Портрет королевского палача - Елена Арсеньева

– Я тоже вернулась в наше родовое гнездо, уже вдоволь налетавшись по свету, – продолжает хозяйка. – А теперь даже думать не хочу, чтобы покинуть этот дом. Это все еще придет, вам еще захочется пожить в Муляне. Вы знаете, это место очень притягивает людей. Вот, пожалуйста, пример! Жильбер – приезжий, он женился на местной уроженке Жаклин, однако не увез ее к себе, а поселился здесь. Правда, трудно было бы ожидать, чтобы Жаклин согласилась уехать из Муляна на Корсику!

– Жильбер корсиканец? – удивляется Николь. – Надо же, а я не знала.

Я жалею, что проспала встречу с Жильбером и не увидела настоящего корсиканца. Интересно, он похож на Наполеона Бонапарта? Все-таки земляки!

– Жани тоже корсиканка, – говорит Клоди. – Ну, вдова Гийома Феранде, помнишь ее?

– Как вдова?! Разве Гийом умер?! – ахает Николь. – Да он же был совсем молодой, еще и сорока не исполнилось.

– Да, умер меньше года назад. Сердечный приступ… Делал в доме новый светильник, и вот во время работы… Обиднее всего, что они очень хотели ребенка, никак не могли его зачать, а когда Жани забеременела, бедняга Гийом взял да и умер. Не успел порадоваться. Жани страшно переживала, уехала было на родину, но неделю назад вернулась сюда с месячным малышом. Говорит, что в Муляне чувствует себя гораздо больше дома, чем у родителей. Там трудная жизнь, на Корсике, недаром они беспрестанно бунтуют. Между прочим, я ее тоже сегодня пригласила, она обещала прийти, как только уложит малыша, но он болезненный, бедняжечка, все время плачет…

– Значит, Гийом умер, а у Жани ребенок? – делает очень большие глаза Николь. – А каковы у нее теперь отношения с Жаклин?

Клоди бросает на нее понимающий взгляд:

– Жильбер ведет себя прекрасно. Придраться не к чему!

Что-то я перестала их понимать. Жильбер, Жаклин… им-то какое дело до ребенка Жани?

А впрочем, что ж тут непонятного? Простенький любовный треугольник. То есть, может статься, беспрестанно плачущий младенец Жани – вовсе не отпрыск покойного Гийома, а дитя соседа по имени Жильбер. Понятно, что от этого не может быть в восторге его жена Жаклин!

Размышляю я об этом, впрочем, весьма вяло, потому что все мое внимание поглощено икрой. Ужасно хочется попробовать, но неловко без приглашения. А Клоди что-то заболталась и забыла о своих обязанностях хозяйки…

– Ох, Мон дье, – спохватывается она наконец. – Попробуйте, прошу вас. Только это не настоящая икра. Это шведская имитация. А внизу масло и тертые крутые яйца. Вот так, берите ложечкой, намазывайте на крекеры…

Ретиво намазываем. Вместо икры какие-то безвкусные скользкие шарики, но яйца с маслом на солененьком крекере едятся только так.

Звонит портабль Клоди. Она отвечает:

– Алло, Жани? Что-то ты задерживаешься?

Мы с Николь не слушаем – отдаем должное бургундскому винцу со шведской икрой.

Клоди поворачивается к нам. У нее расстроенный вид:

– У Жани, кажется, плохи дела с ребенком. Она уже «Скорую помощь» собирается вызывать. Но ведь у нас станция «Скорой» в Тоннеруа, да и там, по-моему, одна или две машины. А вдруг они на вызовах?

– Может быть, я посмотрю ребенка? – предлагаю робко. – Я ведь все-таки педиатр…

Клоди оживляется:

– Пойдемте, пойдемте! Скорей!

На улице уже темно, звезд пока не видно, но над горизонтом разливается бледное сияние: восходит луна. Идем по чистенькой, великолепно асфальтированной и ярко освещенной улочке. Ну как тут не вспомнить родимый Дзержинск?! Со всех сторон благоухают розы, тишина, только стучат наши каблучки: цок-цок. И вдруг…

Вдруг калитка в сплошной каменной стене оград распахивается и на дорогу выскакивает фигура из моих ночных кошмаров: камуфлированный комбинезон, черная «чеченка» с прорезями для глаз… В руках – автомат.

Мы втроем издаем такой вопль, что террорист аж завертелся на месте – и канул обратно в калитку. Она с грохотом захлопнулась, слышен скрип гравия под торопливо удаляющимися шагами, сдавленный мальчишеский хохоток.

– Мон дье! – Клоди прижимает руку к сердцу и тяжело дышит. – Что это было? Вы видели?!

– Доминик! – слышен пронзительный женский вопль за забором. – Ты сошел с ума?! А ну-ка сними эту гадость, не то я пожалуюсь отцу, и не видать тебе новой машины!

– Доминик… – с облегчением отдувается Клоди. – Ну и шуточки у нынешнего поколения! А ведь такой вежливый мальчик, мы сегодня встретились в магазине в Тоннеруа, он помог мне все мои покупки в багажник погрузить! Сама любезность! А сейчас я чуть не умерла, честное слово! Чуть не умерла!

Проходим еще несколько ворот (на одних, между прочим, реклама выставки местного художника) и оказываемся перед низким заборчиком, за которым призрачно выступают из темноты усеянные цветами огромные азалии. И вдруг я вижу чью-то фигуру, которая затаилась за кустами и явно подкарауливает нас…

Издаю новый вопль, да такой, что Николь и Клоди буквально подскакивают.

– Смотрите! Там!..

– Ох, Валентин… – Клоди вновь прижимает руку к груди. – Бедняжка, мы вас не предупредили. Это Зидан, не пугайтесь.

Подходим поближе к фигуре – то есть хихикающие Клоди и Николь натурально волокут меня за руки. И я вижу, что это огромная – выше человеческого роста – грубо изваянная и топорно раскрашенная статуя знаменитого футболиста.

– А вон там – олень, видишь? – показывает Николь в темноту, едва рассеиваемую лунным светом. – Лиса, медведь, гепард, на склоне еще другие звери. Не бойся, они неживые! Гийом, покойный муж Жани, увлекался скульптурой. Между прочим, он был также великолепным декоратором. Ты бы видела, как он оформил наш погреб! Там такой дизайн – настоящая средневековая темница.

В жизни не слышала, чтобы кто-то приглашал дизайнера оформлять погреб. Нравы бургундской глубинки не перестают меня удивлять.

До нас доносится детский крик. Сразу чувствуется – ребенок устал плакать, но это не каприз: он не находит себе места от боли. Какое измученное, несчастное лицо у худенькой женщины, которая трясет его на руках, то и дело норовя перехватить поудобнее! Ее небрежно сколотые, очень густые черные волосы то и дело выпадают из прически, большие карие глаза покраснели, а он все кричит и кричит, размахивая ручками и суча ножонками.

Мигом вспоминаю малышню в нашем роддоме: туго-натуго запеленутые по стойке «смирно» червячки-головастики в линялых тряпках с печатями и штампами, головы обернуты косыночками. Во Франции все по-другому: младенцу сразу надевают боди с ползунками, памперс, кофту, шапочку… Я видела фотографии двухдневной Шанталь: одета как большая! Честное слово, к такому ребенку поневоле начинаешь относиться как к сознательному, а не бессмысленному существу. Вот и Филипп, сынуля Жани, выглядит как очень самостоятельный пупсик, но плачет совершенно так же, как наши, русские несмышленые младенцы.

Прошу положить его – Жани смотрит недоверчиво, но все же подчиняется, – и смотрю, как он шевелит, вернее, дергает своими малехонькими конечностями. В принципе, малыш хороший, нормальный, не синюшный, не белесый, доношенный и крепкий. Вот только этот плач…

Такой бесконтрольный, мучительный крик бывает у детей, у которых повышено внутричерепное давление. Они страдают от постоянной головной боли. Лекарств у меня, само собой, никаких, вообще малыша лучше бы отвезти в больницу, но кое-чем я могу помочь уже сейчас.

– Дайте мне пеленку, пожалуйста. Любую.

Жани смотрит непонимающе-враждебно. Ну да, здесь детей не пеленают уже лет сорок. Воображаю, как бы ты смотрела, попроси я у тебя подгузник!

Объясняю чуть ли не жестами, какой именно кусок тонкой ткани мне нужен. Жани приносит нормальную пеленку, но уточняет, что это – простынка. Ладно, хоть горшком назови!

Я складываю пеленку вдвое по длине, а потом сворачиваю углом, примерно так, как мы делаем шляпы из газет, только оставив внизу свободную полосу ткани, чтобы обернуть вокруг шеи. Думаю, шляпы из газет – сугубо наше, российское изобретение, вернее, советское. Как, впрочем, и вот такой чепчик. По принципу голь на выдумки хитра! Наверняка во французских суперцивилизованных роддомах имеются на такой случай специальные воротнички для фиксации слабых младенческих голов, но здесь и сейчас наша русская изобретательность приходится в самый раз!

Вообще во всей картине есть нечто сюрреалистическое. Малыш в самодельном чепчике – и в боди с фирменным знаком «Карден для детей» (видимо, покойный Гийом был о-очень небедный скульптор!), вокруг великолепная просторная гостиная, под потолком покачивается стилизованная под старину люстра: на толстенной медной перекладине-трубе подвешено круглое тележное колесо, в нем светящиеся плафоны… Стильная штука! Не она ли, кстати, стала последней работой Гийома?

Зафиксировав голову малыша, беру его на руки, устраиваю на сгибе локтя:

– Ну тише, Филиппок! Ну успокойся. Сейчас тебе станет легче, честное слово.