Искатель. 1971. Выпуск №1 - Борис Воробьев

— Как вы считаете, я могу уйти? — спросил районный комиссар. — Меня наверняка ждет целая куча народа. Я могу послать вам несколько полицейских агентов на случай, если около дома начнет собираться толпа зевак…

— Пожалуйста, буду вам благодарен…

— Может быть, вам понадобится один из моих инспекторов, знающих этот район?

— Конечно, понадобится, только позднее. Я вам позвоню. Еще раз спасибо.

Уходя, районный комиссар повторил:

— Сами увидите!

Помощник прокурора спросил шепотом:

— Что вы должны увидеть?

Мегрэ ответил:

— Семейство… Все окружение покойного… Около убитого никого не было, когда приехал районный комиссар… Все сидели по своим комнатам или в столовой. Никто до сих пор не подает признаков жизни. Их не слышно.

Помощник прокурора оглядел мебель, обои, покрытые пятнами сырости, зеркало над камином, на котором виднелись, следы, оставленные несколькими поколениями мух.

— А меня это ничуть не удивляет…

Фотографы ушли первыми, и в комнате стадо свободнее. Доктор Поль приступил к беглому осмотру трупа, пока эксперты искали отпечатки пальцев и обыскивали комнату.

— В котором часу он умер, доктор?

— Я смогу это сказать более точно после вскрытия, но, во всяком случае, он был убит добрых шесть часов тому назад.

— Наповал?

— Выстрелом в упор… Входное отверстие величиной с блюдечко. Вокруг раны следы ожога…

— А пуля?

— Я найду ее во время вскрытия, так как она застряла в грудной клетке. Это дает основание предполагать, что стреляли из револьвера малого калибра.

Руки доктора были в крови, он подошел к умывальнику, но кувшин оказался пустым.

— Так. Но где-нибудь должен же быть кран…

Кто-то открыл дверь. Младший брат убитого Арман Ляшом стоял в коридоре. Он молча провел Поля в обветшалую ванную комнату, посредине которой возвышалась допотопная ванна на высоких выгнутых ножках; из кранов капала вода, очевидно, уже много лет, потому что на эмали виднелись темно-коричневые следы.

— Я вас оставляю, Мегрэ, работайте, — сказал со вздохом помощник прокурора и обернулся к новому следователю. — Я возвращаюсь в прокуратуру.

Следователь пробормотал:

— Простите, что я не могу вас сопровождать. Я остаюсь.

Мегрэ вздрогнул и чуть не покраснел, увидев, что молодой чиновник это заметил. Следователь поспешно добавил:

— Не сердитесь, господин комиссар. Вы же знаете, что я только дебютант. Для меня это возможность многому научиться.

Не звучала ли легкая ирония в его голосе? Он был вежлив, даже слишком вежлив. И абсолютно холоден, несмотря на свое внешнее дружелюбие.

Да, это, безусловно, был представитель новой школы, из тех, которые полагают, что следователь прокуратуры должен с начала до конца вести следствие и что роль комиссара уголовной полиции сводится только к тому, чтобы выполнять его приказания.

Жанвье, стоявший в дверях и слышавший весь разговор, обменялся с Мегрэ красноречивым взглядом.

ГЛАВА II

Мегрэ никак не удавалось скрыть свое дурное настроение, и он приходил в бешенство при мысли, что следователь это заметил и, конечно, считает, что причиной раздражения Мегрэ является его присутствие, а это было правдой лишь наполовину. Ведь еще утром на бульваре Ришар-Ленуар история с шарфом вызвала у него множество мрачных мыслей. Этот Анжело такой свеженький, такой энергичный, казалось, только что соскочил со школьной скамьи. Может быть, он необыкновенная личность, один из тех людей, которых можно пересчитать по пальцам в каждом поколении, или же ему протежируют какие-то влиятельные лица, иначе вместо назначения в, Париж он прозябал бы долгие годы в какой-нибудь провинциальной дыре. Когда помощник прокурора представлял их друг другу, молодой чиновник ограничился рукопожатием настолько крепким, что оно могло показаться дружеским, но при этом не сказал ни одного слова из тех, к которым так привык комиссар Мегрэ. Конечно, он не мог сказать, как говорили старые коллеги:

— Весьма, рад встретиться с вами.

А иные смущенно бормотали:

— Счастлив снова работать с вами.

Трудно было представить, что Анжело никогда не слышал о нем. Однако он не проявил ни уважения, ни любопытства. Было ли это нарочитым стремлением показать Мегрэ, что его популярность не производит на молодого человека впечатления? Или это было просто отсутствием любопытства, непритворным равнодушием представителя нового поколения?

По взглядам, которые бросал на него молодой следователь, Мегрэ решил, что, возможно, это просто юношеская застенчивость или известная деликатность. И это смущало его еще больше, чем равнодушие. Он чувствовал, что за ним наблюдают, и пытался сохранить спокойствие. Он негромко сказал Жанвье:

— Займись пока рутиной.

Обоим было ясно, что за этим скрывается.

Затем он повернулся к Арману Ляшому. Тот был небрит и без галстука.

— Я полагаю, что здесь найдется комната, где там будет удобнее поговорить? — И добавил, снова ощутив промозглую сырость воздуха: — Желательно, чтобы она была протопленной…

Дотронувшись до старомодного калорифера, он убедился, что центральное отопление выключено.

Арман Ляшом не пытался быть любезным. Он помолчал, как будто что-то взвешивая, а потом устало опустил плечи и покорно сказал:

— Пройдемте сюда.

Не только в атмосфере дома, но и в поведении его хозяев чувствовалось нечто странное. Как уже заметил комиссар Иври, вместо рыданий, суматошной беготни, сбивчивых рассказов были слышны только приглушенные шаги, видны приоткрытые двери, за которыми скрывались люди, следящие за каждым, шагом представителей уголовной полиции.

В слабо освещенном коридоре Мегрэ заметил в узкой щели приоткрытой двери темные волосы, блестящие глаза и стройную фигуру какой-то женщины.

В холле второго этажа Арман Ляшом повернул налево и толкнул дверь в старомодную гостиную, где около железной печки сидели двое стариков.

Сын не сказал ни слова, даже не представил вошедших. Отцу можно было дать не меньше семидесяти пяти лет, а может быть, и все восемьдесят. В отличие от Армана он был свежевыбрит, в чистой рубашке и черном галстуке.

Он поднялся с большим достоинством и спокойствием, как будто бы председательствовал на каком-то заседании, поклонился и обернулся к жене, которая, по-видимому, была его ровесницей. Половина ее лица была парализована, и неподвижный глаз казался стеклянным.

Старик помог ей подняться, и оба безмолвно вышли в другую дверь.