Наемный бог - Владимир Леви

"Здоровье и красота. Система совершенного физического развития доктора Мюллера".

С картинками, любопытно. Ух ты, какие трицепсы у мужика… Вот это и почитаем. Возьму домой.

На цыпочках подошел к лежащей громадине.

— Борис Петрович… БэПэ… Я пошел… Вы меня слышите?.. Я приду. Я приду к тебе, Боб…

Два больших профиля на полу: страдальческий, изуродованный — и безмятежный, светящийся — раздвинулись и слились. Сквозняк прекратился.

…Утром спешу на экзамен по патанатомии, лихорадочно дописываю шпаргалки… Шнурок на ботинке на три узла, была-а-а бы только тройка… Полотенце на пять узлов, это программа максимум… Ножницы на пол, ложку под шкаф, в карман два окурка, огрызок яблока, таблетку элениума, три раза через левое плечо, ну и все, мам, я бегу, ни пуха ни пера, к черту, по деревяшке…

Возврат удивления

..как же узнать, откуда я… кто я.. где нахожусь… куда дальше… зачем… колыхаюсь в тепловатой водице… света не нужно… я давно уже здесь, и что за проблема, меня просто нет, я не хочу быть, не хочу, не надо, зачем — ПРИДЕТСЯ СОЗДАТЬ НАСИЛИЕ — застучал метроном…

Я проснулся, не открывая еще глаз, исподтишка вслушался. Нет, не будильник, с этим старым идиотом я свел счеты два сна назад, он умолк навеки, а стучит метроном в темпе модерато, стучит именно так, как стучал…

Где? И кто это произнес надо мной такую неудобную фразу — СОЗДАТЬ НАСИЛИЕ?..

Как же его создать?..

…А-а, вот что было во сне: я валялся на морском дне в неглубокой бухте, вокруг меня шныряли рыбешки, копошились рачки, каракатицы, колыхались медузы, я был перезрелым утопленником, и это меня устраивало; а потом этот громадный седой Глаз…

Метроном все еще стучит, я еще не проснулся, это тот самый дурацкий последний сон, в котором тебя то ли будят в несчетный раз, то ли опять рожают… Опять сквозняк…

— ПРИДЕТСЯ СОЗДАТЬ НАСИЛИЕ…

Метроном смолк.

Захрипел будильник.

Обычная подлость с этими снами: выдается под занавес что-то самое важное, не успеваешь схватить… Вставать, пересдавать чертову патанатомию…

Понятно, понятно! Создать насилие — это для слабовольного психа вроде меня… Вот вам, фигушки!

Прибор для измерения ограниченности

(…) Не все сразу, мой мальчик, ты не готов еще: тебе НЕЧЕМ видеть…

Мы встретились для осуществления жизни. Важно ли, кто есть кто. Мимолетностью мир творится и пишутся письмена. Потихоньку веду историю твоей болезни, потом отдам, чтобы смог вглядеться в свое пространство.

Болезнь есть почерк жизни, способ движения, как видишь и на моем наглядном пособии. Будешь, как и я, мучиться тайной страдания, благо ли зло — не вычислишь. Цельнобытие даст ответ, полный ответ, но будет ли чем услышать?..

Я уже близок к своему маленькому итогу, и что же?.. Для уразумения потребовалось осиротение, две клинические смерти и сверх того множество мелочей. Не скрытничаю, но мой урок благодарности дан только мне, а для тебя пока абстракция…

Разум — только прибор для измерения собственной ограниченности, но как мало умеющих пользоваться… Посему занимаемся пока очистительными процедурами (…)

Из записей Бориса Калгана

Человека, вернувшего мне удивление, я слушал и озирал с восторгом, но при этом почти не видел, не слышал, почти не воспринимал…

Однорукости не заметил отчасти из-за величины его длани, которой с избытком хватило бы на двоих; но главное — из-за непринужденности, с какой совершались двуручные, по идее, действия.

Пробки из бутылок Борис Калган вышибал ударом дна о плечо. Спички, подбрасывая коробок, зажигал на лету, почти даже не глядя.

Писал стремительно, связнолетящими, как олимпийские бегуны, словами. (Сейчас, рассматривая этот почерк, нахожу в нем признаки тремора.)

Как бы независимо от могучего массива кисти струились пальцы двойной длины, без растительности, с голубоватой кожей; они бывали похожи то на пучок антенн, то на щупальца осьминога; казалось, что их не пять, а гораздо больше.

Сам стриг себе ногти. Я этот цирковой номер однажды увидел. Не удержался:

— Боб, ты левша, да?

— Спросил бы полегче, артист. Ты тоже однорукий и одноглазый, только этого не замечаешь. Вопрос на засыпку: гением хочешь стать?

— ?..

— Припаяй правую руку к заднице, доразовьется другая половина мозгов.

Рекомендацию сию я оценил как неудачную шутку, и зря. Потом сам многим то же советовал.

…Конурка Калгана была книгочейским клубом. Тусовался разношерстный народ: стар и млад, физики, шизики, алкаши, студенты, профессора. Кто пациент, кто стукач… И всегда сквозило.

Я обычно бывал самым поздним гостем. Рылся в книгах, читал. Боб, как и я, был «совой», спал очень мало; случалось, ночи напролет что-то строчил.

— Что пишешь, Боб? — обнаглел я однажды.

— Истории болезни. Твою в том числе. И свою. Любопытствовать далее я не посмел.

Летающая бутылка

…Углубившись в систему Мюллера, я возликовал: то, что надо! Солнце, воздух, вода, физические упражнения. Никаких излишеств, строгий режим. Какой я дурак, что забросил спорт, с такими-то данными!.. Ничего, наверстаем!.. Уже на второй день занятий почувствовал себя сказочным богатырем.

Восходил буйный май. В парк — бегом! — в упоение ошалелых цветов, в сказку мускулистой земли!..

- Аве, Цезарь, император, моритури те салютант! — приветственно прорычал Боб.

Он воздымался, опершись на костыль, меж двух хануриков, на углу, неподалеку от того заведения, где мы познакомились.

— Браво, Антоха! Как самочувствие?

— Во! — на ходу, дыхания не сбивая. — А ты?..

— А я Царь Вселенной, Гробонапал Сто тридцатьвторой, Жизнь, Здоровье, Сила. Не отвлекайся!..

Прошла первая неделя триумфа. Пошла вторая.

И вот как-то под вечер, во время одного из упражнений, которые делал как по священному писанию, ни на йоту не отступая, — почувствовал: что-то во мне возмущается… что-то не помещается…

Что-то смещается… Все. Больше не могу.

— БОЛЬШЕ НЕ МОГУ?.. А ГДЕ СИЛА ВОЛИ?!….Тьфу! Вот же что отвлекает! — этот бренчащий звук с улицы, эта гитара. Как мерзко, как низко жить на втором этаже!.. Ну?.. Кого же там принесло?..

В окно тихо вплывает Летающая Бутылка.

Винтообразно вращаясь, совершает мягкую посадку прямо на мой гимнастический коврик — и, сделав два оборота в положении на боку, — замирает.

Четвертинка. Пустая.

Так филигранно ее вбросить могла только вдохновенная рука, и я уже знал, чья…

— Лю-юк, привэээ! — послышался знакомый козлитон. — Кинь обратно, поймаю!.. Хва-а зубрить, пшшли лака-ать… Лю-юк!

Люк — это я, Антон Лялин, одна из моих старых дворовых кличек, не самая худшая. Козлитон, мастер вбрасывания стеклопосуды — Серега Макагонов по кличке Макак, он же Серый, он же Глиста Гондонная (это уже была не просто кликуха, а индивидуальная мордобойная провокация) — наш великий прикольщик и гитарист, тощий, прыщавый, длинный и ломкий как солитер, с девятого класса уже алкаш.

Под козлячий гогот я высунулся.

Наигрывая и приплясывая, внизу стояла компашка моих приятелей с двумя кисками, одну из которых я уже однажды примял пару раз, но потом она напрочь залегла под Каптелу, здоровущего хрипатого бугая, и он тоже был тут.

— Давай, Люк, слышь. Выхиливай. Не хватает.

— Чё не хватает?

— Чё, чё! Башлей и тебя-а-ага-га-а-а… (Башли — по-тогдашнему деньги, сейчас это слово употребляется редко, бабки вместо него.)

— Ну ща, ладно…

Мама была на вечерней смене (она у меня авиадиспетчер), поэтому пришлось самовольно вскрыть ее припасной кошелек, положив привычную записку: МАМ, ВЗЯЛ ДО СТИПЕНДИИ — и с терпким чувством осознанной необходимости отправиться в маленький, а может быть, и большой запой.

Извините, герр Мюллер…

От хороших книг жизнь осложняется

…На восьмой день вышеозначенного мероприятия, прихватив "Систему Мюллера" и кое-что на последние, я потащился к Бобу.

Обложенный фолиантами, он сидел на своем диванчике. Пачки из-под «Беломора» кругом.

— Погоди чуток… (Я первым делом хотел вытащить подкрепление.) Садись, отдохни… Горим, да? Финансы поют романсы?

— Угу…

Я неловко присел, обвалив несколько книг.

— Покойник перед смертью потел?

— Потел.

— Это хорошо. На что жалуется?

— Скучища.

Боб поднял на меня свой фонарный глаз, задержал — и я почувствовал во лбу горячее уплотнение, словно вспух волдырь.

— Не в коня корм? Желаем и рыбку съесть, и на… сесть, а?..

— Ну почему… Небольшой загул, отход от программы. Неужели нормальному парню нельзя…

— Нормальных нет, коллега, пора эту пошлость из мозгов вывинтить. Разные степени временной приспособленности. Возьми шефа. (Речь шла о ныне покойном профессоре Верещанникове.) Шестьдесят восемь, выглядит на сорок пять, дымит крепкие, редко бывает трезвым. Расстройства настроения колоссальные. Если б клиникой не заведовал, вломали бы психопатию, не меньше. Ярко выраженный гипоманьяк, но суть тонуса усматривает не в этом.