Сын Люцифера. Книга 4. Демон - Сергей Мавроди

Знаешь, меня как-то все это беспокоит, — с трудом признался он. — Хотя не верю я ни в какое колдовство, а все же... Черт его знает! Лучше, как говорится, перебдеть... А? Ты сама-то что думаешь?..

— Чего я думаю!.. — все еще всхлипывая, ответила жена. — В милицию его надо было сдать! Вот что я думаю! Тогда бы все мы и узнали!

— Ну, чего теперь об этом говорить? — тоскливо вздохнул Годышев. Он и сам в глубине души корил себя за тогдашнюю нерасторопность и несообразительность. Конечно, нельзя его было просто так отпускать! Эх, блин, елы-палы! Мать моя женщина! Хорошая мысля... Тьфу ты! — Не сообразил сразу! Как-то все неожиданно произошло. Ладно, чего теперь! Давай лучше думать, чего теперь делать.

Жена молчала.

— Ну, будем мы?.. — страдая, переспросил Годышев. — Надо же, чтоб мы оба... Лид, ты сама-то будешь?..

Сказать «выбирать» у Годышева просто язык не поворачивался. Выбирать, кому из детей умереть! Бог ты мой! Да такое и в страшном сне не привидится! Кощунство какое-то! Что-то противоестественное.

Может, мне все это, и правда, снится? — вдруг пришло ему в голову. — И я сейчас проснусь?

Но это был не сон. Отнюдь! Вокруг была самая что ни на есть наиреальнейшая реальность. И время в ней, в этой реальности, было, между прочим, уже почти десять вечера!

— А если мы разных выберем? — внезапно спросила жена.

Годышева даже передернуло от этого ее вопроса. Так буднично он был задан. Как будто о какой-то чепухе ничего не значащей речь шла. Да и слово «выберем» женщина произнесла без малейшей запинки и затруднения, совершенно легко и свободно. Просто.

Будто не о детях речь идет, а о телевизорах каких-нибудь! «Какой выберем?» — Годышев невольно поежился и взглянул вдруг на свою жену совершенно новыми глазами. Такой он ее еще никогда не видел. Она, между тем, уже перестала плакать, вытерла слезы и теперь ясно и безмятежно смотрела на мужа и спокойно ждала ответа. — Блядь, точно говорят, что бабы совершенно несентиментальны!

Годышев опять поежился и смущенно опустил глаза. Он просто физически не мог выдержать этот нечеловечески-спокойный, загадочный взгляд сфинкса. Чувствовал он себя неуютно. Как будто эта обычная, заурядная в общем-то женщина, с которой он прожил бок о бок все эти годы и которую знал, казалось, как облупленную, вдоль и поперек, как самого себя, со всеми ее капризами и прибамбасами; со всеми бабскими глупостями, слабостями и болячками; со всеми, можно сказать, потрохами — так вот, как будто она превращалась сейчас прямо у него на глазах во что-то иное. Чужое. В какое-то иное существо.

И он пока не мог понять, хорошо это или плохо? Но это его, несомненно, пугало. Сам бы он вести себя так уж точно не смог! Да какое там!.. Даже близко!..

— Не знаю... — неуверенно пробормотал Годышев, по-прежнему пряча глаза. Ему было почему-то не по себе.

— Так ты даже не спросил? — все так же спокойно уточнила жена.

Годышев только виновато покачал головой. Он как-то вдруг совсем потерялся и сник, раздавленный происходящим, всем этим поистине чудовищным грузом непомерной ответственности. Жена же его, напротив, казалось, с каждой секундой обретала новую уверенность и новые силы.

— А если мы никого не выберем? — неумолимо продолжала спрашивать она.

Годышев лишь растерянно пожал плечами.

— Как мы можем не выбрать? — чуть позже через силу выдавил из себя он. — Он же сказал, что в душе прочтет. А раз знаешь, то выберешь теперь кого-нибудь обязательно. Пусть даже и сам себе в этом не признаешься.

— Так зачем ты мне вообще тогда об этом сказал?! — гневно взглянул на него женщина.

— Да откуда я знаю!.. — с тоской воскликнул Годышев. — Он мне сказал сказать — я и сказал. А про то, что выберешь кого-нибудь обязательно, я и сам только сейчас догадался!

Жена некоторое время молча на него смотрела, потом встала и, не говоря ни слова, неторопливо пошла на кухню. Годышев, ничего не понимая, потерянно и покорно, как побитая собачонка, поплелся за ней.

— Так что делать-то будем?.. А, Лид?.. — робко проскулил он через некоторое время, видя, что жена его, как ни в чем не бывало и по-прежнему не говоря ни слова, начала что-то готовить и накрывать на стол.

— А ничего! — хладнокровно ответила она, заваривая чай. — Что тут можно сделать? Раз от нас не зависит. Пусть читает.

— Кто читает? — машинально переспросил Годышев и тут же понял.

— ОН! — жена, наконец, повернулась и с мертвой, застывшей улыбкой посмотрела Годышеву прямо в глаза. Годышев даже попятился. — Колдун!.. Дьявол!.. Кто он там? В душе пусть читает. В сердце!

* * *

На следующий день было воскресенье. Годышев с утра ушел с друзьями «выпить пивка» и нарезался до чертиков. До поросячьего визга. Жена ему не препятствовала. Кажется, она даже обрадовалась уходу мужа. Она ходила по квартире задумчивая, вся ушедшая в себя и практически не разговаривала.

Годышев прямо-таки физически не мог теперь рядом с ней находиться. Она его попросту пугала.

Когда поздно вечером пьяный вдрабадан Годышев вернулся домой, она молча помогла ему раздеться и уложила в постель. Ни единого слова упрека из ее уст не прозвучало, что было совершенно невероятно. В обычной ситуации скандал был бы неминуем.

На Годышева это произвело тяжелейшее впечатление. Лучше бы она на него со скалкой как всегда набросилась! А так...

Как будто он ее терял. Как будто они прямо на глазах чужими людьми становились. Даже хуже того! Как будто она вдруг стала лучше, умнее, мудрее, а он так и остался обычным жалким пьяницей.

Проснувшись наутро с чудовищной головной болью, Годышев некоторое время неподвижно лежал, бездумно уставившись в потолок и пытаясь сосредоточиться. В голове и в душе у него была пустота. Вакуум. Казалось, что и душа тоже болела. Точнее, ныла.

Самое ужасное было то, что он все прекрасно помнил. И чувствовал себя так же мерзко и опустошенно, как и накануне. Только теперь на это мерзкое состояние накладывалась еще и чудовищная головная боль.

— Ну, что? — первым делом поприветствовал он входящую в комнату жену.

— Ничего пока, — спокойно пожала плечами та. — Может, это вообще шутка.

Но Годышев почему-то был уверен, что это не шутка. Знал. Чувствовал. Сердце подсказывало. Нет! Никакая это не шутка. Лицо того мужчины постоянно стояло теперь у Годышева перед глазами и, казалось, глумливо подмигивало.

Ну что, мол, Иван Данилович?.. Кого выберем?..

Опять, что ль, напиться?.. — тоскливо подумал он. Так, чтоб всю неделю не просыхать.

Он украдкой взглянул на жену. Та, как ни в чем не бывало, рылась в шкафу и, кажется, даже что-то негромко напевала.

Ну, и ну! — в недоумении покачал головой Годышев. — Чудеса, да и только! Мы же с ней только вчера собачились. Да что это с ней такое?! Подменили ее, что ли!

Жены своей Годышев теперь откровенно побаивался. Он явно, отчетливо чувствовал ее моральное превосходство, и это его злило. Бесило! В этой непростой, немыслимой ситуации она повела себя достойно, проявила вдруг себя с некой новой, совершенно неожиданной стороны, в то время как сам Годышев фактически сломался и превратился в какую-то безвольную тряпку. И сознавать это было нестерпимо.

Годышеву вдруг вспомнилось поразившее его в свое время высказывание какой-то другой женщины, кажется, возлюбленной адмирала Колчака, пошедшей потом за ним в тюрьму.

«Есть люди, которые, как струна, звучат, только будучи туго натянутыми».

Н-да... Похоже, жена его оказалась как раз из этой породы. В то время, как сам он... Н-да... Да пошло оно все!! Нажраться опять, что ли??!!

* * *

Днем жене Годышева вдруг неожиданно стало плохо. Она почувствовала озноб, недомогание, слабость и к вечеру уже слегла. Лежала в постели и не вставала.

Вызванный на следующий день врач неопределенно пожал плечами, пробормотал что-то насчет гриппа и ушел, прописав какие-то обычные в таких случаях и ничего не значащие лекарства.

Но Годышев чувствовал уже, что все не так просто. Никакой это не грипп. Происходило что-то страшное. Проклятие начинало сбываться, только каким-то странным и непонятным образом. Дети бегали себе и резвились, как ни в чем ни бывало, между тем как жена его все слабела и слабела, просто таяла на глазах.

Она постоянно лежала, закрыв глаза, и как-то странно улыбалась. Каким-то своим мыслям, одной только ей известным. Годышев даже не решался спросить, каким именно. Ему самому было так плохо, как не было, наверное, еще никогда в жизни. Даже тогда, в горах, когда он попал в лавину и был уверен, что погибнет.

* * *

Так прошло четыре дня.

Наконец, в пятницу, уже ближе к вечеру, раздался звонок в дверь. Постаревший за эти дни, наверное, лет на десять Годышев побежал открывать, уверенный, что это доктор.

Однако это был никакой не доктор. В дверях, насмешливо улыбаясь, стоял мужчина. Тот самый. Из булочной.

Пока Годышев, потеряв дар речи, в полном ошеломлении на него смотрел, он, ничего не говоря, легонько отстранил Годышева рукой и спокойно и уверенно направился вглубь квартиры, прямо в комнату жены. Годышев, беззвучно открывая и закрывая рот, как выброшенная на песок рыба, молча следовал за ним. Он, кажется, даже дверь забыл закрыть.