Трибуле - Мишель Зевако

– Что за порядки! – гремел его голос, и Франциск с силой ударил кулаком по маленькому столику, сдвинув его с места. – Вот до чего мы дошли, господин главный прево!.. Я отдал приказ арестовать жалкого бродягу, вы мне доложили, что этот негодяй в ваших руках, и вот в тот самый момент, когда вы рассказываете мне, что этот мошенник находится на пороге смерти, что он вот-вот издохнет, он появляется в Лувре и оскорбляет меня!.. У меня есть армия! У меня есть полиция! И никто не догадывается, что Лувру угрожает нападение! Никто не приходит на помощь, чтобы отразить это нападение! Скажите же прямо, что королю больше небезопасно находиться в собственном дворце, словно последнему крестьянину селянину в его лачуге посреди завоеванной врагами страны? До чего мы дошли? Может, я уже не король? Ну, отвечайте же, месье!

Монклар, более мрачный и бледный, чем обычно, смотрел на короля неподвижным остекленевшим взглядом, не склоняя головы.

– Сир! – сказал он холодно. – Я же предлагал разрушить до основания Двор чудес! Вы только рассмеялись в ответ. Возможно, теперь вы решитесь.

– Месье!

– Сир! Я все еще нахожусь в должности главного прево вашего величества? Если нет, пусть ваше величество прикажет арестовать меня. Мои объяснения были бы бесполезны. Если же я еще не уволен со своего поста, то пусть ваше величество изволит выслушать меня спокойно…

– Спокойно! Разумеется! – прервал его король, в душе которого нарастал гнев. – Можно подумать, что речь идет о каком-нибудь пари! Королевская власть шатается, а от меня требуют спокойствия! Месье, мне кажется, что вы слишком далеко зашли! Но, клянусь Девой Марией, необходимы перемены! А начать следует…

Король прервал свою речь резким и сильным ударом по изящному столику, отчего легкая мебель рассыпалась.

– Басиньяк! – крикнул Франциск, позабыв об этикете.

Немедленно вырос в дверях дрожащий камердинер.

– Вызвать сюда капитана стражи!

Почти в тот же момент появился Бервьё.

– К вашим услугам, сир! – твердо сказал он.

– Бервьё! Кто руководил охраной главного входа?

– Месье Бервьё, сир, мой сын.

– Отберите у него шпагу. Завтра начнется суд над ним.

– Сир… Если вы… ищете главного виновного, то это… я… Пощадите…

– Ступайте, месье.

Бервьё, покачиваясь, вышел.

– Ну, что вы скажете, месье де Монклар? – продолжил король, немного успокоенный отданным приказом.

– Я говорил, сир, – ответил главный прево, – что надо освободить Париж от этого гнойника, который прозывают Двором чудес… Надо разрушить отвратительные лачуги нищеты, надо устроить облаву на обитателей этого гнезда заразы, надо хватать всех: мужчин, женщин, детей… Надо начать грандиозный процесс, который изничтожит мир террора… Надо установить десять тысяч виселиц, чтобы в городе не осталось ни следа от той гнуси, которая совершила нынешнее святотатство.

Франциск I удивленно посмотрел на Монклара:

– Вы готовы перевешать всех? Даже детей?

– Казнь отцов и матерей ни к чему не приведет, если оставить в живых детей, зараженных дьявольским ядом… Этот яд убьет монархию, сир! Я называю это бунтарским духом…

Со свойственной ему подвижностью ума Франциск I, который только что был мертвенно бледен от бешенства, мгновенно преобразился: настроение у него стало игривым, и он пошутил:

– И где же вы разместите эти десять тысяч виселиц? Знаете, это будет великолепное зрелище!.. Ах, месье де Монклар, да вы же поэт, ужасный поэт…

– Сир, вы развязываете мне руки?

– Идите, Монклар… Отдаю вам Париж. Будьте безжалостны…

Монклар поклонился; его бледные щеки слегка порозовели; видение предстоящей расправы мелькнуло перед его глазами. Пошатываясь, он направился к выходу и чуть не упал. Его остановило кресло.

– Что с вами, Монклар? – удивился король.

– Пустяки, сир… Простите… Такое проявление слабости недостойно меня.

Он с усилием поднялся… И только тогда король заметил, что камзол главного прево испачкан кровью.

– Но вы же ранены!

– Да, сир!..

– И вы об этом не сказали!

– Мы говорили о более срочных вещах, сир.

– Это один из тех цыган, не так ли?

– Да, сир… Один из самых опасных… Я говорил о нем вашему высочеству. Его зовут Лантене…

И Монклар вышел, с усилием переставляя ноги…

Король усмехнулся:

– Жалко мне этого Лантене!

В этот самый момент в кабинет быстро вошел Басиньяк.

– Что случилось? – спросил Франциск.

– Сир! Месье де Бервьё, ваш капитан, только что покончил с собой.

Король немного помолчал.

– Это хорошо! – холодно сказал он. – Передайте месье Монтгомери, чтобы он арестовал сына месье Бервьё. А еще скажите, чтобы лейтенант поскорее нашел меня.

XVIII. Помолвка жилет

Всю ночь по Парижу перемещались патрули, в том числе и конные, так что испуганные буржуа не сомкнули глаз. На следующее утро Лувр окружили значительные силы войск.

Если буржуа спали плохо, то король Франции вообще не спал. Он улегся в постель, но мысли его перебегали от одного к другому. В королевском мозгу то и дело всплывали два имени: Трибуле и Манфред. И думы его все время возвращались к Жилет, словно мысль о ней была точкой крепления качающегося маятника.

Что касается Трибуле, то решение представлялось достаточно простым: его надо бросить в Бастилию. Проблема Манфреда сложнее, но она, в сущности, остается заботой полиции. Надо арестовать этого бродягу и колесовать живым. Вот что решил Франциск I.

Но, убеждая себя в правильности своего решения для его личных интересов, король чувствовал, что его волнует еще нечто другое!

Нет! Не всё закончится тем, что его шут сгниет в каменном мешке, а Манфред сведет счеты с жизнью на эшафоте посреди Гревской площади!

Их смерть не может залечить двойную рану его сердца…

Жилет любила Трибуле! Жилет любила Манфреда! Эти две реальности казались королю очевидными.

Напрасно он показал Жилет истинное лицо Флёриаля: презренный шут, а Жилет увидела в нем только своего отца!

Напрасно Манфред грубо оскорбил юную девушку перед многочисленной толпой… Во взгляде Жилет король прочел любовь… И король увидел, что его чувства презирают!.. Его, настоящего отца, отвергли.

Эти два чувства – любовь и отцовская привязанность – вели между собой своеобразную борьбу, о которой король нисколько не подозревал.

Будем справедливы: Франциск I был убежден, что чувственная любовь была подавлена отцовским чувством. По крайней мере, он так думал. Возможно, это мнение опровергала жгучая ненависть к Манфреду, которая росла с каждой минутой.

И когда он говорил о наказании Манфреда, отважного оборванца, наглеца, бунтаря, то король, несомненно, преследовал в этом молодом человеке любовника той, кого король сам любил… Франциск по характеру был грубым.