Ковчег - Андрей Ливадный

Что ж… Поднимайтесь… Там посмотрим…

Пока облаченные в металл дроны возились внизу, невнятно переругиваясь на своем отрывистом наречии, Бриан извернулся и выглянул в щель между каменными обломками, ту самую, что недавно служила ему амбразурой при стрельбе.

Три десятка зеленокожих воинов стояли с натянутыми луками, готовые пустить стрелы при первом же шевелении наверху. Бриан видел, как напряжены, злы их потные лица, как дрожат пальцы от напряжения натянутых тетив…

Мысль, что пришла ему в голову, была по-своему хороша, но и столь же безумна.

Судя по едва слышному шелесту, который уже не сопровождало бряцанье металла, дроны сняли свои доспехи. Зверозубые воины не хотели, чтобы он слышал, как они карабкаются по скале. Однако Бриан прекрасно ощущал их приближение. Затаив дыхание, он лежал не шевелясь – от внезапности и точности зависел его только что придуманный план. Весь расчет был построен на дрожи в пальцах зеленокожих лучников. Конечно, силы у них немерено, но сколько можно стоять с полунатянутой тетивой? И какими становятся нервы стрелка после пяти-шести минут такого ожидания?

Карабкающихся дронов те не видели, но и шанса, что выстрелят по своим, не было – отличить фигуру человека от фигуры дрона достаточно легко, и они с облегчением опустят луки, как только штурмующие доберутся до верха.

Значит, нельзя позволить им сделать это.

Краем глаза Бриан видел, как сначала одна пятерня вцепилась в край скального выступа, затем другая, третья…

Когда рук стало пять, он резко вскочил, испустив гортанный рык… и тут же плашмя рухнул назад, под прикрытие остатков парапета.

Туча стрел взвилась в воздух, нервы у стрелков не выдержали, как он и рассчитывал. Стреляли зеленые отменно, но дроны не слышали визга тетив – их заглушил боевой клич Бриана. Пять зверозубых воинов, услышав его рык, словно подземные бестии, выметнули на площадку свои гибкие, сильные тела – с тем чтобы грудью встретить три десятка безжалостных стрел!

Бриан вскочил, одним ударом секиры сметя со своего пути изумленного воина, что схватился за пробитую в трех местах грудь. Во второго он метнул свой меч, подхватил освободившейся рукой арбалет и прыгнул с десятиметровой высоты, прямо на головы остававшихся внизу семерых дронов, которые только что отшатнулись от обрушившихся сверху, истыканных стрелами тел своих родичей.

Разворачиваясь со звериным рыком, Бриан одним ударом снес голову ближайшего воина, толкнул второго, задев обратным ходом секиры, и, несмотря на боль в отбитых ногах, рванулся в освободившийся проход, твердо зная, что его спину надежно прикрыла от зеленокожих стрелков верная, молчаливая скала.

От озера по степи навстречу ему гигантскими скачками уже несся цефал, на ходу злобно раззявив клюв, из которого рвалось шипение напополам с клекотом.

Этой ночью ему так и не удалось уснуть.

Мысли, что одолевали Бриана, совсем не походили на эйфорию родившегося заново человека. Да, он избежал смерти, но жизнь, видно, дана ему для того, чтобы думать. И мучиться там, где другой дышал бы не надышался этой вечерней, чуть подмороженной прохладой.

Вдали, у заветной скалы, призывными огнями сияли далекие костры. Там зверозубые зализывали раны, стенали над мертвым двалгом, и Бриан знал, на ком они отыграются за смерть своего ведуна и бегство обманувшего их воина.

У них в руках оставался тот юноша, человек, которому с минуты на минуту предстояло по капле испить всю ненависть зверозубых к его роду.

Бриан не мог спать. Он должен был его спасти или по крайней мере оборвать мучения страдальца…

Хуже смерти мог быть только плен, связанные руки и та мука, на которую нет возможности ответить.

Иногда Бриана в открытую спрашивали – зачем? Зачем кипит в тебе ненависть, почему с годами не тихнет боль? Отчего не осядешь на земле, не заведешь семью, а все рыщешь по непотребным местам в поисках смерти – своей или чужой, как придется…

В душе Бешеного Пса был ответ, но нечасто он произносил его вслух. Каждый сам выбирает свою дорогу. Люди не понимали, что зверозубые рано или поздно спустятся с гор, но уже не маленькими разрозненными бандами, а армией. Тогда они сметут на своем пути все, порубят, сожгут, надругаются. Потому что они по сути своей звери, нет в них рационального живого начала, нет чести, разума, есть только жажда сиюминутной жизни, удовлетворения той прихоти, что взбрела в узколобую голову. Им все равно – засевать поля зерном или костьми.

Конечно, не он один понимал это, но для большинства людей угроза казалась далекой и не такой страшной. Каждый думал про себя, нет, не придут. Именно сюда, в мой дом, они не покажутся, может, промелькнет беда стороной, прокатит через соседей, так зачем бросать семью, теплый очаг, детишек, идти в чужую землю и биться там неизвестно за что…

И никто из них не задал себе того вопроса, что лютым холодом стыл в груди Бриана: кто, если не я?!

А вот когда придут, сожгут твой дом, перерубят детишек, нагнут на твоих глазах жену, тогда взвоешь: где же я был раньше, где защитники, где соседи, почему сидят у теплых очагов, надеясь, радуясь, что не с ними беда?..

…Не совладав с такими мыслями, Бриан встал, раздраженным движением свернул служивший подстилкой плащ и шипящим звуком позвал пасшегося неподалеку цефала.

Тот прибежал, едва услышав зов. Бриан потрепал его по широкому плоскому клюву, накинул седло, затянул ремешки. Цефал косился на него своими маленькими влажным глазками, и вдруг Бриан почуял, что тот дрожит.

Чувствовал чью-то смерть. Значит, судьба.

Костры горели в ночи ярко, безбоязненно.

Зверозубые поставили шатер около темной глыбы омертвевшего артефакта. Зеленокожие, их дальние родственники и вечные вассалы расположились прямо на земле, образовав как бы лагерь в лагере. Пленники, среди которых преобладали представители совершенно диких, не знающих огня горных племен, сбились в кучу, связанные одной веревкой, и лишь двое из рабов свободно ходили по лагерю меж костров, прислуживая хозяевам.

Бриан понимал, его возвращения тут не ждут. По логике дронов ненавистный воин-человек сейчас гонит своего цефала во всю прыть чешуйчатых лап, стараясь уехать как можно дальше под покровом опустившейся тьмы.

Зеленокожих он не боялся, их стоит страшиться в узких горных ущельях, на каменистых тропах среди скал, где каждую секунду из-за укрытия может вылететь тебе в спину предательская стрела. На равнине жители гор терялись, вели себя неуверенно, в схватке полагались больше на свою звериную силу и численный перевес. Таких противников Бриан хоть и брал в расчет, но не сильно опасался. Другое дело дроны. Они были прирожденными воинами, не уступавшими человеку по силе, ловкости и сообразительности. Как ни странно, но рождались они среди зеленых, может, один ребенок на десять или даже двадцать обыкновенных зеленокожих упырят. Почему так происходит, Бриан не знал, но среди дронов не было женщин, и иметь своего потомства они не могли. Может, потому и маялись всю свою жизнь в неистребимой злобе ко всему сущему…

…Ночь парила над землей, простирая крылья морозной мглы. Дым от костров столбом уходил вверх, теряясь в черноте неба. Гранд стоял, не шелохнувшись, в двух сотнях шагов от лагеря, на его спине возвышался неразличимым во тьме силуэтом Бриан, закутанный в темный плащ.

Воин следил за врагами, отчетливо видными на фоне костров, и размышлял, с какой стороны лучше атаковать. На его стороне были ночь и внезапность, на стороне дронов – численный перевес.

«Я пришел за пленником…» – мысленно напомнил сам себе Бриан, с трудом оторвав взгляд от сухопарой фигуры дрона, что в этот момент вышел из шатра.

Что-то метнулось в ночи, Бриан ясно различил звук, очень похожий на шорох крыльев, но брошенный на угольно-черное небо взгляд не нашел там ничего, кроме тьмы.

И почти тотчас он ощутил слабое прикосновение, ощутимое скорее нервами, чем кожей, будто кто-то смотрел ему в спину.

По позвоночнику Бриана пробежал отвратительный холодок.

Может, это душа убитого им двалга бродит во тьме?!

Медленно, очень медленно он обернулся, стараясь не издать ни шороха, чувствуя, как напрягся под ним Гранд, словно верный цефал тоже учуял нечто противное его восприятию…

За спиной Бриана во тьме ярко светились, отражая пламя костров, два глаза величиной с детскую ладошку каждый.

Мускулы воина окаменели. Глаза неотрывно смотрели на него, гипнотизируя своим страшным мистическим блеском, и постепенно, по мере того, как отступала тьма, вокруг них медленно прорисовался сумеречный контур той твари, кому принадлежали эти светящиеся блюдца.

Умом, конечно, Бриан понимал, что все не так, – не отраженный страшными глазами блеск костров высвечивал этот контур, а зрение самого воина свыкалось с плотным мраком, и потому он смог различить распластанные по земле широкие кожистые крылья твари, ее небольшое по сравнению с ними тельце, когтистые лапки и острую мордочку.