Трудно быть чертом - Виталий Каплан

— А вы можете… — Настя замялась. — Показать свое настоящее лицо?

— Только на несколько секунд, — предупредил Игорь.

Он закрыл глаза, задержал дыхание…

— Спасибо, — вежливо сказала Настя. — Верните назад. Раньше, по-моему, было лучше.

— Уж какой есть, — Игорь попытался подбавить в голос обиду, но не вышло.

— Значит, истинный дариец, — подытожила Настя. — Ладно, я все поняла. Вы много чего интересного рассказали — кроме самого главного. В чем именно заключается ваша работа? Каким способом вы обеспечиваете безопасность своего мира? Ведь Федя…

Она не договорила. Все ее недавнее спокойствие потекло, как тушь от слез.

— Что ж, Настя, — вздохнул Игорь, — я отвечу. Мог бы и не говорить, но это было бы нечестно. Так вот, мы не только отслеживаем людей, способных пробить коридор на нашу сторону. Это лишь, так сказать, надводная часть айсберга. Гораздо важнее, что случится, если такой коридор все же пробьют. Кто к нам попадет? Приземленные, скучные обыватели — или люди высоких устремлений, живущие некими глубокими Смыслами… Такие наиболее опасны, потому что их ум сильнее прогибает мироздание. Один Эйнштейн, условно говоря, весит больше, чем миллион тинейджеров, чьи интересы — пиво, секс и компьютерные игрушки.

— То есть вы боитесь, что такие люди попадут к вам? — поняла Настя. — И заранее устраняете их?

— Мы не только их самих боимся, — терпеливо разъяснил Игорь. — Понимаете, такой человек — он как факел, от него могут загораться и другие. Те самые другие, которые придут к нам и принесут свои смыслы. Поэтому мы таких светящихся людей гасим. Поймите, мы не хотим вреда вашей стороне…

— Стойте! — перебила его Настя. — Вы, значит, ради своей безопасности изничтожаете наших лучших людей? Тех, кто хоть как-то светит в наших потемках? Втираетесь к ним в доверие, а потом — удар в спину? Я сейчас даже не из-за Феди, я вообще!

Оказалось, в ярости она не краснеет, а бледнеет. И зелень в глазах тает, остается только холодная сталь.

— Да, Настя, да, — подтвердил он. — Вам дорог ваш мир, ваши люди, а нам — наши. Мы не считаем вас врагами… скорее инфекционными больными. Мы — карантинный кордон…

— Сволочи вы, — Настя поднялась с табуретки. — Все сказали? Сейчас небось память мне сотрете?

— Да, — признался Игорь. — Последние полтора часа. Не будет ни вашего, ни Темкиного сна… Вы по-прежнему будете считать меня своим добрым другом, журналистом Ястребовым. И, надеюсь, будете смотреть более добрыми глазами.

— Вот потому и сволочи, — выдохнула Настя. Помедлила — и резко, без замаха, влепила ему пощечину. Стоя, она была немногим выше его, сидящего.

Щеку обожгло быстрой болью. Но эта боль игрушечная — по сравнению с той, главной…

— Да, Настя, — повторил он, вставая. — Да.

14

В мае темнеет поздно — уже одиннадцатый час, а полыхает перед глазами исполинский костер-закат, переливаются друг в друга воздушные краски — рыжая, лиловая, бирюзовая. И долго еще будет светло — ночь не торопится. Знает, что возьмет свое. Возьмет, вызвездит высокий купол разноцветными огнями — хочешь, принимай их за шляпки серебряных гвоздиков, хочешь — за глаза давно почивших предков. А придет в твою голову совсем уж смешная фантазия — и считай их огромными сгустками плазмы, термоядерными котлами, тщетно согревающими пустой космос. В любом случае ошибешься.

Новый «паркетник» мог разогнаться и до двухсот, но Игорь так и не полюбил быстрой езды. Сотни ему вполне хватало. Еще до полуночи он будет в городе, заведет джип в подземный гараж — новая квартира была в современном доме. Сейчас Настя, видимо, начала дачный сезон. Посадила редиску, вскопала грядки под огурцы, обработала клубнику, оборвала отсохшие за зиму листья. За пару выходных много ли сделаешь, да и Темка ей пока не помощник…

Нет, глупости! Какая теперь дача? Теперь она возле Федора сидит, вытирает слюни, причесывает роскошную, но сильно побитую сединой шевелюру. В пансионат родственников пускают круглосуточно, но у нее же работа. Интересно, а когда Темка подрастет — как они будут уживаться в однокомнатной квартире? Впрочем, может, в Федину переселятся. И все равно — тяжело человеку быть одному.

Перевести ей денег — проще, чем канавку между лужами вырыть. Но толку? Сразу поймет от кого — и отдаст в какой-нибудь фонд больных детей. Такое уже было в январе…

Заиграл в кармане мобильный. «Наша служба и опасна, и трудна». Трудна — уж это точно.

— Здравствуйте, Игорь, — послышался взволнованный голос. — Вы, наверное, помните меня, это Алексей Кондратьев, из «Школы смысла». Вы очерк в том году о нас делали. Игорь, тут такая история неприятная… После того как в январе началась эта вакханалия… ну, вы понимаете, о чем я… В общем, закрывают нашу школу. Словом, Игорь, я что предлагаю… Можете взяться за эту тему? Не уверен, что газетная статья нас выручит, но хоть как-то амортизирует удар…

Игорь секунду помолчал. Потом деловито произнес:

— Алексей Павлович, я сейчас в машине… Можете перезвонить в понедельник с утра? Я за это время подумаю, что для вас можно сделать. Вы, главное, не сдавайтесь. Не гасите огни… раньше времени. Ну, до связи.

И вновь полетели в глаза столбы электропередачи, елки и сосны, болота и огороды, серые домишки-развалюхи и четырехэтажные кирпичные коттеджи — вся эта огромная, удивительная, больная и опасная сторона. Пока она спала, но вполне могла проснуться.

А на лице все так же горел невидимый след от пощечины. Игорь давно мог бы его стереть — но не трогал последнее, что осталось у него от любви.