих, чего-то ждущих ветеранов нашего города. Он взял меня за руку и отвел в сторону, потом мы немного прошлись с ним по нашим улочкам, он рассказывал мне веселые истории о своих студенческих годах. И так мы оказались на дороге, ведущей в Приречные леса. Вот она, эта дорога… а там дальше – дерево-дом. Я закрыл глаза, чтобы зафиксировать в своей памяти эти образы, ибо я не особенно-то и верил, что вернусь когда-нибудь сюда, и я не мог предвидеть того, что эта дорога и дерево-дом будут преследовать меня всюду и всегда…