Капитан звездного океана - Юрий Медведев

Он велит слуге кликнуть главного церемониймейстера. Тот входит, бормочет что-то нечленораздельно, пытаясь всеми правдами и неправдами загладить конфуз. Но короля астрономии не так-то легко провести. И вот уж припертый к стене церемониймейстер сознается: государь потерялся в дворцовых покоях. Все с ног сбились, его величество разыскивая. Двум посланникам французским дурно сделалось от чрезмерного ожидания и напряжения чувств. Посол испанский — эдакий гордец! — повелел лошадей закладывать, отправился, разгневанный, восвояси, в свою Испанию. А государя все нет…

— В два счета разыщем! — закричал Тихо Браге, да так, что хрустальные подвески на люстрах закачались. Не давая опомниться опешившему придворному, он оттер его животом от дверей: путь был свободен.

…Однако, господа, где же в самом деле император? Изволит упражняться в зале для игры в мяч? Но по вторникам и четвергам (а нынче четверг) он отвергает телесные упражнения, равно как и рыцарские турниры. Лицезреет полотна старых мастеров в сокровищнице? Но она пуста, пустует и главная дворцовая зала. Быть может, его величество возносит хвалу всевышнему либо поминает своих предков в соборе святого Вита? Но придворный капеллан клянется: после заутрени государь спешно помолился пред королевским мавзолеем и более не показывался в соборе.

Они обошли весь королевский двор: безрезультатно.

В зале Ведомства судебных книг, где на стенах красовались гербы главных чиновников, один герб заковыристей другого, Тихо Браге устало опустился на скамью и от огорчения стукнул кулачищем по столу. Немедля из-под стола выкатился дворцовый шут, карлик, уродина, заохал, засеменил к двери.

Тихо догнал человечка и вопросил строго:

— Ответствуй: где его величество? Не то зашибу насмерть или проглочу живьем.

— Не проглотишь. Я еще тверже, чем твой железный нос, — бесстрашно отразил нападение шут.

Браге расхохотался. Карлик подскакал к выходу, проблеял оттуда:

— Его величество с утра заперлись у алхимиков. Золото варят его величество.

— Так я и думал, — облегченно вздохнул король астрономов.

…В подземелье, где обитали алхимики, Иоганну ударил в нос крепкий запах серы и нашатыря. В низкой печи подрагивали языки огня. Золотовары сновали с ретортами между песчаными и водяными ваннами, перегонными аппаратами и вытяжными шкафами. На стенах сливались, распадались неестественно искривленные тени. «Ну и ну, сюда бы парочку ведьмочек в ступе — и чем тебе не адское обиталище», — подумал Иоганн. Тихо Браге указал на диковинное сооружение — то ли клеть для заточения грешников, то ли тенета для поимки райских птиц. Неподалеку от клети восседал под балдахином некто в просторном черном халате. Весь халат был изукрашен мистическими символами, аллегорическими фигурами, печатями апокалиптическими. Некто под балдахином сидел с закрытыми глазами. Трудно было уяснить: то ли почивал он, то ли слушал стоящего подле него старца с книгой. Старец вещал:

— Его отец Солнце, его мать Луна, ветер носил его в своем чреве, Земля его кормилица. Оно отец всякого совершенства во Вселенной. Его могущество безгранично на земле. Отдели землю от огня, тонкое от грубого, осторожно, с большим искусством — это вещество поднимается от земли к небу и тотчас снова нисходит на землю. Оно собирает силу и верхних и нижних вещей…

— Довольно, Сафроний, — капризно заговорил сидящий под балдахином. — Ты утомил меня. Зачти сызнова то, что ты читал поначалу о тайне. Из этого… как его…

— Из греческой рукописи четвертого века, приписываемой Зосиме Панополитану, — подхватил старец и зашамкал: — «Вот тайна: змея, пожирающая свой хвост, состав, поглощенный и расплавленный, растворенный и превращенный брожением… Его чрево и спина желты, его голова темна и зелена. Его четыре ноги — четыре стихии…»

— О боги и богини!.. Ну что ты заладил одно и то же… Стихии, чрева, спины, змеи. Наскучило, — перебил старца и Зосиму великий государь (а это был не кто иной, как император Рудольф). Его величество зевнул, перекрестился и продолжил речь: — Опротивели нелепости сии несусветные. Лучше поразмысли: нынче философский камень выварится иль нет?

— Не дерзну пророчествовать, государь, однако может и не вывариться. Не маловато ли травы лунной[28] внедрили в смесь?

— Пошто раньше-то о лунной траве умалчивал, голова твоя ученая? — беззлобно осведомился император. — Эх, нет Тихо Браге, великого искусника, наверняка подсказал бы неукоснительную пропорцию.

— Я здесь, ваше величество! Готов услужить памятью и уменьем, — отозвался король астрономов.

Государь нетерпеливым жестом призвал к себе любимца-звездосоглядатая, о чем-то пошептался с ним. Затем повелел приблизиться Кеплеру, вопросил:

— Сказывают, ведомы тебе, Иоганнес Кеплерус, не только судьбы людские, но и лет птицы в небесах, красного и черного зверя бег на земле, потаенный ход рыбины в глубинах. Верно ль сказывают?

— Отчасти, государь, — твердо выговорил Иоганн.

— Мы премного о талантах твоих провидческих наслышаны. Помимо звездозакония, что еще тебе по сердцу?

— Помимо астрономии, ваше величество, изучал живопись, скульптуру, производство мозаичное, герметическое искусство.

Предстань нежданно-негаданно пред очами повелителя Священной Римской империи любой полководец древности — Цезарь, к примеру, или Ганнибал — и предложи свои услуги на поприще борьбы с проклятыми турками, и тогда менее обрадовался бы государь, нежели заслышав о мозаичном производстве и герметическом искусстве. Ибо теперь явилась родственная ему, Рудольфу Второму, душа.

— Зачисляю тебя, Иоганнес Кеплерус в свиту, — милостиво молвил владыка, поглаживая на своем халате символ селитры — большой палец с короной и Луной. — Наипервейшею обязанностью вменяю составлять гороскопы мне и вельможам. Для моего гороскопа сроку отпускаю неделю.

— Гороскоп вашего величества уже составлен. Извольте взглянуть, — ответил Кеплер и протянул гороскоп.

Тот быстро схватил сей листок, где была расписана хитроумными знаками вся его императорская судьба. Повертев гороскоп, государь спросил недоверчиво:

— Стало быть, ни в коей мере можно не опасаться за мою жизнь?

Иоганн оторвался от созерцания узоров, возникавших и распадавшихся в печи, и отвечал:

— Позвольте уведомить ваше величество: ни жестокие хворости, ни тайные либо явные козни злоумышленников, ни происки наемных очернителей не коснутся вашей божественной судьбы.

— Ай да Кеплер! Ну и молодец! — закричал, как ребенок, его величество. — Отныне назначаю тебя имперским математиком. Однако сей высочайший титул дарую тебе при одном непременном условии. Ты никогда не покинешь Тихо Браге, дабы работать под его руководством над составлением астрономических таблиц. Содержание годовое определяю тебе в две тысячи семьсот флори… — Тут государь поперхнулся, осекся, как-то весь сник. И, заметим, не без причины. Назвав поистине астрономические для нищенствующего профессора две тысячи семьсот флоринов, Рудольф Второй вдруг вспомнил вечно искаженную страданием физиономию казначея. Героическим усилием изгнав из памяти ненавистное казначеево лицо, государь закончил без всякого воодушевления: — А впрочем, что я говорю: две тысячи семьсот флоринов. Число какое-то несуразное, не круглое. Опять же при расчетах могут возникнуть неудобства. Верно я говорю: несуразное число, а?