Санктпетербургские кунсткамеры, или Семь светлых ночей 1726 года - Александр Говоров

- Кто он тебе, старик-то? - спрашивал начальник охраны. Несколько подобострастный тон его, с которым он сначала обращался к Максюте, как своего рода академическому начальству, теперь сменился на откровенно презрительный: меня, мол, не проманешь, я тут всякое видывал. - Так кто ж он тебе? Отец, дядя? Хо-зя-ин? Ну. брат, был хозяин, стал холоп, так и нечего его чтить!

А Максюта напряженно думал свое: эх, ударить бы одним махом по тому, кто жизни загубил и этого старика, и его, Максютина, невесть где сгинувшего отца, и той бессчастной Аленки Грачевой... Эх, ударить бы, да как его, виновного, различишь? А и ударишь, лишь кулак отшибешь...

За рекой, в сгустившихся сумерках, зажглись адмиралтейские фонари, далеко разносился басовитый звон Исаакия.

"Нет! - встрепенулся Максюта. - Нужно выбрать время, найти свой час, собрать в единый кулак все силы - и тогда..."

И тут до него дошло, что начальник охраны теребит его за рукав.

- Да ты что, онемел, что ли? Я тебе говорю, говорю... За тобой ялик прибыл из полицейского дома. Сам генерал-полицеймейстер тебя зачем-то вызывает... Ты, брат, все-таки важная птица, я посмотрю!

9

Апраксин дворец, у Невы, рядом с Адмиралтейством, самое большое здание тогдашнего Санктпетербурга, был пожалован старшей дочери государыни и любезному зятю герцогу Голштинскому. Императрица с раннего утра изволила гостить у них.

Жизнь шла своим чередом. Придворный садовник преподнес свежие плоды клубники, за что был пожалован шестью рублями. Белошвейки принесли расшитый нитью льняной корсаж и приняли из рук благодетельницы червонец. Сочинитель из иностранной коллегии явил перевод изданной в Лондоне книги некоего дворянина Де Фоэ "Похождения Робинзона" и получил полтинник с вычеканенным профилем Екатерины Первой.

Были и огорчения. Младшая царевна Елисавет укатила на охоту с отпрысками Гендриковыми. Эти ни в чем удержу не знают, то и дело жалобы на них? Водку хлещут как извозчики, того и гляди царевну приучат... Как ей, неразумной, ни толкуй, что покойный государь-батюшка охоты развлекательной терпеть не мог, тако же карт, бильярда и других пустых затей, не действует!

Затем представлялся по случаю ухода в отставку генерал-фельдмаршал князь Аникита Репнин. Сия церемония была обставлена торжественно. Присутствовали высшие чины империи - генерал-прокурор сената Ягужинский, изрядно надоевший своим правдолюбием, канцлер граф Головкин, рыхлый до того, что где сядет, туг же и засыпает. Герцог Голштинский по сему случаю надел мундирный кафтан фисташкового цвета неизвестно какой армии. Были и военные - Иван Бутурлин, командир Преображенского полка, петровский потешный номер один, а также Мишка Голицын, записной грубиян, который должен был заменить Репнина на всех постах.

Государыня приободрилась, приняла ласковое и слегка грустное выражение лица. То и дело косила в боковое зеркало - удается ли такая мина?

Знала ведь отлично, что старый Репнин был первый ее недруг. При восшествии на престол, если бы его не перехватили Бассевич да Иван Бутурлин с преображенцами, не дал бы он царствовать Екатерине Первой. Но, поняв свое поражение, Аникита не ерепенился, служил верно, интриг не заводил, не то что эти Долгорукие или Голицыны, которые только и смотрят, как бы своей монархине занозу вставить.

И вот пришел Аникита Репнин прощаться - голубая кавалерия Андрея Первозванного через плечо, еще какие-то иностранные ордена. Сух, подтянут, служить бы ему да служить... Хоть и Рюрикович от самого корня, хоть и сын любимца царя Алексея Михайловича, а был он в числе тех "первозванных", которые обок с молодым Петром свершили преображение России.

Она встала ему навстречу и расцеловала в шелушащиеся от старости щеки, и прослезилась по-бабьи, а старый князь был невозмутим и прям.

- Ax, - сказала Екатерина Алексеевна, комкая платочек, - Аникита Иванович! А помнишь ты Лесную, помнишь Сороки? Помнишь, как с Петрушею и с тобою ездили в Карлсбад? Все пролетело, промелькнуло, ровно единый миг!

Наконец генерал-фальдмаршал был отпущен, и все перешли в верхний этаж, где в покоях герцогини устраивался малый астанблей. Рыдающий оркестр из итальянских виолончелей сотрясал штофные стены. Было светло, но во всех канделябрах и паникадилах щедро горели восковые свечи.

- Как все переменилось! - сказал князь Репнин, выйдя на верхнюю площадку вестибюля и встретив там любимца внука в Преображенской форме. Гляди! Два года назад на астанблей валом валил и шкипер, подрядчик, и даже мастеровой из тех, кто лично царю известен. Теперь не всякий и родовитый-то пройдет, ишь по лестнице камергеров наставлено!

Николенька схватил его за руку.

- Дед! Не ездил бы ты в свою Ригу! Завтра светлейший приезжает, как при дворе-то будут без тебя?

- Как при мне, так и без меня, - хмыкнул князь. - Теперь Девиер пойдет в ход, флибустьер заморский, страсть командовать ему охота! Однако послушай, отрок, что я тебе скажу...

Он увлек внука на боковую галерею, где, вспугнутые их появлением, выбежали вон какая-то фрейлина и кавалер.

- Послушай, - сказал старый князь, приобщаясь к табакерке. - По всему видно, теперь пойдет заваруха! Против светлейшего многие восстанут. И восстанут только за то, что он один еще старается всех будоражить, держит войско, держит флот, как при Петре. А дворянчикам нашим страсть как надоело беспокоить себя службой. Все от тормошного царя устали, а тут теперь мешается этот калашник!

Князь с иронической улыбкой глянул на внука, готовый разъяснить, что слова эти - только шутка, но... Он увидел, что любимец его повернул голову к Белому залу, где гремит церемонный менуэт и слышится шарканье подошв по паркету.

Дед захлопнул табакерку и взял внука за локоть.

- Иди, отроче, танцуй. И вот тебе мой наказ: ни в какие шашни против светлейшего не мешайся. Множество лет был ему я недругом, хотя и соратничали вместе. А теперь скажу: только на нем одном держится новая Россия. - И добавил, уходя: - Ты слышал, что английско-датская эскадра появилась у наших берегов? Говорят, к ней и шведская присоединилась. Что им надо - пока не скажет никто... А мы тут единственного дееспособного администратора станем выковыривать.

Менуэт окончился громким пассажем, пары рассыпались. Кавалеры перешли в курительную, а разрумянившиеся дамы, обмахиваясь веерами, поспешили на балкон.

10

Позднее всех появился генерал-полицеймейстер Девиер, бледный, чернобровый, похожий на лесного соболя. Долго стоял у стенного зеркала, оглядывая на себе новый партикулярный кафтан гамбургского покроя. При царе Петре не смели и появляться без форменной одежды, теперь, слава богу, никто сего не соблюдает.

- Ну как, надумал или нет? - спросил, появившись за плечами, Иван Бутурлин. Танцы не прельщали этого славного преображенца, и он курил с ожесточением, то занимался разговорами. - Думай, думай, а то, глядишь, опоздаем. Вот и герцог Голштинский с нами согласен... Пока светлейший, то бишь дюк Кушимен, в столицу не доехал, надо перехватить его по дороге!

- А в Тайную канцелярию нас с герцогом не потащат? - Девиер наклонился к зеркалу, выщипывая седой волосок из бровей. - Уж больно много стало разговоров!

И он отправился в Белый зал, где выстраивались пары для англеза. А Иван Бутурлин ковылял за ним и хрипло заверял:

- Сам Ушаков за нас, а с ним и тайная канцелярия не страшна!

Как только грянули игривые такты англеза, на Девиера наскочила Аниська Головкина, испытанная прелестница, которую еще покойный император сек за легкомыслие. Схватив генерал-полицеймейстера, она потащила его в круг. И серьгами блистала из самоцветов, и плечами поводила белыми, несмотря на солнечное лето. И щебетала без умолку, а что именно - Девиер не слушал. Музыка гремела, а собственные мысли одолевали.

Итак, приходилось выбирать: либо с Меншиковым, либо против него. Много лет прослужил Девиер у этого человека, чего не натерпелся, чего не навидался. И не дал бы ему в жизни хода светлейшей, если б Девиер не учинил ему один финт.

Была у Александра Даниловича сестрица, в меру глупая, в меру безобразная - Анна Даниловна. Подружкой числилась у будущей императрицы, когда та была еще только привезена из Лифляндии. Светлейший князь, от избытка гордости, женихам начисто отказывал, надеялся, видимо, за европейского принца ее выдать. И доотказывал до того, что стала его сестрица по русским меркам перестарок. А тут, откуда ни возьмись, Девиер, бывший тогда еще придворным скороходом, собою хорош, и чернобров, и ухватист.

Узнав об этом, Меншиков будущего генерал-полицеймейстера лично плетью до крови истязал. Но Девиер как-то у него из рук выскользнул - прямо во дворец, в токарную мастерскую, под ту ногу царскую бросился, которая жала педаль станка. И Петр Алексеевич призвал Меншикова, нотацию ему не читал, а повелел обвенчать их в тот же день.

С той поры все у генерал-полицеймейстера с Меншиковым было политично: "вашей высококняжеской светлости всеприятное для меня слово, премилостивого моего отца и патрона..."