Последнее дело Коршуна - Вадим Пеунов

«Нет, музыку я не могу забыть. Буду учиться и детей учить. Может быть, кто-нибудь из них будет пианистом или скрипачом… Кончу десятилетку, пойду в консерваторию, — твердо решила она. — А Виталий… если он меня любит…. то должен согласиться. Ну конечно, он согласится. Он же любит».

На душе стало хорошо и спокойно, будто она сделала большое и трудное дело.

Ночью ей приснился сон. Она стоит посреди огромной сцены.

Рядом с нею, держа в руках скрипки, кланяются слушателям Игорь и Татьяна, и тут же, рядом с ними, почему-то оказался Виталий с букетом цветов в руках.

Днем в руки Марии Васильевны попала свежая газета. В первую очередь начала читать «В кино и театрах города». «Композитор Глинка» — новый цветной художественный фильм. «Кажется, там Рихтер играет. Виталий, наверно, сегодня уже не приедет».

— Танечка, пойдем в кино слушать музыку?

— В кино, в кино, — запела девчурка.

Но предположение Марии Васильевны не оправдалось. Виталий прилетел из Киева именно в этот день. Дверь ему открыла Одарка.

— А где Мария?

— Пани ушли с Танечкой в кино.

Виталий Андреевич хлопнул дверью в кабинет. Сел на диван и забарабанил пальцами по его спинке.

Подумав о чем-то своем, злорадно усмехнулся и позвал девушку.

— Одарка, а ну-ка, поди сюда!

Та явилась на зов.

— Скажи мне, только правду, у Марии Васильевны кто-нибудь бывает без меня?

— Были. Приходили несколько раз какой-то капитан.

— И долго сидел?

— Долго.

— А она обедом его угощала?

— Угощали.

— А вечером без меня она куда-нибудь ходила?

— Не знаю.

— Ну хорошо. Иди.

Мария Васильевна возвращалась домой в хорошем настроении. Фильм ей понравился.

Не успела Мария Васильевна войти в дом, как Одарка таинственным шепотом сообщила ей, что «они» приехали и очень сердиты.

Виталий лежал на диване и читал книгу. На жену он даже не обратил внимания. Мария поняла, что он сердится. Подсела к нему на диван.

— А мы с Танечкой в кино были.

— В кино? С Танечкой? — как бы сомневаясь, переспросил Виталий Андреевич.

— Да что же тут такого! Я не знала, когда ты приедешь, и мы с Татьянкой пошли…

Виталий Андреевич положил на спинку дивана свою книгу.

— Я соскучился по дому, бросил все, прилетел, а она — в кино ушла. И вообще… Мне это не по нутру.

— Виталий, в чем ты меня обвиняешь?

— Твое поведение за последнее время меня очень беспокоит. Вот… даже домработница стала замечать. Я, конечно, верю тебе. Но она сегодня сообщила мне, что капитан заходил к тебе по делу и без дела. Любезничает. Ты его вином угощаешь. Домработница насплетничает подругам, а потом пойдет по всему городу. Чёрт знает что люди могут подумать.

Мария Васильевна, возможно, и промолчала бы, так как, застав Виталия дома, она чувствовала себя не совсем уверенно. Но в последних словах мужа прозвучали нотки ревности к Долотову, и это обидело ее.

— Ты… говоришь глупости: Иван Иванович приходил по делу. И не ко мне, а к тебе. Я не виновата, что ты всегда стараешься уйти и оставить его со мной. А он такой человек… который выше всяких подозрений.

За восемь лет супружеской жизни Мария Васильевна впервые вышла из повиновения мужу. Виталий не на шутку рассердился.

— И это… твоя благодарность за мою искреннюю любовь! Я на тебя дохнуть боялся. Любил как жизнь свою. Бывало, иду по улице, вижу — высокая женщина в темном манто, — так и забьется сердце: она. Хотя и знаю, что это не ты. Я и людей-то разграничивал так: похожи на тебя — не похожи. И за все это…

Виталий Андреевич не договорил. Вскочил с дивана, выбежал из кабинета, сорвал с вешалки свое пальто и хлопнул входной дверью.

Мария Васильевна была оскорблена всей этой дикой сценой. К матери подошла Танечка, которая все видела и слышала.

— Мама, тебя папа наказал? Да? Ты нашалила?

Стараясь уйти от пытливого детского допроса, Мария Васильевна покрыла поцелуями лицо дочери.

Дробот шагал по улице без всякой цели. Бродить ему надоело, и он придумывал, куда бы податься.

К Николаю? Начнутся расспросы, что да как.

В коктейль-холл? Без компании скучно. Да и надоело.

К Зиночке! Вот куда надо наведаться. Она его ждет.

С Зиночкой он не встречался уже неделю и, желая искупить свою вину, зашел в комиссионный магазин и приобрел для нее большую коробку с китайскими иероглифами на крышке. В коробке лежала небольшая прямоугольная сумочка, по бокам которой были искусно вышиты большие розы. Для суровой Пелагеи Зиновьевны Дробот купил большую пуховую шаль. Подарки были упакованы, перевязаны ленточкой. По дороге к дому Зиночки Дробот зашел в цветочный ларек, где ему набрали огромный букет живых цветов.

Дробот не понравился Пелагее Зиновьевне с первой же встречи. «Не спросясь врывается в комнату к девушке. Где же стыд у него?» И потом мать не раз «крупно» беседовала с дочерью, как это умеют делать люди, повидавшие на своем веку немало горя. В пример Зиночке она ставила свою жизнь.

Разудалый музыкант и весельчак пекарь Платон только что стал мастером у богатого хозяина. Пора было жениться. Много было невест и с приданым и без приданого. Но Платон искал работящую, не избалованную, чтобы она умела и хозяйство в руках держать, и за детьми присматривать, а при случае и ему самому по пекарской части помочь (мечтал Платон накопить деньжонок и открыть свою булочную). Вот и пришел черноусый парень в сиротский приют выбирать себе невесту. А там «девок на выданьи» было человек пятнадцать. Выпивший для храбрости Платон ходил между ними и выбирал, глядя на образцы рукоделья и на внешность девиц. Польстился он на две тяжелых каштановых косы до пят, в руку толщиной каждая, и на аккуратно сшитое мужское белье.

Семья разрасталась. Пелагея Зиновьевна почти каждый год к зиме рожала сына или дочь. А каждого надо одеть, обуть. Тут уже не до своей булочной, лишь бы концы с концами свести. В беде и пришла на помощь хозяйственная смекалка воспитанницы сиротского приюта. Пелагея Зиновьевна умела во-время натянуть, наскрести, урезать в одном месте для того, чтобы залатать, заштопать, заклеить в другом.

— Нужда была, беда была, а в семье был лад. Жили бедно, да честно, на чужое не зарились. В кого ты такая пошла? — упрекала мать Зиночку.

Вернувшись от полковника Иванилова, Зиночка не могла не поделиться с матерью своим горем и своей радостью. «Виталия Андреевича было забрали, но уже освободили».

— За что же его забрали? — спрашивала мать, которая никак не могла простить дочери любви к женатому человеку. — Если уж взяли субчика в такое учреждение, то неспроста. Знать, натворил что-то.

Виталия Андреевича «освободили», как говорила Зиночка, но не пришел он к ней ни в первый, ни во второй день. Зиночка загрустила и тайком от матери начала поплакивать.

Пелагея Зиновьевна решила, что Дробот одумался и не будет больше беспокоить Зиночку. Мать была рада такому исходу. «И слава богу, что все кончилось. Девка, дуреха, поплачет и забудет».

Но вот Виталий Андреевич нежданно-негаданно появился в тихом доме, держа в руках букет живых цветов (знал, чем больше всего можно потешить девчонку среди зимы).

— Здравствуйте, Пелагея Зиновьевна. Извините, что давно у вас не был. Все некогда.

— Не велики господа, можно перед нами и не извиняться, — с раздражением ответила мать. Она поняла, что Виталий Андреевич и не собирался менять своего отношения к Зиночке. Поэтому она решила — будь что будет — высказаться до конца. — Вы, Виталий Андреевич, человек солидный, с положением, имеете семью. Так чего же вы хотите от Зиночки? Зачем вы ей морочите голову?

— Пелагея Зиновьевна, я перед вами виноват. Очень виноват. Знаю, что вы обо мне думаете: посмеется, мол, над глупой и бросит. Но вы ошибаетесь. Я Зиночку люблю… как родную сестру… и даже сильнее.

В душе у матери все бурлило. Она уже была не рада, что затеяла этот разговор. «Не пустить бы его, прохвоста, в комнату, и делу конец. Ишь, испортил доверчивую девчонку, а теперь… «Люблю как родную сестру». Нет, Зинушка-то моя честнее его оказалась. Она сразу сказала «хочу сына», а этот…».

— Вы, Виталий Андреевич, не считайте всех дураками. Таких «родных братцев», как вы, я на своем веку повидала немало. Совести у вас и на грош нету, вот что я вам скажу.

Дробот почувствовал себя не совсем удобно.

— Вы, Пелагея Зиновьевна, должно быть, меня не поняли. Я же не скрываю своих отношений к Зиночке. Я сказал, что люблю ее сильнее, чем родную сестру. А жена… Вы правы. Я женат. Но знаете… Был молодым, горячим и глупым. Теперь вижу, что с женой у меня ничего общего нет… кроме детей. Их я люблю. Если бы не они, то давно развелся бы.

— Ну, вы об этом и думать забудьте. Моя Зиночка никогда разлучницей не будет. Мыслимое ли дело — семью ломать! У вас молодая жена… дети, а вы ходите «сестер» ищете!