В долине лотосов - Гу Хуа

Зато классовые позиции в селе прояснились до предела. В результате бесчисленных закрытых и открытых собраний, митингов, летучек и других политических мероприятий все наконец поняли, что батрак лучше бедняка, бедняк лучше бедного середняка, бедный середняк лучше обычного середняка, просто середняк лучше богатого середняка – и так далее по ранжиру, состоящему из трех классов и девяти рангов. Если соседи по улице вступали в перепалку, им следовало сперва взвесить свои классовые возможности и преимущества. Только маленькие дети не знали всех этих тонкостей, но и они после нескольких зуботычин не решались выходить за пределы социального положения своих родителей. Иногда кто-нибудь из детей печально вздыхал:

– Эх, несчастный я человек, родился в доме богатого середняка! Чуть рот открою, как мне говорят, что мой отец проповедует капитализм, равняется на помещиков и кулаков!

– Подумаешь! – откликался другой. – Ты лучше погляди на детей этих помещиков и кулаков… Их сызмала называют сукиными детьми, заставляют прятать головы, будто черепах…

– Там им и надо! Дети должны отвечать за преступления родителей…

– А мне хорошо, у меня отец – бедный середняк! Теперь моего старшего брата обязательно возьмут в армию…

– А ты знаешь, что у бедных середняков тоже много всяких различий? Ясное или неясное прошлое, сложные или несложные общественные связи, чем занимались предки…

Еще интереснее было так называемое «установление подлинного исторического облика кадровых работников». Каждый из этих работников должен был «пройти социалистическую заставу», то есть чистосердечно рассказать о себе революционным массам. К примеру, все раньше уважали налогового инспектора – немолодого человека, воевавшего в партизанах. Но во время своего отчета он сказал, что вышел из бюрократическо-помещичьей семьи, до партизанского отряда имел связь с одной служанкой, но потом не повторял таких ошибок… Боже, что тут началось! Оказывается, налоговый инспектор, выглядевший таким почтенным, просто мерзавец, старый бабник! Ну погоди, в следующий раз, когда он потребует с меня налог, я ему такое выдам, что его собачья кровь хлынет из горла!

Председатель сельпо на своем публичном отчете буквально плакал и жаловался слушателям, что, хотя сам он из бедной семьи и предки его были батраками, он после революции утратил классовую бдительность и женился на дочери капиталиста, чем крайне осложнил свои семейные и общественные связи. Более того, пыжась, как коротышка, взбирающийся по лестнице, он произвел на свет пятерых детей и уже не мог развестись… Оказывается, что председатель тоже большой мерзавец, сам зять капиталиста, а заправляет всеми нашими лавками и магазинами! Ну что ж, если он посмеет со мной тягаться, я ему в лицо скажу, что он слуга или, того хуже, прихвостень капитализма!

На следующем собрании отчитывался бухгалтер кредитного товарищества. Он сказал, что вышел из бедной городской семьи, но до революции был насильно мобилизован и три года отслужил солдатом в марионеточной армии при японцах. С тех пор сельчане называли его не иначе как марионеточным бухгалтером… По поводу всех этих саморазоблачений кто-то пустил такую частушку:

Припомаженные рожи,А кругом один разбой.Наши дохлые вельможиВертят мною и тобой!

Базар в Лотосах тоже изменился. Теперь он устраивался не раз в пять дней, а раз в неделю, по воскресеньям, что было удобнее и сельчанам, и другим жителям долины, в том числе работникам ближних предприятий. А откуда взялось само название «воскресенье» и соответствует ли оно требованиям революции, никто не доискивался, потому что сельчане прежде были буддистами и Библии не читали. Они просто знали, что воскресенье является выходным днем во всем мире, и думали, что выбор именно этого дня для базаров поможет установлению великого всемирного единения.

В селе специально создали базарный комитет общественного порядка, который по совместительству возглавил Ван Цюшэ, вступивший во время движения за «четыре чистки» в партию и даже ставший секретарем партбюро объединенной бригады. Этот комитет сделал новую кулачку (в прошлом лоточницу) Ху Юйинь «черным примером» и вел большую пропагандистскую и воспитательную работу, зорко следя за каждым движением капиталистов. Комитету подчинялись десять дружинников, которые ходили с желтыми нарукавными повязками и отбирали товар у спекулянтов и лиц, пытавшихся торговать продуктами подсобных промыслов, не разрешенными к продаже на рынке. В результате в помещении комитета громоздились кучи грибов, живой рыбы, дичи, съедобных лягушек. Сдать их в государственный амбар было невозможно из-за отсутствия холодильников, и они тухли, отравляя все вокруг своей вонью. Потом члены комитета сообразили, что реквизированные или не принятые к торговле продукты лучше все-таки продавать как уцененные товары. Этим ударом убивалось сразу три зайца: устранялось бессмысленное расточительство, комитет получал необходимые средства для расходов, а его члены, когда базар расходился, уносили домой некую толику даров природы, чтобы украсить свой быт. Ведь в прошлом солдаты сельских отрядов самообороны тоже получали немного денег на соломенные сандалии. Разумеется, Ван Цюшэ как председатель комитета не забывал часть реквизированных продуктов отправлять в общественную столовую, а особенно Ли Госян, которая стала главой народной коммуны.

Потом базарный комитет общественного порядка был переименован в «специальный отряд народного ополчения», а его влияние и сила стали еще больше. Акулы капитализма и мелкие производители, незаконно торговавшие плодами гор, рек и озер, завидев бойцов этого отряда, пугались, словно мыши, почуявшие кошку, и жалели, что не могут зарыться в землю как кроты, спасаясь от «всесторонней диктатуры по отношению к буржуазии». Но бойцы отряда во время рейдов по торговым рядам иногда нарочно прятали свои желтые повязки в карман. Обнаружив запрещенный товар, они извлекали повязку и помахивали ею перед носом испуганного торговца: мол, как ни хитра лисица, а не скроется от охотничьего глаза; как ни ловок капиталист, а не убежит от специального отряда! Запрещенный товар реквизировался, и хозяин обычно не издавал ни звука: стоило ему воспротивиться, как его тут же задерживали и звонили по телефону в его производственную бригаду, чтобы те прислали за ним конвой. Постепенно некоторые отсталые, несознательные горцы стали за глаза называть членов отряда «разбойниками на государственных харчах».

Стоит упомянуть и еще одно небольшое проявление дальнейшей революционизации Лотосов: злостному правому элементу Цинь Шутяню и вдове нового кулака Ху Юйинь было вменено в обязанность каждое утро, еще до пробуждения революционных масс, подметать главную улицу села.

Но история – штука суровая, она не похожа на легкомысленную девицу, которая чуть ли не перед каждым мужчиной появляется в новом наряде. Тогдашняя китайская история писалась волшебной кистью: то она свидетельствовала об удивительных победах, а то, напротив, насмехалась над героями того времени.

Лотосы были названы примером революционного села для всего уезда, Ли Госян стала «образцовым бойцом политического фронта». А поскольку революция нуждалась в молодых и деятельных вождях, ее вскоре сделали членом укома и по совместительству – начальником и секретарем парткома народной коммуны. Чтобы закрепить результаты «четырех чисток», она по-прежнему жила за высокими стенами сельпо Лотосов. Но не успела они привыкнуть ко всем этим мягким креслам, как разразилось новое, еще более мощное движение, половодьем охватившее всю страну. Несколько дней Ли Госян пребывала в беспокойстве, а потом сориентировалась и встала в самые активные, руководящие ряды этого движения. Первым делом она объявила налогового инспектора и кое-кого из ему подобных «маленькими Дэн То» [26], свалила их в одну кучу с «пятью вредными элементами», и пошли по селу собрания по решительной критике «уродов и чудовищ». Но она еще не полностью овладела инициативой, когда нашлись люди, написавшие«на нее дацзыбао. Установив, что за их спиной скрываются председатель сельпо и бухгалтер кредитного товарищества, Ли Госян поручила Ван Цюшэ и другим революционным деятелям провести контратаку и схватила немало „псевдолевых, а на самом деле правых“. В ходе отчаянной классовой борьбы не на жизнь, а на смерть тот, кто хоть чуть-чуть проявлял колебание или мягкотелость, тут же оказывался повергнутым на землю и растоптанным.

Тем временем страну наводнили застрельщики и «генералы революции», «красные охранники» – хунвэйбины, которые словно с небес свалились на село. Для них не было никаких авторитетов и никаких законов; опираясь на поддержку центрального руководства, они одним пинком отшвырнули парткомы и буквально перевернули небо и землю. Их лозунгом было: «Если правые не сгниют, левые не расцветут!» Но первым делом они устроили обыск у начальницы коммуны Ли Госян. Устроили и обомлели: в постели незамужней женщины, коммунистки, оказались такие сугубо мужские предметы, о которых вслух-то и сказать неприлично. Разъяренные хунвэйбины повесили ей на шею черную доску, старые туфли и вывели напоказ толпе.