Сны Персефоны (СИ) - Белая Яся

— Не надо, больше не надо…

— Ты даже не хочешь знать, что с ними стало? — злорадно поинтересовалась нимфа.

Кора не хотела, но понимала: подруге надо выговорится, рассказать кому-то эту историю до конца. И она, выпрямив спинку, твёрдо произнесла:

— Хорошо, расскажи до конца.

— Боль, как ни странно, напомнила мне, что я — нимфа, а они — всего лишь смертные — глупые, зарвавшиеся смертные. Я превратила их в деревья, но так, чтобы они всё чувствовали и могли издавать звуки, и подожгла их. Вопли этих ублюдков наполняли моё сердце ликованием, — она перевела дух, успокоилась, опять став всё той же рассудительной Каллигенейей, вернула браслеты на свои тонкие смуглые руки и со вздохом произнесла: — Пообещай мне, Кора, что никогда не станешь мечтать о похищениях в романтическом ключе?

Кора кивнула — она была слишком напугана откровения подруги.

— Если мужчина не придумал ничего лучше, чем похитить тебя, — знай, он слабак и трус. Боится прямо выражать свои чувства, не желает завоёвывать тебя. Хочет взять всё и сразу. А значит, любви там нет и близко — только эгоизм и похоть

… и шёпот — внезапный, на грани слышимости:

— Кора, не тянись за нарциссом…

… и тут я распахиваю глаза.

Наверное, странно просыпаться, когда ты висишь, распятая на стене и в разорванной одежде. Оглядываюсь — ну и местечко, точно, какой-то подвал: грязный, сырой, заваленный хламом.

Посредине, под тусклой лампочкой, даже не прикрытой абажуром, колченогий стол, возле которого сидят на перевёрнутых ящиках мои похитители.

В помещении стоит жуткий смрад.

Они пьют, утираются рукавами и рассуждают:

— А дед-то прав — богинька оказалась хлипенькой.

Лысый ухмыляется:

— Не спеши, мы ещё не проверяли, — и делает жест, недвусмысленно объясняющий, как именно они собрались проверять.

Но у меня внутри — всё та же воющая пустота. Честно сказать, мне всё равно, что со мной будет. Пережить физическое насилие, после того, когда тебе изнасиловали душу, — это пустяк. Я богиня, выдержу, выживу, превращу в деревья и сожгу. А то — ещё и похуже, у меня богатая фантазия. Но потом. Если потом мне перестанет быть всё равно.

Но вот носу моем точно не всё равно: я громко чихаю — отвратительные запахи и сырость сделали своё дело. Чих заставляет моих похитителей оглянуться.

Ну и уроды!

Они медленно подходят ко мне. Тот, лицо которого изрыто оспинами, по-птичьи наклоняет голову, рассматривая меня.

— Какая же всё-таки сладенькая!

— Ага, словно пирожное.

Лысый протягивает руку, нагло сжимает грудь, а потом ведёт рукой вниз — по талии к бёдрам:

— Ух, фигурка! Форменная скрипка.

Второй нагло ржёт:

— Эй, скрипочка, на тебе когда-нибудь играли в два смычка?

Если раньше мне казалось, что я выдержу всё, потому что мне больше нет дела до этой жизни, то услышав столь грязный и недвусмысленный вопрос, невольно дёргаюсь.

Похитители снова ржут:

— Бесполезно, богинька. Ты сейчас — просто смертная девчонка. И мы можем делать с тобой всё, что захотим.

— А мы хотим много, девуля, — наклоняется ко мне и обдаёт перегаром. К горлу невольно подкатывает тошнота.

— И лучше тебе не рыпаться, богинька. Старик сказал: время прежних богов вышло. И ещё — дал нам вот это.

Он достаёт из кармана тот зелёный голыш, который мы нашли в разрушенном наблюдательном пункте Макарии.

И я снова глохну.

Но исчезают не только звуки. Я глохну, как богиня, теряю свою сущность: не слышу тока жизни в тех деревянных перекладинах, к которым привязана, не ощущаю мощи травы, пробивающей камни, на которых стою.

Я что — действительно стала простой смертной? Где-то там стёрлись мои мифы? Аид, ты знал? Это ты наказываешь меня? Но за что, муж мой, царь мой, Владыка мой? Что я сделала?

Паника пульсом бьётся в висках. Меня не спасут. Я вдруг понимаю это с болезненной чёткостью. Маленькая богиня Подземной Весны не продержится на троне Подземного мира и десяти минут. Её разорвут раньше.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Звуки всё-таки возвращаются, но не божественная сила.

Я вижу всё, будто это происходит не со мной: волосатая татуированная лапища тянется к воротнику моей водолазки и беззастенчиво оттягивает его.

Лысый командует рябому:

— Давай нож. Срежем с неё эти тряпки и сыграем скрипичный концерт.

Второй кидается к столу, и вдруг замирает.

Как и первый — орущий и с протянутой ко мне рукой.

Одного прикосновения кадуцея оказывается достаточно, чтобы они вырубились.

Потом он кидается ко мне, освобождает от пут.

Я тряпичной куклой падаю в его объятия. Меня подхватывают сильные руки и нежно прижимают к каменной груди. Через плотную ткань дорогого костюма, я чувствую, как перекатываются его мышцы.

А ещё — ему очень идут очки в тонкой золотой оправе. И эти взъерошенные, модно остриженные волосы, в кофейной гуще которых, как и прежде, путается солнце.

Кажется, я всё-таки срываюсь и хнычу, уткнувшись ему в плечо.

— Тихо-тихо, глупышка, — нежно шепчет он, шагая со мной на руках прочь из этого затхлого места, на улицу, где так тепло, солнечно и рыже-золотисто. — Почему тебя назвали весной, ты же — осень. Посмотри на свои кудри.

Такие нужные сейчас слова успокаивают меня. Я вскидываю голову и встречаю его изучающий, чуть насмешливый взгляд. Он не сводит с меня глаз, я так же, не отрываясь, смотрю на него и думаю: как давно я не видела его. Так долго, что и забыла, насколько он красив.

Покровитель торговли, бог хитрости, душеводитель, беспечный посланник Олимпа.

Тот, кого, единственного из нас, люди назовут Трисмегистом.

Тот, кто напишет скрижаль, изумрудную, как мои глаза.

Тот, кто прослыл лучшим вором и плутом всех времён и народов.

Гермес.

Сейчас он нежно прижимает меня к себе, а я вспоминаю давнее, сказанное с явной грустью: «Если бы Аид не похитил тебя, это бы сделал я».

И вдруг думается: а если бы сделал он, как бы сложилась моя жизнь?

Сейчас я не чувствую раздражения, только спокойствие и благодарность. И пока мы несёмся через пространственно-временной коридор, я вдруг с улыбкой вспоминаю, что смертные уже однажды хотели похитить меня. И то были не отморозки из подворотни, а величайшие герои Эллады — Тесей и Пирифой. А весть о том, что на царицу Подземного мира позарились двое друзей с поверхности, в аид принёс как раз таки Гермес…

Помню, как мы все тогда смеялись. Даже мой обычно мрачный муж…

Они только что закончили суды. Последнюю вопящую тень эринии увлекли на Поля Мук.

Аид поднялся с трона и подал руку своей царице. Персефона с нежной улыбкой вложила тонкие пальчики в ладонь мужа.

Он, не смущаясь присутствием судей — Миноса, Радаманта и Эака — поднёс изящную ладошку Персефоны к губам. Те, правда, вежливо отвели глаза.

В Подземном мире все отлично знали: после рождения сына Владыка стал и вовсе души не чаять в своей жене. А она — расцвела и засияла, сделавшись ещё ярче, ещё краше, хотя, казалось, краше уже некуда. И, несмотря на то, что фигурка царицы оставалась по-прежнему девически-тонкой, в глазах Персефоны появилась особенная тёплая мудрость, согревавшая обитателей Подземного царства. Они так и льнули к прекрасной Владычице, окружая её абсолютным обожанием и готовые рвать в куски за неё.

Такое положение вещей несколько смущало Персефону.

— Разве я, пользуясь у подданных таким авторитетом, не посягаю твою власть, мой царь? — как-то раз взволновано спросила она, заглядывая в тёмные непроницаемые глаза мужа.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Она сидела у него на коленях в их общей спальне, а Аид перебирал её рыжие локоны, иногда целуя в висок или в глаза.

— Нет, — ответил он. — Ты делишь со мной бремя власти, как и полагается жене и царице. И я благодарен тебе за это.

Вот и сейчас он благодарил за то, что она была рядом, помогая судить, разбирая с присущей ей мудростью сложные случаи, прося, иногда, о смягчении наказания.