Былое — это сон - Аксель Сандемусе

Неизвестный? У Йенни Люнд много поклонников. Вы сами ее видели и знаете, что для этого есть все основания. Мы смело можем сказать, что многие мужчины поглядывают на нее именно так, как Писание запрещает смотреть на женщину. Возможно, она и не очень красива, но редко встречаются столь сексуальные женщины. Ко всякой любовной истории порой бывает причастен мужчина, который не смеет признаться в своих чувствах, обожатель, фантазер. Такой тип паразитирует на счастье других. Девушка даже не подозревает о его любви и, как правило, так и не узнает о ней. Наверно, многие сталкивались с чем-то подобным? Во всяком случае, этот тип постоянно встречается в литературе, обычно в роли элегического мечтателя. Чего только не скрывается за его мечтами! Физически эти люди ничем не отличаются от других.

Таким был и тот бедняга, который стоял в саду Йенни Люнд. Не помню, как называют людей, отличающихся нездоровым любопытством и любящих подглядывать за другими. Он был там потому, что Йенни находилась в доме с другим, прятался там со своим горем, чудным, конечно, но тем не менее все-таки горем. Вдруг кто-то выходит из дома через черный ход, и одновременно с дороги кто-то входит в сад. Со стороны парадной двери он тоже слышит какие-то звуки. Совесть у него нечиста больше, чем у кого бы то ни было. Это объясняется его болезненной склонностью. Ему кажется, что его окружают, в панике он бросается бежать, что вполне естественно. Не исключено, что он имеет при себе оружие, хотя убивать никого не собирался. Трусливые люди любят носить оружие из-за одной романтики. Он окончательно теряет рассудок, — ведь он и раньше был уже не в себе. И этот безумец стреляет в человека, который сам пришел убивать, но, разумеется, не мог предвидеть, что в саду бродит такое чудовище. Я не беру в расчет свидетельницу, которая не видела, чтобы кто-нибудь убегал. Хотя вообще-то свидетель, который ничего не видел, обычно достоин доверия. Но ведь было темно, и спрятаться там весьма просто. Возможно, свидетельница просто не заметила этого человека. Ведь она была далеко от места событий и все сочинила, опираясь на то, что писали в газетах.

Судья успокоился относительно моих намерений и попросил продолжать.

— Ну, а кондуктор, а старьевщик?

— Кондуктор — история продолжается — просто-напросто трепач, которого опытный защитник ссадил бы с поезда на первой же остановке, если говорить на языке кондукторов. Начитался детективов, как весьма разумно заметил мой брат. Остается этот посланный вам небом старьевщик. Он и есть та скала, на которой все зиждется, но не из картона ли она, позвольте вас спросить? Вы пришли к выводу, что Карл убил Антона Странда отчасти в целях самообороны. Если не ошибаюсь, вы считаете именно так? И что старьевщик со своей незаконной торговлей оружием выступил в роли судьбы и решил, кому из них быть убитым, то есть спас жизнь моему брату. Однако давайте продолжим нашу историю. Старьевщик продал кому-то револьвер, это несомненно. Из-за этого у него было неспокойно на душе, и когда в тот же день произошло убийство, он со страху тут же узнал убийцу по плохой газетной фотографии. Я видел эту первую фотографию, с таким же успехом можно сказать, что на ней изображен я. Но старьевщик утверждает, что продал револьвер именно Карлу, и сам в этом не сомневается. Кстати, наружность у Карла самая обыкновенная, таких людей много.

Прокурор счел показания старьевщика правдивыми только на том основании, что тот без нужды впутался в эту историю. Ну, я не знаю! Никто не запрещает старьевщикам сто раз на дню лгать или утаивать правду, а этот сделал ход конем, чтобы самому избежать западни. Это очень хитрый лжец. Вспомните, как он из кожи вон лез, чтобы суд, упаси господи, не заподозрил его в чем похуже. Нет, свидетели, улики — это все чепуха.

— Допустим, — сказал судья, — но ведь если мы признаем существование того неизвестного, о котором вы говорите, значит, у нас будет уже два неизвестных. И еще надо разобраться с тем, который купил револьвер. Допустим, это совершенно другое дело, но ведь тот неизвестный должен был знать, что Карл Торсен… впрочем, не обязательно… Это его не интересует. Он приобрел револьвер незаконно и не собирается сообщать полиции, для чего он ему нужен. Не исключено, так часто бывает, что полиция уже разыскивала его, а может, у него были и другие не менее важные причины держаться подальше. Это вполне допустимо. Продолжайте свою историю.

— Да, собственно, вот и все. Просто мне интересно, можно ли вообще уголовное дело расследовать до конца? По-моему, кое-что всегда остается неясным. Отвлекаясь от моей истории, случившееся все равно можно объяснить иначе, не так, как это сделал суд, например: это убийство было частью совершенно другого дела, в которое был замешан Антон Странд, но случайно драма разыгралась в таком месте, где подозрения пали на моего брата. Или так: где-то поблизости произошла ссора, и Антона Странда убили по ошибке. Может, он застал воров на месте преступления и спугнул их. Или — мой брат прикрывает кого-то? Скажите откровенно, вы верите, что мой брат невиновен?

— Нет. Все, что мы говорим, — не больше, чем спорт. Но от него бывает польза. У меня был даже вариант вашей версии, может быть, более наивный, но и его нужно принять во внимание. Представьте себе, кому-то стало известно, что Антон Странд хочет убить Карла Торсена. Это вполне могло быть. Об их вражде много говорили, и оба соперника не скупились на угрозы. Так вот, этот неизвестный вбил себе в голову извращенно-романтическую мысль, что он должен выступить а-ля Нат Пинкертон и защитить ничего не подозревавшую жертву. Заметьте, во всех делах, связанных с непредумышленным убийством, мы сталкиваемся с элементом глупости, часто он играет очень важную роль. Значительная часть непредумышленных убийств — просто глупость. И пресса и полиция бессознательно это скрывают. Газеты не хотят усугублять каждый конкретный случай, ведь все случаи непредумышленного убийства, как правило, и без того бессмысленны. Несколько лет назад на Банкплассен в автомобиле был найден убитый, его застрелили. Вокруг этого дела, которое так и не удалось раскрыть, строились всякие безумные домыслы. А я уверен, что это самый банальный случай. Он известен как убийство Рюстада, много прозорливых умов занималось этим делом, и они наверняка разгадали бы загадку, будь они менее прозорливы и более банальны.

Я сказал, что полиция тоже не считается с наличием этого элемента глупости. Полиция пользуется логическими схемами и любой ценой пытается найти логику там, где нет ничего, кроме глупости. Если хотите, это можно назвать верой в человека. Итак, наш мелодраматический дурачок ждет с бьющимся сердцем. В руке он сжимает револьвер, возможно, тот самый, который приобрел у старьевщика. Вдруг открываются сразу две двери, вдобавок кто-то идет по дороге. Наш дурачок никого не собирался убивать, но он потерял рассудок и выстрелил прежде, чем успел опомниться. Эдгар Уоллес видел романтику в подобных убийствах, но эта романтика кружит головы только подросткам. Он где-то даже пишет о приблизительных доказательствах. Один герой у него говорит, что не хотел бы оказаться прокурором по делу об убийстве, если б не видел сам, как это убийство произошло. В его словах есть смысл, но их можно отнести ко всем уголовным преступлениям, а тогда зачем суд? Поверьте мне, господин Торсон. Убийства почти все так глупы и банальны, что просто мука. И если их все же можно объединить в одну группу, объясняется это несколькими причинами. Убийство означает конец чьей-то жизни и вдобавок, как и преступление на сексуальной почве, волнует самые темные инстинкты. Мне кажется, что обычная форма официальных сообщений о таких преступлениях — само по себе преступление по отношению к слабым личностям, ибо разжигает в них дурные наклонности. На мой взгляд, убийства даже страшней других преступлений, ведь каждое убийство — последнее звено в известной цепи. Убийство редко можно рассматривать как самостоятельное событие. Это последнее звено в целой цепи событий, и каждое звено не менее важно, чем само убийство, — ведь без одного из звеньев убийство не совершилось бы. И каждое из звеньев этой цепи должно бы являться предметом морального и юридического расследования точно так же, как само убийство. Но мы вечно спешим и многое игнорируем, потому что всех нас ждут уже другие дела. Мне все яснее становится, что правосудие, в сущности, — чистая символика. Полиция старается уклониться от всех дел, от каких только можно, потом от них стараются уклониться уже другие инстанции. Приговор должен быть справедлив — такова обязательная предпосылка, но расследование всегда настолько трудоемко, что приходится довольствоваться символами. Пострадавший, который обращается в полицию, встречает холодный прием. Если он не проявит настойчивости, то, как правило, не добьется никакого ответа. А если окажется достаточно энергичным, то через несколько месяцев получит сообщение, что его дело прекращено за недостатком улик, иными словами это значит: катись к чертовой матери.