Элегия Михаила Таля. Любовь и шахматы - Салли Ландау

должны будем развестись. Ты должен подумать, с кем ты будешь жить – со мной или с папой?” Что я понимал тогда? Ничего. И сегодня могу сказать, что вопрос, который задала мне мама, был не совсем, как говорят, корректным. От меня ничего не зависело. Я жил с мамой и считал, что должен жить с мамой, и понимал, что после “развода” папу я буду видеть не реже, чем до “развода”… Понятие “нормальной” семьи для меня тогда не существовало.

Как-то до “развода”, когда у мамы были длительные гас- троли, а у папы турниры, я вдруг оказался на взморье в ка- ком-то не то лагере, не то детском приюте, где все дети были стрижеными наголо и в одинаковых серых платьицах и костюмчиках. Честно говоря, до сих пор не знаю, за что меня туда “сослали”. Мучился я там страшно и часто плакал… Однажды приехал папа. На целый день. Он привез мне (это на всю жизнь “застряло” в моей голове) заводную машинку “скорой помощи” с мигающими огоньками и сиреной. Помню, что мы с ним были в ресторане и в цирке… Помню, что когда он уехал, я закатил истерику. Мне было страшно обидно, что другие дети ВСЕ ВРЕМЯ живут с папой и мамой, а у меня то мама куда-то уезжает, то папа, а то мама и папа сразу… Так что к моменту “развода” я уже ко многому привык…

Лет в десять я чем-то заболел и попал в больницу. Когда отец приехал навестить меня, врач стал просить его сыграть со мной партию в шахматы, чтобы видели все больные дети. К тому времени я имел кое-какое представление о шахматах. Во всяком случае, умел передвигать фигуры. Отец, помню, согласился и “проиграл” мне при всем честном народе. Простодушный доктор был настолько ошарашен результатом,что стал уговаривать отца непременно воспитать из меня шахматиста, на что отец, улыбнувшись, заметил: “Два сумасшедших на одну семью – слишком много”.

ФРАГМЕНТЫ ИНТЕРВЬЮ, ДАННОГО М. ТАЛЕМ КОРРЕС- ПОНДЕНТУ ЕЖЕНЕДЕЛЬНИКА “НЕДЕЛЯ” Георгию КОФМАНУ (1973 г.)

Г.К.: Мы перечислили ваши официальные титулы, но есть ведь и другие. Например, югославский шахматный обозреватель Неделькович сообщил, что зарубежные болельщики зовут вас “Шахматным кудесником”, “Рижским корсаром”, “Демоном 64 полей”. Уж и не знаешь, как к вам обращаться!

ТАЛЬ: Зовите меня просто Мишей! Во-первых, соответст- вует действительности, во-вторых, как-то не позволяет стареть!

Г.К.: Попробуем “играть” в вашем стиле: пойдем в лобовую атаку. На страницах зарубежных изданий появляются заголовки: “Возрождение Таля”, “Новая весна рижанина”, “Предстоит матч Таль-Фишер?”. Многие шахматные журналисты, учитывая, что вы, согласно коэффициентам профессора Эло, занимаете второе место после Фишера, надеются на это. А вы?

ТАЛЬ: Я тоже журналист и, понятно, солидарен с ними. Но самого страстного их и моего желания еще мало!

Г.К.: И все же… Напомните итоги ваших встреч с Фишером.

ТАЛЬ: Ну, они представляют лишь “библиографическую” ценность. Играли-то мы в те времена, когда маленьких детей пугали мною, а не Фишером. Последний раз – в 1962 году. Из одиннадцати партий я выиграл четыре, тогдашний Бобби – две, пять мы свели вничью. С тех пор Фишер, несомненно очень талантливый и трудолюбивый, стал одной из крупнейших фигур в современном шахматном мире.

Г.К.: Какая самая необыкновенная встреча за шахматной доской была у вас?

ТАЛЬ: Не так давно с Полом Морфи. Да-да, без всякой “мистификации”. Меня пригласил к себе известный психиатр и предложил сыграть с… Полом Морфи (помните имя первого американского чемпиона?). Доктор загипнотизировал одного парня, внушил ему, что он – Морфи. И так, знаете, крепко загипнотизировал, что этот “Морфи” согласился сыграть со мной лишь за 100.000 долларов. “Гоно- рар” был вручен ему врачом (в виде пустой бумажки, конечно), и мы сели за столик. “Морфи” играл гораздо лучше, чем потом, когда снова стал московским парнем, и забыл, что с ним происходило полчаса назад. Но тем не менее, как “Морфи”, проиграл мне три партии.

Г.К.: А ваш сын Гера последовал примеру отца? Он играет? ТАЛЬ: Нет. Он говорит, что у него есть дела посерьезнее.

Г.К.: Как обстоят дела с шахматами в США?

ТАЛЬ: Невольно приходит на память известное определе- ние так любимых мною Ильфа и Петрова: “Одноэтажная Америка” – там таких “небоскребов”, как Фишер (наивысший среди них!) – раз, два, три, четыре и – обчелся… Шахматный бум, поднявшийся там после Рейкьявика, утихает, а Советский Союз по-прежнему остается страной, где искусство, я сказал бы, музыку шахмат любят, ценят и понимают миллионы людей. Наши резервы неисчерпаемы!

Г.К.: Значит, вы оптимист?

ТАЛЬ: На вполне реальной базе трезвого расчета возмож- ных вариантов!

Справедливости ради скажу, что шахматная природа от- дохнула на мне основательно, так что хорошо, что я не заразился шахматной болезнью, – “Таль младший” изрядно позорил бы “Таля старшего”. Зато лет в восемнадцать пристрастился к шахматным “поддавкам” и добился в этом весьма приличных успехов. Потом я узнал, что эта игра вполне “узаконена”: существует теория, есть учебники, и даже проводятся чемпионаты. Однажды я предложил папе сыграть в шахматные “поддавки”. Он сказал, что “поддавки” хороши для проведения чемпионата психолечебниц, но сыграть согласился. Вдрызг проиграл мне партию, пробурчал “бред сивой кобылы”, подумал немного и предложил сыграть вторую. И выиграл. После мы с ним играли не раз, и могу с гордостью сказать, что из каждых пяти партий счет был 3 : 2 либо в мою, либо в его пользу. Правда, когда он “принимал” грамм сто, он не оставлял мне ни малейшего шанса…

Он пьянел быстро. С его здоровьем ему немного было надо, но, удивительное дело, после того, как наступал так называемый “кайф”, он мог выпить много, но “хуже” не становился… От усталости мог задремать или заснуть, что называется, посреди стола.

И ни один человек из тех, кому доводилось видеть пья- ного Таля, не может сказать, что он становился неприятным, злым, агрессивным, потерявшим рассудок… Он никогда не доставлял окружающим неприятности. Его обожали в любом виде и относились к нему, как к свято-чтимому… Даже те, которые видели его в таком состоянии впервые…

Я был настолько занят этими и другими разными мысля- ми, связанными с отцом, что полет прошел как-то очень быстро. По прилету всякие пограничные и таможенные формальности тоже не показались мне обременительными. Может быть, действительно, за то время, что я не был в России, произошли изменения к лучшему. Я не помню, какой мне показалась Москва… “Фотографическая” четкость проявилась в больнице.

Хотя, что значит четкость?